Дитя Ковчега
Шрифт:
Норман согласился, что смахивает на полную брехню. И пять миллионов евриков Премии, несомненно, повлияли на съехавший крышняк нации.
– Простите мой немецкий, – прибавил он.
И на мое домашнее хозяйство Премия повлияла не меньше. Чтобы отпраздновать будущие пять миллионов – даже десять, если родят одновременно, – Розобланши стащили мою кредитку и пустились транжирить бабки. Ложные гормоны превратили их в парочку маньяков-декораторов, которым приспичило капитально переоборудовать мой съемный коттедж: жалюзи и рельефная штукатурка цвета охры, слишком неуютно похожего на говно, внизу в туалете; отделка под мрамор оттенков «персик» и «клюква», напоминавших собачью селезенку, на крыльце; обои под Джексона, твою мать, Поллока [114] на кухне; гарнитур из дивана и двух кресел с кистями и претендующие на звание произведений искусства эстампы
114
Джексон Поллок (1912–1956) – американский художник, одна из центральных фигур течения абстрактного экспрессионизма.
– Мы рождены, чтобы размножаться, – заявила Роз, когда они с Бланш вернулись с курсов для рожениц Медицинского Центра Лысухинга – еще одного заведения, нажившегося на кризисе: клиника купила церковь Святого Николаса и переобустроила ее в приемный покой – под занятия для беременных и одновременно – групповой терапии для тех, кто пребывает в отказе.
– Мы положим начало новому племени, – изрекла Бланш.
– Это основной инстинкт, – авторитетно пояснила Роз.
– Со времен Ноя, – добавила Бланш.
Основной инстинкт, который скоро разорит нас подчистую. Мы приближались к третьему триместру помешательства; Роз и Бланш продолжали скупать кучу ненужных вещей: тостеров, переносных магнитофонов, подогревателей бутылочек, – для которых Норман, великий заговорщик, пришел и прибил полочку.
– Я тебя предупреждал, – радостно повторял он, отирая пыль с очередного детского стульчика или древней пластмассовой игрушки. – Близнярики-кошмарики! – И уходил.
Животы девочек все росли и росли; в конце концов мне пришлось освободить императорских размеров кровать, чтобы меня не задавили насмерть во сне. Я устроился на кушетке в приемной, где запах праксина навевал тошнотворные сны – сны, в которых лопотала, хныкала и выла макака Жизель. Может, ее внезапное возвращение должно мне что-то сказать? Ведь это она и ужасная миссис Манн способствовали моему приезду в Тандер-Спит – убежищу, которое так быстро стало ловушкой. Я пытался это проанализировать. Представлял Жизель: ее вздернутую мордочку, волосатые ножки, розовое платьице – но озарение все не приходило.
– Многим м-м-м-м-мужчинам стали сниться беспокойные с-с-с-с-сны, когда мы вошли в п-п-последнюю стадию периода помешательства, – предупреждал в «Прорыве» доктор Ивз. – Я хочу попросить вас приглядеться к э-э-э-э-элементам ваших с-с-с-с-сновидений и попытаться выстроить с-с-с-с-связи. Возможно, в них к-к-к-ключ к будущему благополучию ваших о-о-отношений.
Время шло; сезон ягнения овец сменился порой кошачьего гриппа, а затем сезоном бродячих собак. Жизель снилась мне все чаще, и я пытался извлечь из этого смысл, как советовал доктор Ивз, – но по-прежнему без толку. И вдруг, когда я брился в одно прекрасное утро и потянулся за полотенцем, я вывел связь:
Жизель – обезьяны – эврика!
Обезьяны!
Вешалка для полотенец! Мартышка-джентльмен! Рукопись доктора Скрэби! Рисунок!
Деньги! И как можно было так долго тупить?
Спасибо, доктор Кит Ивз!
Мартышка-джентльмен уже настолько стал частью домашней обстановки, что я его почти
не замечал: он превратился в чистую функцию. В кутерьме помешательства на беременностях я и позабыл о трактате доктора Скрэби. Эбби отдала мне его в тот день, когда разлетелась новость про миссис Джилли из Глазго. Я хотел что-нибудь придумать, а потом…Господи. С этим сумасшествием и беременными близняшками я совсем о нем позабыл. А теперь клял себя за то, что выпустил это из головы. Я ведь решил, что обезьяна может оказаться ценной, правильно? И куда я сунул трактат? Бог его знает. Я перевернул весь дом кверху дном и наконец обнаружил, что близняшки запихали его под раковину в кухне вместе с моими книгами по анатомии животных и отбеливателем. Я перечитал книгу. Похоже, парень и впрямь верил тому, что говорил. Впрочем, как и Роз с Бланш. Никакого мошенничества: чистая делюзия. Но рисунок мартышки-джентльмена и утверждение, что они вымерли, – в перспективе это звучало заманчиво. В финансовой перспективе. Хороший повод упаковать свои синие замшевые туфли и отправиться в путь.
Назначенная дата приближалась, и я с некоторым удовлетворением отметил, что близнецы наконец-то забеспокоились о деньгах. Возможно, их скоро озарит, что премию они могут и не получить. Они даже начали снова работать над генеалогической таблицей, которую забросили, едва решили, что они в воображаемом положении. И в то утро, когда я постановил, что настало время свалить обратно в Лондон, отдохнуть от сельской жизни и разузнать про мартышку-джентльмена, сестрички представили мне свой финансовый план из четырех пунктов, накарябанный помадой на листе жиронепроницаемой бумаги.
Я обшарил весь Интернет в поисках информации, но, несмотря на бесконечные письма от восторженных любителей приматов, так и не смог найти кого-нибудь, кто знал бы такой вид. Хочешь что-то сделать – сделай это сам.
Я перечитал список задач близняшек и вздохнул.
1. Получить диплом по генеалогии и продавать таблицы с родословными американцам.
2. Потребовать очередного увеличения гранта у доктора Бугрова.
3. Распродать весь старый хлам на барахолке.
4. Родить и получить десять миллионов евро! Ура!
– Пожалуй, я съезжу в Лондон, – заявил я.
– Мы не против, – отозвалась Роз, предъявляя мне вязаный комбинезончик.
– А куда именно? – поинтересовалась Бланш, доделывая подвесную гирлянду из звенящих жестяных кроликов и распухших бабочек.
– В Музей естественной истории, – ответил я. – Выяснять происхождение нашей необычайно интересной вешалки для полотенец.
Они переглянулись и состроили рожицы.
Странно, а мы как раз обсуждали эту старую рухлядь, – хихикнула Роз. – В связи с нашим финансовым планом.
Но что такого веселого, она так и не объяснила. Я сходил наверх и собрал вещи.
Ладно, возвращайся поскорее, – прокричали они мне вслед. – Нам рожать послезавтра!
Как и двадцати миллионам других женщин, подумал я и подбросил в воздух ключи от «нюанса», как в кино, – правда, поймать их не сумел.
Я уехал, а в ушах звенел стереосмех близняшек.
Глава 25
На пороге будущего
Клыки кровавы у Природы: [115] кто не видел ее исключительные ужасы? Кто не наблюдал, как Жук мистер Челюсти разгрызает живьем бедную Многоножку, миссис Коротышку? или как Паучиха миссис Крошка пожирает собственного мужа спустя секунду после совокупления? или как Кот мистер Лапка (да, Киска, так, Котеночек!) мучает и потрошит невинного грызуна, Землеройку мисс Пи? Назовите это неудачным замыслом, если угодно, однако такова жизнь!
115
Цитата из поэмы английского поэта Алфреда, лорда Теннисона (1809–1892) «Памяти Артура Генри Хэллама» («In Memoriam», 1850).
И сама идея вернуть природного хищника, такого, как Homo sapiens, к якобы вегетарианской пище его древних примитивных предков из соображений «гуманизма» – не больше и не меньше, чем абсурд, сентиментальный каприз. И, что хуже, противоречит здравой логике! Подумайте о ее очевидных последствиях, мадемуазель Скрэби, та petite ch'erie, и вы не сможете ступить на грядку с овощами, из опасения раздавить садового слизня, и вам придется задерживать дыхание, чтобы не вдохнуть невинных микробов! Если мистер Дарвин прав, то, без сомнения, чем дальше мы эволюционируем, тем чаще, требовательнее, разнообразнее и изобретательнее должны становиться наши закупки у мясника! Это и есть цивилизация!