Дитя порока

— Займись со мной любовью, — прошептала я напротив его губ.

— Покажи мне как, жена, — прошептал он в ответ в миллиметрах от моих губ. — Я никогда ни с кем не занимался любовью.

Он играл нечестно. Я даже не осознавала, о чем прошу, пока слова не сорвались с губ, и он не ответил. Потому что если бы осознавала, то поняла, что тоже не знала их значения... до того момента, в который он поцеловал меня.

Подняв руку, я сняла галстук с его глаз. Несколько раз Итан моргнул, а затем его прекрасные зеленые глаза сфокусировались на мне. Проглотив звук, что стремился вырваться с моего горла, я улыбнулась и ответила:

— Смотри на меня вот так, держи меня вот так, целуй, как ты только что целовал, и возьми меня медленно.

— Да, жена, — произнес от тихо, перемещаясь поверх меня и снова целуя. Закрыв глаза, я обняла его за шею.

— Ох... — простонала напротив его губ, когда ощутила, как он вошел в меня так, будто я была девственницей... будто он выжигал свой след где-то глубоко внутри меня, каждый раз оставляя желать большего.

— Айви, — прошептал он, прижимаясь своим лбом к моему.

— Д...да?

— Почему ты плачешь?

Я не осознавала этого. И теперь, когда поняла, попыталась отвернуться от Итана, но он просто поцеловал меня в щеку и уголок глаза. Прокладывая дорожку поцелуев до моего уха.

— Ты играешь нечестно...

Я? Это я играю нечестно?

— Я едва могу себя контролировать, когда ты улыбаешься... а видеть тебя в таком состоянии... — Он снова поцеловал меня в ухо. — Ты даже плачешь красиво... и от этого я чувствую себя слабым.

Я крепче обняла его, пытаясь не потерять самообладание еще больше.

— Кто сказал, что ты можешь говорить? — произнесла я, задыхаясь. — Я думала, это у меня весь контроль.

Когда он снова ничего не ответил, я повернулась в его сторону и увидела, что Итан нежно улыбается, нависая надо мной.

— Прости меня, жена, — сказал он перед тем, как снова поцеловать меня, пока заполнял мое тело так, что хотелось навсегда остаться на полу чертовой гардеробной.

ИТАН

Впервые с момента нашего знакомства она была молчаливой, пока мы ели, сидя на полу спальни. После эксперимента в гардеробной, мы лежали в объятиях друг друга в течение часа, пока у Айви не заурчал живот, и я не попросил о раннем ужине. Сейчас было почти четыре часа дня. Я изо всех сил старался не наблюдать за тем, как она есть йогурт, все еще находясь в легком ступоре, но мне это не удавалось. Однако, оказалось, я сделал правильный выбор. Хотелось ли мне связать ее и сделать все по-своему? Да. Ненавидел ли я получать от других приказы? Тоже да. Но Айви привыкла к грубости, и хотя данная мысль до чертиков меня бесила, я пытался думать об этом в контексте ее жизни, а не в разрезе того, с кем она была до меня. Да, я шовинист, и мне наплевать. В любом случае, я понял, что сделай то, чего хочу, ее бы это не сильно смутило.

— Жена, — позвал я, на что девушка слегка подпрыгнула на месте, уставившись на меня. — С тобой все в порядке?

— Ха... ага... То есть, ну да, я в норме. Просто голодна, — солгала она, вернувшись к еде и опуская взгляд на телефон, в котором что-то листала, пока ела.

Так даже лучше, — подумал я, откусывая кусочек курицы. Я осознавал, что надолго она не останется в этом молчаливом и спокойном состоянии. Но это было и неважно.

— Держи, — Я поднял желтый галстук и передал его ей. — Если вдруг тебе снова понадобится почувствовать контроль. Только не стоит злоупотреблять властью, жена.

Она улыбнулась, принимая подарок.

— Я попытаюсь, но это ты дал власть в руки новичку.

— Не новичку. А своей жене. — Я продолжал говорить это до тех пор, пока она не поймет значение слова.

— Почему ты так слепо доверяешь мне? Я ненавидела тебя совсем недавно... — Она опустила чашку и ложку на поднос. — И не нужно говорить мне снова, что дело в обетах. Несмотря на то, что ты повел себя как придурок при нашей первой встрече, ты все еще внимателен и добр ко мне.

Я даже не знал, как перефразировать ей это:

— Правило четвертое: никаких чертовых разводов. Правило сорок восьмое: люби свою жену больше всего остального... в конце концов, она — та, кто может либо согреть тебя ночью, либо сделать так, что ты никогда не проснешься. Правило сорок девятое: никогда не изменяй. Измены разрушают семью. Ни одно личико или тело этого не стоят.

— Что? Что это за правила?

— Правила семьи Каллахан, — ответил я, откусывая еще кусочек курицы, пока она сосредоточила внимание на мне. — От моего отца, который получил их от своего отца, а тот — от своего. Правила очень важны для этой семьи, так как они поддерживают нас на вершине. Мы уважаем их. Признаем, что иногда они могут идти в разрез. Однако мысль состоит в том, чтобы заботиться о своей семье, своих людях, и при этом выглядеть до безумия сногсшибательно. К счастью, с последним у меня нет проблем.

— Вау... — Она потянулась. — Если бы твое эго могло накормить голодных, то мировой голод уже дважды закончился.

Игнорируя ее, я продолжил:

— Почему так к тебе отношусь? Потому что меня так учили относиться к тебе.

Она нахмурилась, пододвигаясь ко мне ближе, пока ее подбородок не коснулся моего плеча.

— Мне кажется, в этом есть нечто большее.

— Всем так кажется, — пробормотал я, беря стакан воды и чувствуя на себе ее взгляд. — Но такова истина. Ты бы хотела, чтобы я назвал более романтичную причину?

— А ты смог бы?

В ответ я нахмурился.

— Прости, это была сильная сторона моего отца.

— Твоего отца?

Я кивнул.

— Мужчины, который любил свою жену так сильно, что почти убил себя. Роман моих родителей казался нам ослепительным.

— Мои родители тоже любили друг друга, — ответила она, но я подумал, что Айви не поняла меня.

— Уверен. Однако мои родители были одержимы, — признался я ей, размышляя об этом, хоть воспоминания давались мне нелегко. — Они были будто два магнита. Как только один входил в комнату, второй автоматически знал об этом, и когда они находились рядом, то казались практически неразлучными. Они сражались друг с другом физически и словесно с одной единственной целью. Если мать не разговаривала с ним больше часа, то становилась раздражительной. Отец же отказывался ложиться спать, пока она не придет домой. Они ходили в одинаковом темпе. Их взгляды встречались одновременно. Они даже дышали в унисон. В течение долгого времени я думал, что это нормально, пока не стал свидетелем развода родителей Тоби. Я даже не понимал тогда, что это значит. Думал, может, это только у них так. Но вскоре начал осознавать, что почти половина браков разваливается, и был шокирован. Для нашей семьи это никогда не было приемлемо.

Я даже не заметил, что замолчал, пока она не подняла подбородок с моего плеча.

— Ты хочешь такой любви, как была у твоих родителей?

— Нет. — Я усмехнулся, делая глоток воды, а затем вспомнил, с кем разговариваю. Конечно, она была не рада моему ответу. — Кажется, здорово вот так любить. Уверен, это было прекрасно. Пока моя мать не умерла. И, как ты и сказала, мой отец стал оболочкой мужчины, которым был ранее. Но не это самое худшее. Если бы он просто саморазрушался, я мог бы это понять. Но вместо этого он стал... ужасным. Он изливал свой гнев на нас, своих детей, будто бы винил нас в том, что держим его в живых и не даем умереть. Он разрывал нас на части с двойным рвением. Отправил Дону в школу-интернат. И постоянно настраивал Уайатта и меня против друг друга, когда мы оказывались вместе. А когда я был с ним, он винил меня в том, что расстраиваю Уайатта. Спрашивал, как я мог позволить брату оступиться, тогда как это он просил меня подставить ему подножку. В нашей семье больше не было мира. И в день, когда отец умер, мы снова смогли глубоко вдохнуть. Вот такой была его любовь... и я не хочу принимать в ней участие.

— Так никогда лю...

— Дело не в любви... а в одержимости.

Она улыбнулась и кивнула.

— Дам тебе знать, если начнешь становиться одержимым мной.

— Со мной не будет проблем, — ответил я, беря свой йогурт.

— То есть хочешь сказать, проблема во мне?

— А ты меня видела?

Она застонала, закатив глаза и вставая на ноги.

— Пойду приму душ. Не стесняйся тем временем жениться на своем отражении или что-то типа того.

— Уже пробовал. Видимо, это незаконно в штате...