Дитя среди чужих

Лиам повернулся спиной, пока старый бездомный вышел и прошмыгнул мимо, оставив за собой удушливо-сладкий аромат мыла, пота и мочи. Когда мужчина зашаркал прочь, Лиам опустил взгляд на потрескавшийся тротуар.

– Как раз вовремя, брат,– произнес рокочущий голос. Теплый пластик, прижатый к уху Лиама, передавал значимость и сырую близость слабого одобрения Джима.

– Еще бы. Все хорошо?

– Да, чувак. Все хорошо. Ты только приехал?

Лиам вытер пот со лба. Он смотрел на светлеющий горизонт и гадал, как далеко отсюда океан. Ему ужасно хотелось его увидеть.

– Да, и до жути хочу немного поспать. Ехал всю ночь.

– Ага, но есть дела, брат мой. Сроки поджимают, понял?

Лайам кивнул и отвернулся от горизонта.

– Да. Во сколько?

Последовала маленькая пауза, и Лиаму стало интересно, хмурится ли Джим, улыбается или вообще не слушает.

– Восемь сорок пять. Где обсуждали. Забери по дороге Грега. Ты знаешь, где он ждет.

– В парке.

– Да. Если его не будет, проезжай мимо. Не жди, не звони. Понял?

– Понял.

С другого конца послышался тяжелый вдох, как будто частично от облегчения, а частично от напряжения.

– Ладно, супер,– ответил Джим.– Не облажайся.

И звонок прервался.

– Ага,– угрюмо промычал Лиам неприятному писку из трубки. Он повесил ее на место и подумывал припарковаться и поспать пару часов. Потом ему пришла мысль поискать какой-то бар. Затем он вспомнил рокочущий голос Джима.

Не облажайся.

Лиам вздохнул и направился к фургону. Залез внутрь и уставился через лобовое стекло на медленно светлеющее небо. Вдалеке кружили чайки, прямо как пепел, уносимый ветром.

Лиам проанализировал свое нутро на наличие дурного предчувствия, присмотрелся к отдаленному красному свету в подсознании, поискал покалывание шестого чувства.

В конце концов, дело было сложное. Грязное.

Похищение ребенка.

Все может плохо обернуться.

Но нутро Лиама чувствовало себя прекрасно, никаких красных флагов не наблюдалось, а шестое чувство было вялым и сонным, каким и он сам. А потом в животе заурчало совсем не от волнения. Мужчина опустил окно и на мгновение замер, чтобы вдохнуть соленый воздух.

Океан совсем близко.

Он печально улыбнулся и завел фургон. Лучше поехать на восток, найти, где поесть. А потом он припаркуется, попробует немного вздремнуть, заедет за Грегом и…

…и схватит ребенка.

Лиам нахмурился, опустил взгляд на спортивную сумку на полу между двумя передними сиденьями. Он подумал о заряженном пистолете, завернутом в клеенку. А потом задумался, убил бы он ту девушку в мотеле, если бы она побежала за ним?

Он потер глаза, внезапно поникнув от изнеможения.

Несколько мгновений спустя фургон выехал с заправки, и Лиам начал искать приличное кафе, где можно выпить чашечку кофе и плотно позавтракать.

В конце концов, сегодня важный день.

2

Генри проткнул желтые глаза, уставившиеся на него с тарелки. Он наблюдал, как они лопаются и растекаются по белкам, заливают картофельные оладьи, тянутся остывающими щупальцами к бекону.

– Похоже на желтого осьминога.

Мэри села напротив него, и он почувствовал ее недовольство. Мальчик решил не отрывать глаз от тарелки. Он намазал немного желтка на хрустящие картофельные оладьи и отправил их в рот вилкой. Жуя, он осмелился взглянуть на Мэри, надеясь избежать упрека. Ему бесчисленное количество раз говорили не играть с едой, но ведь так весело разламывать мясной рулет на куски (а потом кидать их в гору картофельного пюре) или накручивать спагетти на вилку, пока у него не получится рулет из лапши толще бейсбольного мяча (ну, около того), а в данном случае – притворяться, что выковыриваешь глаза из яичницы.

Мэри выглядела так, словно все же хотела напоминать о том, что так делать нельзя – ее цвета были яркими и красными, как у пожарной машины,– и тут Дэйв вошел на кухню, натягивая куртку и буквально бросаясь к дымящейся кружке, терпеливо стоявшей рядом со все еще кипящим кофейником.

– Мы рано даем показания,– сказал он, стащив один тост с тарелки Мэри и яростно откусывая его между глотками горячего кофе.

– А потом ты гадаешь, откуда у тебя проблемы с желудком,– пожурила она, переводя все недовольство с Генри на мужа, за что мальчик был безмерно благодарен. Они продолжили болтать, пока Генри сосредоточенно доедал свой завтрак, но аппетит пропал, и разбитые глаза яичницы внезапно стали напрягать, а не смешить.

Голос шепнул на ухо, что лицо, которое он видел на своей тарелке, выглядело вполне правдивым, и эта самая правда скоро его настигнет.

«Какая правда?» – спросил он, надеясь, что голос не ответит. Даже не услышит вопроса.

Но ответом послужило ощущение сильной боли, самой бездонной печали. Лицо на тарелке – такое разбитое, с этими выпученными глазами – внезапно превратилось в другое. В настоящее. В знакомое, детское, и его глаза тоже были искусаны, съедены, но истекали не желтым, а красным…

– Генри? Ты слышишь?

Генри осознал, что задержал дыхание, и тогда громко выдохнул – так, словно вынырнул из бассейна после того, как держался без воздуха так долго, как только мог, с резким фух! из глубины внутренностей, за которым идет новый вдох, наполняющий кровь жизнью.

– А?

Дэйв и Мэри оба странно на него смотрели, с такой своеобразной заботой; не с желанием защитить – например, когда у твоего ребенка появляется влажный, неприятный кашель,– а скорее оборонительно. Так бывает, когда ваш ребенок читает мысли, прислушивается к чувствам и впитывает их, как губка впитывает пролитую бутылку с флуоресцентными чернилами.

– Все хорошо,– сказал потом Генри и попытался улыбнуться.

– Ты вспотел,– заметила Мэри.

– И ты весь серый как привидение, дружок,– добавил Дэйв.

Генри все же решил проверить, вопреки своему желанию. Аккуратно. Чтобы узнать только те чувства, что были на поверхности.

Яркие цвета, плавающие, как рыбы в пруду, кружились внутри них. Вспышки других цветов – ярко-красных и черных прожилок, цветов, которых не знал никто, кроме самого Бога,– маячили, как флаги, выкрикивая чувства, которые его разум переводил в понятные ему слова.

«Хрупкий»,– услышал он.

Больной.

Взволнованный.

Поврежденный.

Сломанный.

Потерянный.

Бедный мальчик… О, бедный мальчик… Он меня слышит?

Он сейчас читает мои мысли?

Генри резко встал и за лямку схватил с пола рюкзак, а потом перекинул через плечо.

– Все хорошо. Мне пора.