Дитя Всех святых. Перстень с волком

Так проводил он целые сутки. Он проговаривал непонятные слова вслух, с ощущением, что в этих коротких фразах таится истина. Но истину эту он мог только произнести, мог даже прокричать. Это не имело значения. Он не понимал ее. Ему был доступен всего-навсего невразумительный набор звуков. И Жан начинал метаться по огромной библиотеке, завывая, как раненый зверь:

— Рубайят! Рубайят!

Но что означало слово «рубайят»? «Душа»? «Истина»? «Ключ»? «Тайна»? Вскоре он оставил всякие попытки проникнуть в тайну книги и только пил. В шахматы он играл все хуже и хуже, и Абдул Феда не раз упрекал его, а однажды даже пригрозил отправить в карьер.

***

11 ноября 1384 года, в День святого Мартина, Франсуа как раз занимался со своими людьми в садах дворца, когда увидел зрелище столь ослепительное, что бросил все, чтобы полюбоваться картиной.

Во дворец вступал караван из десятка верблюдов. Со спины каждого животного свисали сарацинские ковры. Это было какое-то чудо, сказка! Франсуа вспомнились гобелены, которые ему доводилось видеть в Париже. Какими бледными казались они по сравнению с этими! Ему захотелось потрогать их: никогда еще он не ощущал под пальцами такой мягкости! Франсуа решил показать это Жану. Быть может, чудесные ковры избавят брата от меланхолии?

Войдя в библиотеку, Франсуа застал Жана пьяным, хотя было еще раннее утро.

— Прибыл торговец сарацинскими коврами.

— Что ты сказал?

— Я говорю, торговец…

Жан вскочил с места как оглашенный и ринулся из библиотеки. Франсуа рванулся за ним, пораженный эффектом, который произвело известие о сарацинских коврах на брата.

Прибежав в сад, Жан растолкал охранников и погонщиков и остановился перед торговцем, которого нашел возле головного верблюда.

— Ты перс?

— Конечно. Только персы ткут такие ковры.

— И ты говоришь по-арабски?

— Ты же слышишь.

Несказанная радость озарила лицо Жана. Он задохнулся так, что не мог произнести ни слова, а когда перевел дыхание, спросил:

— Что означает «рубайят»?

— «Четверостишия». А что?

Жан расхохотался. Вот забавно! Он-то представлял себе тысячу значений этого слова, одно важнее другого, а оказалось все до смешного просто: на каждой странице четыре строчки, четыре линии. Сборник четверостиший. И назывался он — «Четверостишия»!

Когда Абдул Феда вышел из дворца, Жан поспешил к нему.

— Умоляю тебя! Ради всего святого, попроси этого человека научить меня персидскому языку!

Правитель Хамы взглянул на человека, которого страдания, болезни и вино довели до столь жалкого состояния. Надо бы прогнать раба с его бессмысленной просьбой. Но Абдул Феда не сделал этого. Он поступил так не из жалости, не из сострадания к отчаянию, искажавшему голос и взгляд христианина. Он поступил так из уважения. Жан искал истину, искал ее безнадежно, мужественно, из последних сил, которые еще у него оставались. Абдул Феда не имел права лишить его последнего шанса…

Переговоры с торговцем оказались непростыми. Обучение персидскому языку обещало быть делом долгим. Торговцу пришлось бы остаться в этом дворце на много месяцев, а значит, он потеряет деньги, которые мог бы заработать…

В конце концов, Абдул Феда вынужден был купить весь его товар, чтобы тот согласился.

Уже на следующий после своего приезда день торговец, послушный приказам правителя, вошел к Жану в библиотеку. Тот взял книгу, открыл золотую застежку и развернул ее. При виде первой страницы перс отпрянул с негодованием.

— Я прочту все книги, какие ты хочешь, только не эту! Это проклятая книга! Она обжигает, как солнце и ветер пустыни!

Жану вспомнились слова, произнесенные им в шутку много лет тому назад, в таверне, когда он показывал студентам ковчег, в котором якобы была заключена великая тайна. Почти те же самые слова он слышал сейчас из уст перса! На сей раз Жан был уверен, что цель близка.

— Я хочу прочесть ее. Мой хозяин тебе заплатил.

— Никогда! Лучше я верну ему деньги.

Перс был охвачен ужасом. Жан почувствовал, что ничто на свете не заставит его переменить решение.

— Ладно. Учи меня по какой-нибудь другой книге.

Лицо торговца прояснилось.

— У меня есть одна в караване. Это книга самого великого нашего поэта. Она называется «Сад роз».

— Хорошо, пусть будет «Сад роз».

«Гюлистан», хотя и не обещал приобщения к великим таинствам, оказался милой, очаровательной книгой, благодаря которой Жан не без удовольствия погрузился в мелодичный персидский язык. Его природные способности восхищали торговца. Шесть месяцев спустя, в середине июня 1385 года, он вынужден был признать, что ему больше нечему учить своего ученика. Теперь Жан в состоянии прочесть что угодно из написанного на персидском языке. В том числе, если ему по-прежнему этого хочется, ту проклятую книгу…

Жан отпустил своего учителя и оказался один.

Впрочем, книгу четверостиший он открыл не сразу. Ради такого события он решил дождаться 24 июня. Так он отметит третью годовщину своего пребывания во дворце. Ибо только эта торжественная дата могла быть достойна события, которому — Жан предчувствовал это — суждено стать самым важным в его жизни.

***

24 июня 1385 года около полудня Жан де Вивре, осушив бокал вина, взял книгу в эмалевом переплете, расстегнул золотую застежку, взглянул на титульную страницу, перевернул ее и принялся разбирать первое четверостишие. Оно начиналось словами: «Выпей вина». Жан прочитал его целиком, побледнел, обхватил голову руками и прошептал:

— Боже мой!

Вечером, пошатываясь, он вошел в помещение, где должна была состояться очередная шахматная партия. Увидев, в каком он состоянии, Абдул Феда сразу все понял.

— Ты прочел книгу?

— Да.

— Ты понял тайну?

— Да.

— И в чем же она состоит, эта великая тайна?

— Она совсем не великая. Она крошечная и умещается в четырех стихотворных строчках. Но чтобы открыть ее тебе, мне нужно выпить вина. Позови, пожалуйста, Ларше.

По приказу Абдула Феды появился Тома Ларше, и не осталось больше разницы между виноградарем и безумцем. От постоянного пьянства Тома сделался багрово-красным, его голову венчал венок из виноградных листьев и гроздьев зеленого винограда. Он наполнил кубок Жана.

Тот встал и произнес:

— Пей, ибо скоро в прах ты будешь обращен.Без друга, без жены твой долгий будет сон.Два слова на ухо сейчас тебе шепну я:«Когда тюльпан увял, расцвесть не может он» [7]

Наступила напряженная тишина. Правитель Хамы и его раб смотрели друг на друга, не произнося ни слова, в то время как Тома Ларше бормотал свои невразумительные песни. Когда, наконец, Абдул Феда заговорил, голос его слегка дрожал:

7

Перевод О. Румера.