Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»

Действительно, запряженное невозмутимым мерином по кличке Эгалитэ, дымящее на ходу сооружение показалось на опушке, а повар в белом колпаке и фартуке поверх полушубка приветственно махал здоровенным черпаком. И чему радуется, болван? Неужели в этот раз получилось не пересолить и надеется избежать мордобития?

Бывший предводитель шляхетского ополчения пан Сигизмунд Пшемоцкий, ныне носящий имя Сергея Андреевича Ртищева, ожидал прибытия кашеваров с куда большим, чем у Нечихаева, нетерпением. Он до сих пор не мог привыкнуть к количеству полагающейся русскому солдату пищи и не понимал некоторых претензий к ее качеству. Зажрались господа гусары и казаки, ей-богу. Не приходилось им в Велик День разговляться куском черствого хлеба, запивая его прокисшим еще перед Рождеством домашним пивом. Да половина вольной шляхты душу заложит за фунт мяса в неделю, а эти морду от лосятины воротят. Свинина, видите ли, нежнее… А курицу, спасенную от естественной смерти путем отрубания головы, не пробовали? Да на семью из двенадцати человек?

Тем временем кухня благополучно миновала линии окопов по оставленному проходу и, брякая какими-то железками, подкатила к палатке командира отряда.

— Ваше благородие, извольте снять пробу! — прокричал повар.

— Чего разорался? — Денис Давыдов появился совсем с другой стороны и выглядел раздраженным. Толстая папка в руках объясняла состояние капитан-лейтенанта — он от всей души ненавидел бумажную работу, делая исключение лишь при написании стихов. — Михаил Касьянович, возьмете на себя сию почетную обязанность?

— Не откажусь, — Нечихаев вытащил из-за голенища простую деревянную ложку. И обратился к бывшему поляку: — Составите компанию, Сергей Андреевич?

Кормили сегодня неплохо. Густые щи из свежей капусты с лосятиной (а нечего было сохатому на минное поле забредать), пшенная каша с ней же и свиными шкварками, а в довершение всего — чай с медом и в придачу к нему кус ржаного хлеба с салом и черничным вареньем. Последнее блюдо показалось странным, но отменный аппетит лейтенанта Нечихаева убедил младшего сержанта Ртищева в обратном.

— Европа живет впроголодь от своей ленивости, — глубокомысленно заметил Мишка, приканчивая добавку.

— На чем же основаны ваши выводы, Михаил Касьянович?

— После хорошей еды всегда в сон клонит, так?

— Так.

— Вот они и боятся, что народец ихний вместо работы в спячку завалится. Экономия опять же…

— А у нас?

— А у нас спать некогда, иначе самих сожрут. Ну что, готовы к ратным подвигам?

— Котелок бы помыть.

— Оставьте. Живы останемся, так опосля и приведем посуду в должный порядок, а если нет… Зачем тогда сейчас утруждаться? Скоро в бой, а мы уставши! Непорядок.

— Интересная мысль.

— Привыкайте. Вы же неделю как русский человек, Сергей Андреевич, так что пора.

— Так-то оно так, — хмыкнул бывший поляк и аккуратно протер котелок корочкой хлеба, которую потом отправил в рот. — Но вы неправы, Михаил Касьянович.

— В чем?

— Звание русского человека для меня вовсе не означает возможность прикрыть им собственное свинство. А стоит дать себе небольшую поблажку… Как дорога в десять тысяч верст начинается с маленького шага, так и путь к чистоте душевной лежит через чистоту телесную. Ну, или можно начать с чистоты котелка.

Ошарашенный столь глубокими рассуждениями, Нечихаев лишь помотал головой, отгоняя видение светящегося нимба над одухотворенным челом недавнего польского шляхтича, и, не вступая в полемику, поспешил скрыться в командирской палатке. Что там за бумаги принес Денис Васильевич?

— Вот, Миша, полюбуйся, какой подарок прислали нам из Ставки главнокомандующего! — Давыдов бросил папку на походный столик. — Умнее ничего не придумали.

— Что там, Денис?

Наедине они давно перешли на «ты»: в военное время разница в возрасте сглаживается, и образованные люди отбрасывают излишние условности. Это в купеческой или мещанской среде царит атмосфера чопорности и искусственной вежливости, вызванная стремлением подражать так называемым светским манерам, а у боевых офицеров все проще.

— Прислали портреты французских военачальников, которых желательно взять в плен.

— Живыми?

— Разумеется. Какой же из покойника пленник?

— А зачем? — Мишка взял за уголок листок с изображением украшенного роскошными бакенбардами генерала. — Французом больше, французом меньше… Пуля дура, и она не выбирает, кого продырявить.

— Распоряжение государя императора, — пояснил Денис Васильевич. — Не все заслуживают быстрой и милосердной смерти, и кое-кому предстоит ответить за совершенные преступления.

— Какие?

— Развязывание войны, например, или… — Далее Давыдов прочитал по бумажке: — «Нанесение ущерба экономике и сельскому хозяйству, осуществленное группой лиц по предварительному сговору с привлечением вооруженной силы».

— Тут вышка светит! — подхваченное от светлейшего князя Кутузова выражение пришлось как нельзя кстати.

— Это точно, — кивнул капитан-лейтенант. — Ну что, пойдем немного повоюем?

— Можно и много.

— Тут уж как получится. Строй людей, Миша.

ГЛАВА 10

Первыми появились неаполитанцы. Удивительно даже, что Наполеон решился поставить их в авангард: робкие и незаметные в бою жители италийской земли ранее использовались в качестве вспомогательных войск, и никому доселе не приходило в голову рассматривать бедолаг как реальную силу. Видимо, ими сознательно жертвуют, дабы попробовать на прочность русскую оборону. Но вот так, одним мановением руки, вычеркнуть из жизни несколько полков? Уму непостижимо…

Партизан Дениса Давыдова отделяла от неприятеля река, достаточно широкая и глубокая, чтобы избежать ответной атаки, но позволяющая вести прицельную стрельбу.

Лейтенант Нечихаев поудобнее пристроил винтовку на брошенном наземь вещевом мешке и повернулся к лежащему поодаль командиру:

— Этих пропустим?

— А смысл?

— Не вояки, — Мишка фыркнул. — А так хоть перед гвардейскими позициями толкучку создадут, у французов под ногами будут путаться, паника опять же… А мы патроны побережем.

Пока капитан-лейтенант размышлял над предложением, судьба распорядилась по-своему. С левого фланга, где залегли остатки польского ополчения, грянул дружный залп двух с половиной десятков ружей. Вооруженные старыми гладкоствольными мушкетами, преимущественно трофейного происхождения, шляхтичи развили невиданную скорострельность, за минуту сделав не менее шести залпов. Дисциплина с трудом приживалась в их испорченных вольностями сознаниях, но кое-какие сдвиги наметились — на каждого стрелка приходилось по двое заряжающих, что пару месяцев назад было просто неосуществимо.

— Пшемоцкий, мать твою! — Давыдов безуспешно пытался докричаться до Ртищева, от злости забыв его новую фамилию. Не получилось… Плюнул и сам выстрелил по колонне неаполитанцев, еще не осознавших тяжести ситуации, но вполне готовых к бегству.

Гусары и казаки, увидев сей недвусмысленный пример, присоединились к избиению. Только так можно было назвать расстрел безоружного неприятеля, чье вооружение, по обыкновению, следовало в обозе, запертое в крепких сундуках под надежными замками. Впрочем, потомки Марии и Гракхов, как назовет их позже известный французский романист, умирать не хотели. И дружно бросились в противоположную от засады сторону.