Диво

– А кто это определяет?

– Ну... все мы...

– Например, вы едете возле сейфов... А есть ли там место хотя бы для меня?

– Я не... я не компетентен, товарищ профессор, но место должно быть...

– Должно? Благодарю вас.

Отава поклонился и быстро побежал вниз по ступенькам. Куда торопился и сам не знал. Еще несколько дней метался по Киеву. Эвакуироваться? Но ведь он не может! Он не такая ценность, как Бузина!

Бузину Отава возненавидел еще три года назад. До того не обращал на него внимания. Знал, что есть такой в институте, удивлялся, правда, как могло задержаться такое Ничто в институте, как оно могло прибиться к материку науки, но и только. Извечным недостатком Отавы было невнимание к людям, какая-то равнодушная терпимость и к злым и к бездарным. "И ненавидим мы, и любим мы случайно". Видимо, и женился он точно так же, с равнодушной случайностью, и жену себе не, выбирал, а просто взял, потом оказалось, что жить они вместе не могут. Она так и заявила: "Не могу я среди этих икон! Мне люди нужны!.." Только и смог, что выпросить у нее сына.

А Бузина? Так и жил бы себе в своей незаметности, быть может, еще и добрым человеком считался бы, но произошло событие, показавшее в Бузине новую грань, которая опять-таки кому-то была и по душе, но у профессора Отавы вызвала чувства, близкие к отвращению.

Коллега Отавы профессор Паливода подготовил к изданию большой многокрасочный альбом с софийскими и Михайловскими мозаиками. Об этом альбоме было много разговоров, о нем раззвонили даже за рубежом; кажется, обещали повезти его на всемирную выставку в Нью-Йорк. Предисловие и комментарии к альбому печатались на шести языках. Событие!

Но внезапно профессор Паливода, составитель альбома, автор предисловия и комментария, куда-то исчез. Впоследствии в институте было разъяснено, что профессор Паливода - враг народа. Профессора Отаву пригласил к себе один из руководителей института.

– Что ж будем делать, товарищ профессор?
– спросил он.

– Не понимаю, - обиженно произнес Отава.

– Альбом этот ваш... Эти... как их?.. Мозаики...

Отава как-то не мог сразу связать факт исчезновения Паливоды с мозаиками, ибо что ни говори, а расстояние во времени - невероятное: мозаики делались в одиннадцатом столетии, а профессора Паливоды не стало в двадцатом.

– Наши мозаики уникальны, - совершенно искренне сказал Отава.

Молодой руководитель в душе удивился наивности профессора, но не высказывал этого.

– Это я знаю, - все так же обеспокоенно продолжал он.
– Но ведь этот... как его?.. Паливода... Подвел он нас... Не тем человеком оказался...

– Ученый он был безукоризненный!
– твердо сказал Отава.

– А я разве что?
– удивился молодой руководитель.
– Я тоже ничего о нем как об ученом. Но как сказал поэт: "Ученым можешь ты не быть, а гражданином быть обязан".

Отава пожал плечами. Цитата была не совсем точной, но какое это, в конце концов, имело значение?

– Так что же мы будем делать с этими... как их?.. с мозаиками?
– снова заладил свое молодой человек.

– Нужно издавать!
– В этом у Отавы не было никаких сомнений.

– А я разве говорю - не издавать? Нельзя не издавать! Все уже знают, уже тираж готов.

– Так в чем же дело?
– Отава делал вид, что никак не поймет, к чему клонит его собеседник.

– А Паливода?
– вскочил тот и пробежался по кабинету.

Отава молчал, и руководителю понравилось его испуганное молчание.

– Я понимаю, что вы тоже этого не хотите. Ибо вы - честный советский ученый. Мы тут долго советовались, и вот есть такое мнение, - он пристально посмотрел на Отаву, - предложить вам, чтобы вы подписала предисловие и комментарий к этим... как их?.. мозаикам, значит, вместо Паливоды... Вы известный специалист, вас всюду знают. К тому же еще и, - он засмеялся наивно, как смеются парни на гулянке, - и фамилии же у вас казацкие: Отава, Паливода...

– Нет, я не могу этого сделать, - поднялся Отава.

– Да вы сядьте! Куда вы? Не нужно горячиться. Спокойно подумайте...

– Нет!
– Отава уже направился к двери.

– Но ведь, товарищ профессор...

– Никогда! Я только ученый. Моя специальность - древнее искусство...

– Но мы с вами...

– Я не могу продолжать этот разговор.
– Отава уже держался за дверную ручку.

– Ну, хорошо. Кого бы вы нам посоветовали?

– Не знаю. Не могу быть вам полезным.

А через два дня к Отаве домой притащился Бузина. Еще в коридоре он уставился глазами в развешанные иконы на высоких, покрашенных в черный цвет стенах, в восторге воскликнул:

– Товарищ профессор! Я склоняюсь перед вами!

– Ну зачем же такие суперлятивы?
– смутился Отава, не привыкший ни к выражению, ни к слушанию неприкрытых комплиментов.

– Это же такое богатство!
– разливался в своем восторге Бузина.
– А этот черный фон! Это же просто чудо.

Отава сам выдумал черный фон для икон в коридоре, - кажется, именно этим окончательно доконал свою бывшую жену, которая еще соглашалась как-то существовать в музее, но уже в черноте могилы - ни в коем случае! Бузина был первым, кто похвалил черный коридор, и у Отавы невольно зародилось чувство симпатии к молодому научному сотруднику. Он посмотрел на него внимательнее и заметил, что у молодого человека весьма эффектная внешность. Высокий, крепко сложенный, почти атлет, густые черные волосы, настолько густые, что ему позавидовали бы все лысеющие и начисто лысые, большие выразительные глаза, будто на фреске. Чтобы как-то проявить свое расположение к гостю, Отава попытался пошутить:

– У нас с вами совпадают вкусы, коллега. Не потому ли, что наши фамилии имеют в себе нечто общее? Они - растительного происхождения.

– В самом деле, - обрадовался Бузина.
– А вот у нас в классе, когда я учился в школе, было полно фамилий животного происхождения. Коровченко, Бугаенко, Заяц, Волк, Бык.

– Очевидно, все-таки фамилии растительного происхождения - самые древние, - высказал предположение профессор.

– Да, да, - согласился Бузина, - а фамилии животного происхождения это вторая очередь.

– И уже после этого идут фамилии, производные от профессий: Гончар, Швец, Стельмах, Меняйло, Кравец, Коваль, Лупий, Орач. Между прочим, по этому принципу с течением времени давали повторные имена христианским святым. Илья-громовержец или пустынник, Николай-чудотворец, Симеон-столпник. Я покажу вам необычайно редкостную икону с изображением Ильи-пустынника. Обратите внимание на фон. Приходилось ли вам видеть когда-нибудь икону, написанную словно бы не на липовой доске, а на старинной слоновой кости? Гляньте. Абсолютная иллюзия пожелтевшей слоновой кости! И этот тон сохранился в неприкосновенности с одиннадцатого столетия! Вы можете представить?

– Очевидно, икона была покрыта позднейшими записями?
– высказал догадку Бузина.

– Восемь слоев олифы!
– воскликнул профессор.
– Я снял их один за другим собственноручно, не доверяя ни одному реставратору.

– Но ведь именно эти слои и спасли то, что было написано еще в одиннадцатом столетии. И то, что когда-то казалось злом и варварством, теперь превратилось в пользу, - вслух размышлял Бузина.

Профессор посмотрел на молодого ученого с еще большей симпатией. Кажется, он вовсе не такой уж и безмозглый, этот Бузина. Способен восторгаться, разбирается в иконах. Уже за одно лишь это ему можно простить все.