Диво

Эти разглагольствования ("и не без морали") немного развеселили Отаву, и он принялся обходить все центральные гостиницы уже совершенно сознательно, - сначала "Интурист", потом "Киев", далее "Москва", "Днепр". В "Днепре" ему сказали, что, кажется, художники на седьмом этаже. Тогда он поднялся лифтом на седьмой этаж, пробуя по дороге определить, в какой цвет окрашен этот этаж, потому что в "Днепре" каждый этаж имел свою окраску, но так и не отгадал, зато дежурная по этажу обрадовала его, указав ему номер, в котором остановилась Зыкова.

– Вы тоже к ней? Там уже полно, - не совсем вежливо сказала дежурная.

– Нет, я нет, - торопливо промолвил Отава.
– Я просил бы вас только...

– Так, так...
– Дежурной, видимо, хотелось исправить свою бестактность.
– Пожалуйста...

– Передайте ей, что ее искали и... спрашивали...

– Сейчас и передать?

– Ну, потом... когда будет выходить...

– А если только завтра?

– Ничего, все равно. Пускай и завтра. Просто скажете.

– Хорошо. Я скажу.
– Дежурная смотрела теперь на профессора с плохо скрываемым любопытством.

– Благодарю вас, - сказал Отава, - благодарю и кланяюсь...

Дежурная еще больше удивилась. Многих чудаков она видела. Но чтобы так вот кланялись? Иностранцы, правда, могут поклониться, но молча.

Отава пошел домой. Снова шел по Крещатику. Интересно: сколько раз киевлянин, живущий в центре, проходит за свою жизнь по Крещатику? Он еще отпирал дверь, когда услышал в глубине квартиры телефонный звонок. Наверное, товарищ хочет пригласить его на партию в шахматы. Позвони, позвони! Вчера я тебя беспокоил, сегодня ты меня. Так и проходит жизнь. Взаимно, или, как когда-то говорили наши классики, обоюдно. Он закрыл за собой дверь, взъерошил волосы. Телефон продолжал звонить. Шахматисты - люди терпеливые. Пускай позвонит. Отава снял наконец трубку, сказал:

– Так что? E два - е четыре?

– Это вы меня искали?
– спросила она на том конце провода, и у Отавы так задрожало все внутри, что он чуть было не уронил трубку.

– Очевидно, - сказал он измененным голосом, будто мальчишка, застуканный на недозволенном поступке.

– Послушайте, - торопливо промолвила она совсем-совсем близко от него, - я, кажется, схожу с ума... Вы могли бы? Я хочу с вами повидаться...

– Да, - сказал он. Больше ничего не мог сказать, просто исчезли все слова и пропал голос. Неужели? О, неужели это правда? Но это же бессмыслица!

– Где?
– спросила она так же коротко, быть может, переживая то же самое, что и он.

– Ну, - он заколебался, - там... возле гостиницы...

– Нет, только не здесь, - быстро возразила она, - я не хочу...

Он понял, что она боится встретить свою братию. "Братцы-население".

– Тогда...
– Он лихорадочно подыскивал место. Ведь она впервые в Киеве.
– Напротив гостиницы, там фонтаны... Вы, наверное, заметили...

– Не хочу фонтанов...

Видимо, она не хотела быть среди людей, стремилась к уединению, тишине... Но где? Где?

– Вспомнил, - почти весело сказал Отава, - вы идите из гостиницы направо и прямо, прямо... Там увидите лестницу перед музеем... Два каменных льва...

– Нет, нет, только не музей!

– Тогда поднимитесь еще выше. Там огромное здание Совета Министров. Сейчас вечер, ни одного человека. Камень и камень.

– Вы тоже, наверное, каменный, - сказала она.

– Хорошо. Возле камней.

– Я уже иду, - сказал он, боясь, что она передумает.
– Через двадцать минут буду там.

Отава пришел первым, как и надлежит мужчине. Таи не было. Он подождал немного и пошел вниз по тротуару, неожиданно встретил ее сразу же за кованой решеткой внутреннего двора Совета Министров.

– Все как-то так вышло, - начал он извиняющимся тоном, но она закрыла ему рот ладонью и прошептала:

– Я так перепугалась!

– Чего?

– Темноты, колонн и... камней...

– Один доморощенный мудрец так написал об этом здании: "Зданию немного вредит излишняя монументальность и гипертрофированный ордер, лишенный какого-либо тектонического смысла".

– Перестаньте, - попросила она.

– Уже.
– Он попытался засмеяться, но не вышло. Чувствовал себя мальчишкой, который впервые вышел на свидание с девушкой.
– Мы не будем продолжать нашу дискуссию об искусстве?

– Перестаньте!
– дочти крикнула она.
– Если вы не... то я уйду...

– Простите, пожалуйста, у меня в самом деле невыносимый характер...

– Я, наверное, уйду, - неожиданно сказала она, - ибо все это ни к чему...

Отава не знал, что и ответить.

– По-моему, мы оба не совсем нормальны, - наконец засмеялся он.

– Не подумайте, что я истеричка. Мне хочется что-то сделать... Но... С этим этюдом... Просто очень хотелось выставиться именно в этом городе...

– Ошеломить провинцию?

– Нет.

– Показать себя?

– Нет.

– Тогда что же?

– В городе, где... вы.
– Она остановилась и смотрела на него сквозь темноту, но и сквозь темноту ясно просвечивали ее удивительные глаза с волчьими огоньками в глубине.

– Но я оказался невежливой свиньей.

– Свиньи не бывают вежливыми.

– Не играет роли... Мне казалось... еще с тех пор... но это теперь прошло...

Он понимал, что должен что-то говорить, что-то делать, чтобы удержать эту женщину возле себя, ибо она снова исчезала от него, могла исчезнуть теперь навсегда, но был удивительно беспомощен, стоял опустив руки, потом как-то машинально, как вчера вычерчивал на бумаге ее имя, с опущенными руками подошел к ней вплотную и прикоснулся губами к Тайному лбу.

Она тотчас же отступила от него, ничего не сказав, он тоже молчал, так постояли некоторое время, кто-то шел по тротуару снизу, несколько пар, раздавался смех, подошвы шаркали по асфальту, а Отаве казалось, что это по его сердцу.

– Проводите меня в гостиницу, - тихо попросила Тая.

– Но с одним условием.

– Говорите, соглашаюсь.

– Чтобы вы не убежали из Киева. Как я той зимой.

– Не убегу.

– А завтра? Что будет завтра?

– Не знаю.

Он шел домой, снова по Крещатику, снова среди вечно праздничных прохожих; ощущал юношескую легкость в теле, верил и не верил, что может начаться для него совсем неизвестная жизнь. Потом вышел на Владимирскую и свернул не домой, а к Софии. Почти бежал по улице к площади Богдана Хмельницкого, точно так, как бежал когда-то, чтобы успеть отомстить за отца. Но как это было давно!