Для фортепиано соло. Новеллы

Я не посмела расспрашивать ее дальше. Раздевшись, она без единого слова легла в кровать. И через несколько минут уже спала. А я сидела возле нее, почти плача, заледенев до глубины души. Она проснулась только под звуки колокола, возвещавшего подъем. Я боялась, что другие увидят, какой у нас обеих всклокоченный вид, но все девушки устали после бала и были переполнены собственными воспоминаниями — никто ничего не заметил. После обеда Жизель попросила меня пойти с ней в оранжерею: она хотела увидеть место, где решилась ее жизнь.

— И что теперь? — спросила я.

— Теперь он должен написать мне и известить меня о реакции своих родителей.

— Чем они занимаются?

— Его отец-генерал служит в Бретани.

— А твоиродители?

— Я пока не буду писать им, подожду, что будет происходить у Фабьена… В любом случае мы поженимся, это лишь вопрос времени.

Надеюсь, что она не ошибается. Иначе ей придется умереть.

10 декабря

Выпал снег. Парк весь белый. Очень холодно, и пруд покрывается слоем льда. Скоро можно будет кататься на коньках. Жизель не получила ни одного письма от Фабьена. Она тревожится. Он дал ей свой адрес: площадь Пантеон, 5. Она писала ему почти каждый день. Нет ответа. Что происходит? Неужели директриса, знающая почерк Фабьена, перехватывает письма? Жизель в это не верит. Она каждый день выходит навстречу молодому почтальону, который в обмен на улыбку отдает ей почту прямо в руки. Значит… Она думает, что с Фабьеном либо что-то случилось (он участвует в бегах), либо его отправили в колонии. Но в этом случае он мог легко предупредить ее.

11 декабря

Ничего нового. На Жизель больно смотреть. Чудо, что преподаватели не жалуются на нее в дирекцию, ведь первая ученица класса перестала работать: она едва выслушивает обращенные к ней вопросы. Правда, коллеж сейчас очень озабочен предстоящим праздником, который состоится через неделю на замерзшем озере. Мы с Жизель должны танцевать па-де-де на льду, но будет ли Жизель еще здесь? Я в этом не уверена. Вчера вечером, улегшись спать, мы с ней долго разговаривали о самом потаенном в темноте, оставаясь каждая в своей постели. Она решилась поехать к Фабьену на площадь Пантеон, чтобы узнать наверняка, как обстоят дела. Или он сможет сразу жениться на ней, и тогда она обратится к своим родителям с просьбой благословить брак. Или ему нужна долгая отсрочка, и тогда она предложит ему жить с ним. Это большой риск, говорит она, но все лучше, чем эти сомнения и разлука, которые убивают ее. Как он примет ее? Я только что прочла новеллу Мопассана, где молодые люди рассказывают о своих интрижках. Они такие циничные, так хвастают своими победами и так забавляются несчастьем бедных девушек. Если Фабьен… Но я предпочитаю не думать об этом — это было бы ужасно. Она так верит ему.

12 декабря

Каким-то чудом мы получили разрешение поехать вдвоем в «Комеди Франсез». Я объявила, что нам предложили два места. На самом деле их взял для нас Фортунио, который слишком ужлюбезен. Я ему сказала:

— Вы так хорошо рассказывали нам о театре Мюссе, месье, что мы умираем от желания увидеть пьесу «Не надо биться об заклад».

Фортунио растрогался, а месье Гардон согласился, потому что «мы серьезные девушки». Бедняга Гардон! Наконец все уладилось. Омнибус отвезет нас в Гарш и заедет за нами в пятнадцать минут первого. Я пойду в театр, а Жизель — на площадь Пантеон. Мы встретимся с ней на вокзале. Что будет, если я вернусь без нее? Не осмеливаюсь думать об этом.

13 декабря

Я сидела у постели Жизель до полуночи. Она только что заснула. То, что произошло вчера вечером, было гораздо страшнее всего, что мы воображали, но это необходимо записать. Мое свидетельство, конечно, понадобится, и не исключено, что именно я спасу Жизель. Ведь сама она не расскажет… Итак, вчера мы расстались с ней около семи часов вечера на вокзале Сен-Лазар. Она взяла фиакр и сказала кучеру: «Площадь Пантеон, дом пять». Когда без десяти двенадцать я увидела ее в купе (купе второго класса, обитое синим сукном, с жалкой масляной лампой, которую я не забуду никогда), вот что она рассказала мне почти безразличным, полностью отрешенным голосом:

«В семь часов я приехала на площадь Пантеон. Спросила Фабьена у консьержки. „Пятый этаж слева, в глубине коридора“. Я поднялась и позвонила. Изнутри слышались голоса и громкий смех. Через секунду дверь отворилась. На пороге стоял Фабьен в бархатном пиджаке. Он был ошеломлен и словно бы не узнал меня. Потом он спросил, довольно сухо:

— Что вы делаете в Париже? Чего вы хотите?

— Разве вы не получали моих писем?

— Получал… Но зачем приходить сюда?

— Я вам писала… Я больше не могла оставаться в коллеже, не получая никаких известий от вас… Фабьен, если ваши родители враждебны нашему браку, мы будем счастливее, живя вместе, чем прозябая в разлуке.

Он впустил меня в крошечную прихожую.

— Не говорите так громко, — тихо сказал он. — У меня здесь товарищи… Бедное дитя, что мне делать с вами? У меня только одна спальня.

— Я разделю ее с вами.

— Не говорите глупостей. Ваша семья потребует вернуть вас, вы несовершеннолетняя.

— Мои родители, чтобы избежать скандала, с радостью согласятся на наш брак.

— Это абсурд… Но сначала я должен выпроводить моих друзей.

Он вернулся в комнату и запер за собой дверь. Я не слышала, что он сказал им. Кто-то, не он, произнес очень громко:

— А, это малютка-пансионерочка! Поздравляю, дорогой мой.

Потом они вышли — пять офицеров в мундире. Проходя мимо, они смотрели на меня иронически, некоторые — с жалостью. Один из них сказал:

— Внимание, Фабьен! Завтра утром в полку, в шесть ровно. Без шуток…

Потом они исчезли на лестнице.

После этого Фабьен позволил мне войти. Вид у него был очень важный и недовольный. Ни одного ласкового жеста, ни одного поцелуя. Только нравоучение!

— Для всего свое время, деточка. Любовь — это любовь, бал — это бал, а служба — это служба.

— Но, Фабьен, вы же сами вскружили мне голову своими признаниями. Пока вы не заговорили со мной, я не думала ни о чем, только о танцах и музыке. Вы сами попросили меня прийти к вам в спальню, вы сами…

— Да, я поступил скверно, поддавшись пьянящему действию прекрасной ночи, грозы, вашей красоты… Но жизнь состоит не только из этого. Уже на следующее утро я опомнился… И вы должны поступить, как я. Уезжайте! Возвращайтесь в Саси, девочка… Играйте комедии, но не живите ими.

Время от времени он тревожно взглядывал на часы. На столе я увидела письма — мои письма. Эмилия, они были не распечатаны! Он продолжал говорить, но тон его, поначалу любезный и отеческий, становился все более жестким. Под конец он сказал сурово:

— Ну вот что, хватит! В полвосьмого мне должны нанести визит. Вам нельзя оставаться в моей комнате.

— Это женщина?

— Да.

— Ваша любовница?

— Еще нет… Да, собственно, по какому праву… Ну же! Уходите, уходите немедленно, или вы принудите…

— Выгнать меня, Фабьен? Прекрасно!

В этот момент прозвучал звонок. Три коротких звонка. Он побледнел, грубо подтолкнул меня к чему-то вроде гардероба, и я оказалась меж двух мундиров, чьи пуговицы и обшитые шнуром петлицы оцарапали мне лицо. А он сказал глухим и ужасным голосом: