Для метро

Ещё лучше, если возвращаться можно не домой, а к бабушке. Она и дед жили недалеко, через пару узких улиц и заснеженный двор, в однокомнатной квартире с маленькой кухней. Шкафы, кровать, кресло, посуда – абсолютно всё здесь было из времён, ушедших так давно, что как будто их и не было. В этом доме не было ни одной книги моложе двадцати лет. Даже запахи, витавшие здесь, больше нигде не встречались, словно мир вокруг изменился, забыв о двух стариках. Дед, огромный и крепкий, нацепив на нос роговые очки, обычно вязал бесконечную рыбацкую сеть, сидя в белой майке и трико на стуле у балконной двери. Когда приходила любимая внучка, он бросал своё мистическое занятие, сильными руками поднимал её в воздух, прижимал к своей нестерпимо колючей щеке. Эта боль от щетины стала почему-то одним из самых сильных воспоминаний о нём, очень личным и тёплым.

Однако, долго возиться с детьми он не любил, вскоре вновь возвращался к своему плетению. Сети у него получались хорошие, прочные, ими ловили рыбу ещё очень долго.

Бабушка первым делом кормила её ужином, была ли та голодна или нет. Этот ритуал был настолько свят, что нарушить его не смогла бы даже внезапно начавшаяся термоядерная война, ожидаемая в те времена с минуты на минуту. Никаких изысков, никакого седла косули в белом вине, но сейчас многое можно было бы отдать за ту картошку с отварной треской, приправленной пахучим маслом и луковой стружкой. Бабушка, маленькая и ловкая женщина, умевшая делать десятки дел одновременно, рассказывала ей разные бывальщины, пела песни, читала стихи. Она не принадлежала высшему обществу, её университеты – 8 классов сельской вечерней школы и семьдесят лет жизни, вместившей в себя три войны, две социальных революции и бессчётное количество научно-технических прорывов. По её рассказам можно снимать кино.

– В 1916 году её старший брат, с которым они, после смерти родителей, как могли, тянули хозяйство, полюбил молоденькую дочь мельника. Та ответила взаимностью, старый весёлый мельник не возражал (он вообще был изрядный вольнодумец и почитывал всякое), они сыграли свадьбу, нарожали детей. Всё вполне могло закончиться пожелтевшими фотографиями почтенной пары на фоне картонного пейзажа в окружении взрослых внуков, если бы не соперник. Отвергнутый воздыхатель терпеливо дождался Гражданской войны, стал красным командиром, во главе конного отряда бодрым аллюром влетел в родную деревню, где расстрелял товарища во дворе его дома, под черёмухой, на глазах жены и детей. После чего ускакал продолжать борьбу за торжество мировой революции. Больше его не видели.

Ты чуть помолчала, помешивая обжигающий кофе.

–Как-то летом, навещая бабушку в деревне, я вскапывала огород недалеко от старого разросшегося дерева с чёрными ягодами, что росло под окнами. Звякнувший под лопатой осколок металла оказался ржавой стреляной гильзой от трёхлинейки. У меня до сих пор ощущение, что я слышу эхо выстрела. Другого её брата убили Белые.

– Страшные времена.

– Да. Но она не ожесточилась. Ни тогда, ни после… Давай поужинаем!

Мы заказали баранину с запеченными овощами.

– Купи мне водки!

Я заказал 150 «Столичной» и два тёмного.

– Ого! «Ёрш»?

– Я не буду смешивать. Мы, ирландцы, пьём пиво с виски, но ты захотела водки….

– Так ты ирландец?

– Я и ирландец тоже. Вопросы крови – самые сложные вопросы в мире, утверждал один персонаж.

– Чур меня! С тобой нужно быть настороже! Ирландцы – любители баб и выпивки!

– Таки в точку! Но, по-моему, это цитата из фильма «Дорз».

– Ты смотрел?

– Много раз! Мне очень близок Моррисон, мне кажется, мы чем-то похожи…. Не внешне, конечно!

Ты улыбнулась:

– Да, внешне ты на него совсем не похож!

– Жалеешь?

– Нет…. Ты мне нравишься такой, какой есть.

– Грубая славянская лесть! А Джим?

– И Джим,– подавшись вперёд, ты положила голову подбородком в ладони, облокотившись локтями о стол, пальцы, сложившись в расслабленные кулачки, коснулись грустной улыбки. – Но фильм ведь не о нём, и не о «Дорз». Фильм о потере веры….

– Вначале так, по-моему, и сказано….

– Может быть, не помню…. Скорее всего, да.

– Согласен. Людям свойственно разочаровываться в том, что было свято. Тогда было разочаровано целое поколение.

– И пусть! Зато до этого оно было счастливо и верило, что сможет изменить весь мир!

– Да. Они отращивали волосы, ездили автостопом, ели ЛСД и отрицали буржуазные ценности родителей. Но это не помешало им через 20 лет возглавлять правительства и корпорации, развязывать войны и пялиться по вечерам в телевизор.

– И снимать отличное кино, писать великие книги и творить замечательную музыку. А ещё рожать детей и учить их добру.

Я поднял руки:

– Сдаюсь! Но, я всерьёз и не спорю с тобой! Я сам думаю так. Люди – разные.

– То-то же! Бойся меня, зануда!

Высокий блондин с усталой улыбкой принёс наш заказ. Я разлил тягучую водку из ледяного, покрытого инеем хрустального графина по миниатюрным рюмкам на тонких прозрачных ножках.

* * *

В одном маленьком городке моей невзрачной отчизны я и мой друг не спеша потягивали дешёвый болгарский бренди за столиком в небольшом кафе, над тёмной атмосферой которого, очевидно, работал мизантроп-минималист. Мой приятель с жаром расписывал мне достоинства нового супер-кара, что в очередной раз выпустили в полу мифической стране с манящим названием.

Я поморщился:

– Не понимаю. Ты с таким восхищением говоришь об этой груде железа, словно ждал её всю жизнь. И даже способен приобрести. А между тем, у нас нет денег, чтобы заказать ещё! Странный блеск в глазах человека, глядящего на фото дорогого автомобиля, или модной шубки из меха экзотического зверька, отдавшего жизнь за высоко поднятый нос какой-нибудь буржуазной твари, всегда казался мне рождённым гремучей смесью зависти и успехов мира рекламы.

– Это не важно.

Я расхохотался.

– Это не важно, – повторил он с улыбкой. – Во-первых, я возьму ещё, не волнуйся! А во-вторых, пойми, дурень, в жизни человека должны быть не только цели, в ней должна быть мечта! И она, желательно, должна быть такой, чтобы её ни в коем случае нельзя было спутать с целью. Мечта должна быть практически не-до-сти-жи-ма. Наличие мечты и отличает человека от киборга, потому что она иррациональна.

– Странные у тебя мечты….

– Какие есть! – он криво усмехнулся, – Кстати, а у тебя есть мечта?

Этот вопрос меня обескуражил. Я тщетно вглядывался в себя, не находя ничего похожего на мечту, если не считать смутного желания достичь Нирваны и стать бодхисаттвой в этом перерождении… Обидно. Вот у товарища, хотя и пошлая, но есть. У меня нет. Значит, я – киборг. Остаток вечера я был рассеян.

Серым днём той запоздавшей весны я стоял у окна и смотрел сквозь грязное стекло на облезшую коробку дома напротив, словно расчерченную выцветшим маркером на аккуратные квадраты выделенных людям сот. Почерневшие сугробы оплывали во дворе, обнажая всё, чем сограждане осчастливили землю за долгую зиму, в набрякшем небе летали растрёпанные мокрые вороны, за углом кто-то угрюмо матерился. И вдруг, я отчётливо понял, что больше всего на свете я хотел бы жить не здесь.