Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Иван Федоров тоже, как и все, был в хлопотах. С пожара слегла государыня-мать, приходилось разрываться между двумя службами, владычной и княжой, да сверх того вести хозяйство в Островом, где уже начинал поспевать хлеб. А на жатве господину не быть — недостанет и хлеба! И потому слухи о Темерь-Аксаке так же мало занимали его, как и других.
Замятия началась в торгу, среди купцов, когда дошли от убеглых гостей торговых прямые известия о Тимуровых зверствах в Поволжье. Паника перекинулась на посад. Известно: чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Тех, кто вчера еще подсмеивался над Тохтамышевыми злоключениями, охватил страх. Вспомнили вдруг, что Владимирская Русь считается ордынским улусом и, как таковая, очень может быть разгромлена Тимуром. Кучками собирались в улицах, стояли у княжого двора, у митрополичьих
— Уезжай! Сына увози!
Но Софья, исхудавшая в супружеских любовных безумствах, упорно не желала бежать из города, веря в неодолимость белокаменных стен и башен.
— Не для того строят города и обносят стенами, чтобы после бежать из них! — говорила она упрямо, глядя почти с ненавистью в глаза Василию. — Ежели бы батюшка сдавал Вильну при каждом немецком нахождении, давно бы и вся Литва принадлежала Ордену! Дак то — рыцари! А тут степняки, какие-то чагатаи, и ты боишься их?!
Ночью они лежали рядом, обнявшись, и Соня тихо плакала, просила:
— Не бросай меня! Не оставляй одну! Посадские мужики меня не любят! Из-за батюшки! И бояре…
Она начинала перечислять своих истинных и воображаемых врагов. Василий закрывал ей рот поцелуем:
— Спи! Ты моя венчанная жена, кому я тебя отдам? Чать, я не Тимур, не Тохтамыш, гарема у меня нет и десятка жен тоже! А што не любят… То образуется… Спи!
Она прижималась к нему, вздрагивая, прятала страх в его сильных мужских объятиях, в слезах засыпала. Василий лежал, обнимая жену, и думал, что полков все одно не собрать, а дружины бояр и самого князя противу Тимура не выстанут. Уже дошли известия, теперь отнюдь не встречаемые насмешкою, что Тимур неодолим, что его рати захватили многие земли, что он чтит своего бога и безжалостно казнит всех, кто не бесерменской веры, и что с его победою настанет конец православному христианству, а значит, и конец Владимирской Руси. Владычный летописец записывал потом перечень "царств и княжеств", завоеванных Железным Хромцом:
"А се имена тем землям и царствам, их же попленил Темирь Аксак: Чагадае, Хурусуне, Голустани, Китай, Синяя Орда, Ширазы, Испаган, Орначь, Гилян, Сизь, Шибран, Шамахи, Савас, Арзунум, Тефлизи, Тев-ризи, Гурзустани, Обези, Гурзии, Багдать, Темирькабы, рекше Железная врата, и Усурию, и Вавилонское царство, иде же Навходнасор был, иже Иерусалим пленил и трех отрок, и Севастию, иде же мучени сорок мученик, и Армению Великую, иде же был Григорий епископ, и Дамаск Великий, и Сарай Великий. Со всех сих земель Темирь Аксак дани и оброкы имаше, и на войну ходять с ним" [10] .
10
Нарочно переписываю, как есть, не уточняя этого во многом фантастичного перечня и не меняя орфографии. Так думали и так писали тогда!
Василий лежал, слыша под рукою, как Софья, наплакавшись, начинает засыпать, и силился представить себе все эти неизмеримые пространства Ирана, Хузистана, Мавераннахра, Хорезма, Багдада и Шемахи, неведомые ему Кавказские горы, восточные города, наверно похожие на Сарай, но несравненно более пышные, завоеванные Тимуром, и башни, сложенные когда-то из живых людей, оскалившиеся черепа в развалах глины, начиная понимать ужас иных своих бояринов, что, дай им волю, тотчас разбежались бы, забиваясь куда-нибудь в леса, за Устюг, а то и за Камень, лишь бы спасти голову от Темир-Аксакова нахождения…
И Русь снова в развалинах? В пепле сожженных городов, обезлюженная, как два столетья назад, после Батыева погрома? И все попусту? И батюшкина победа на Дону, и строительство городов, и умножившиеся силы, и мужики, которых толпами погонят в полон?
Он сжимал зубы, сильнее прижимал к себе сонную Софью. "Не отдам!" — шептал и не ведал, что вершить в днешней беде. И не ведали того думные бояре, не ведал сам Федор Кошка, никогда не имевший дела с Железным Хромцом.
В Москву, ручейками, продолжали подходить созываемые отовсюду дружины. Спешно поправляли стены, завозили снедный и ратный
запас, дрова и сено, чтобы при нужде было мочно выстоять в осаде зиму, не погибнув от голода и холода. Кметей с воеводами тотчас отправляли к Коломне, стеречь переправы через Оку и, как древле, как встарь, оставляя на волю судеб и захватчиков Рязанское княжество.Весть о разгроме Ельца, ставшего новым Козельском, обрушилась на Москву как гром с небес, как первый вал надвигающейся бури. Передавали, что елецкий князь, с жалкою дружиной своей, героически пал в битве на валах города, что все жители Ельца перебиты или взяты в полон, а город сожжен и едва ли не сровнен с землей… После Ельца настанет черед Тулы, потом Рязани, а там и Москвы. В городе уже начиналась паника. Как устоять? Беспрерывно заседала боярская Дума, каждый предлагал свое, и все понимали — не справиться! И бежать не можно, и так же не можно остановить Тимура, ежели он захочет двинуться дальше. И уже подступило безумие, уже москвичи готовы были ринуть в неоглядный, неостановимый бег.
И тут выход подсказал митрополит Киприан, предложив перенести в Москву из Владимира чудотворный образ Пречистой Богоматери, когда-то привезенный во Владимир из Киева Андреем Боголюбским, в те еще, досельные времена, а в Киев доставленный из Цареграда, и писанный едва ли не самим евангелистом Лукой или хотя являвшийся "противнем" (копией) того, древнего образа.
Лик Киприана, когда он говорил это, был ясен и тверд. Византиец верил в заступничество Богоматери, и эта вера придавала силу его словам, когда он поминал, как Богоматерь спасла Царьград, распростерши над городом свой покров, и эта вера остановила панику, спасла Москву от позорного бегства.
Уже назавтра, под звон колоколов всего города, люди молились в церквах, ожидая чуда и заставляя себя поверить в чудо.
Сия бо избавляет вся христианы От глада и от пагубы, От труса и потопа, От огня и меча, И от нахождения поганых, И от нападения иноплеменник, И от межиусобныя рати, И от напрасный смерти, И от всякого зла, находящего на нас, Но точию с верою призовем Имя Бя на помощь. И со усердием помолимся Ей, И не погрешим прошения нашего! —это говорил Киприан с амвона Успенской церкви плотно набившемуся в храм и обступившему его снаружи народу.
Вся площадь перед соборами была полна. Иван Федоров стоял в стороже, сдерживая посадских, не подавили бы друг друга невзначай, а губы сами шептали слова молитвы вослед другим. Побывавши в Орде, он более других понимал, что может грозить городу и волости, ежели Тимур перейдет Оку. Молился сурово, как редко молился когда, и знал, что в этот же миг государыня-мать, стоя на коленях в новорубленой горнице, тоже молит Господа: да не попустит гибели чад своих! И молят о том тысячи и тысячи, и Киприан выходит на паперть, как бы осиянный светом, и уже в этот миг отпадают все обиды и злобы, что имеет на него владычный даныцик Иван Федоров. Киприан сейчас — духовный глава земли, он заменяет и усопшего Алексия, и самого Сергия Радонежского должен заменить! Господь да умилосердит над Русскою землею! Точно так два столетья спустя стояли и молились в храме Троицкой обители, осажденной полками, перед тем, как взяться за оружие и в сотый раз неустрашимо выйти на стены, спасая Русь.
Гремит хор, и хору подпевает вся площадь, а посланные от князя и владыки, с избранными боярами во главе, уже скачут по Владимирской дороге с приказом доставить святыню в Москву, не умедливая ни мгновения.
Во Владимире творится свое действо. Собираются священники всех владимирских церквей, с пением служат перед иконою канон Богородице. Икону бережно вынимают из киота. Ее понесут на руках, сменяясь, передавая образ друг другу. Икону провожает из града Владимира в самый праздник Успения весь город. Мужи и жены, иные с грудными младенцами на руках, отроковицы и вьюноши, кто еще не выступил с полками к московскому рубежу, молясь и плача идут вослед шествию многие версты, и звучит согласное пение, и люди падают на колени, целуя образ, прежде чем воротиться домой.