Дмитрий Донской

Этот конгломерат сведений нуждается в расслоении и пояснении.

Удар Ольгерда на Волоколамск был местью за участие местных войск в походе Дмитрия Московского осенью 1370 года на Микулинский удел. И хотя это участие было весьма ограниченным («…а волочане с порубежных мест так и воевали»), оно не могло остаться безнаказанным (43, 93).

(Как уже было сказано, Волок Ламский — современный Волоколамск — представлял анклав новгородских земель, зажатый между Тверским княжеством на севере и Московским на юге. Тверские князья издавна не ладили с новгородцами, а соответственно — и с волочанами. Взаимная неприязнь усиливалась частыми пограничными спорами. Московские князья, напротив, умели находить общий язык с новгородцами и в силу этого пользовались поддержкой волочан.)

В расправе литовцев с волочанами с особым удовольствием принял участие и Михаил Тверской. Однако его рать понесла здесь потери. Местными жителями перебито было много тверских воинов, отправившихся небольшими партиями в поисках пленных и добычи:

«А Тферьскыя рати под Волоком убили Луку Аркатова и люди много побили той, который опроче стяга ходили» (43, 95).

Потеряв несколько дней на Волоке и встретив здесь ожесточенное сопротивление, раздосадованный Ольгерд стремительным маршем пошел к Москве. Но за это время митрополит Алексей уже успел принять стратегически важное решение. Он покинул Москву на попечение бояр и князя Дмитрия, а сам отбыл в Нижний Новгород. Можно предположить, что цель этой поездки состояла в том, чтобы в трудную минуту удержать братьев Константиновичей от измены московскому делу. Особенно сильные сомнения вызывала позиция Бориса Константиновича. Женатый на дочери Ольгерда, городецкий князь мог выступить на помощь тестю или же попытаться захватить нижегородский стол. Присутствие митрополита с его грозным оружием интердикта должно было обеспечить интересы Москвы в этом регионе. Вероятно, Алексей потребовал от суздальских братьев не мешкая выслать войска на помощь осажденной литовцами Москве.

Между тем 17-летний серпуховской князь Владимир Андреевич стоял с войском в Перемышле - не далеком окском Перемышле, располагавшемся между Калугой и Козельском, а подмосковном Перемышле, находившемся на притоке Пахры речке Моче (229, 151). Очевидно, он пришел сюда, поднявшись вверх по течению Лопасни, истоки которой отделяли от реки Мочи всего 10 верст. Отсюда до Москвы было примерно 60 верст — расстояние дневного перехода конного войска. В Перемышль на помощь Владимиру Серпуховскому — вероятно, по той же Лопасне — явился князь Владимир Дмитриевич Пронский с рязанским войском.

Созданная Владимиром Серпуховским и Владимиром Пронским угроза удара по литовским тылам была быстро осознана Ольгердом. На этот ход противника он ответил не менее сильным дипломатическим ходом. Литовский князь не только предложил Дмитрию Московскому перемирие «до Петрова дни» (29 июня 1371 года), но и выдвинул стратегически значимый проект: «въсхоте вечнаго миру, а хотя дати дщерь свою за князя Володимера Андреевича» (43, 95).

Это предложение заставило москвичей крепко призадуматься. Вероятно, было созвано нечто вроде расширенного семейного совета с участием духовенства и бояр. С одной стороны, «вечный мир» с Литвой мог быть полезным для дальнейшего усиления Москвы и «собирания русских земель». С другой — здесь таилась опасность раскола московского семейства. Имея такого могущественного тестя и родственные связи в Литве, Владимир Серпуховской мог со временем выйти из подчинения своему кузену Дмитрию Московскому. Вероятно, мнение серпуховских бояр и самого Владимира стало решающим. Совет согласился принять предложение Ольгерда.

Вопрос о том, в какой мере на переговорах Ольгерда с Дмитрием Московским были учтены интересы Михаила Тверского, остается открытым. Кажется, москвичи так и не признали его не только великим князем Владимирским, но даже и великим князем Тверским. Но Ольгерду уже не хотелось затягивать войну из-за интересов своего шурина. Довольный достигнутым результатом, он свернул свой лагерь и поспешил обратно в Литву. Это произошло незадолго до праздника Рождества Христова (25 декабря 1370 года). Предложенное москвичами перемирие «до Петрова дни», судя по всему, имело срок действия полгода. И осажденные, и осаждавшие страдали от рождественских морозов и мечтали встретить Рождество Христово у домашних очагов.

Рогожский летописец сопровождает сообщение об уходе Ольгерда довольно загадочной фразой: «И идяше съ многым опасением озираяся и бояся за собою погони» (43, 95). Эта фраза мало похожа на пустое бахвальство московского летописца. На кого оглядывался и кого боялся литовский князь, только что заключивший «вечный мир» с Москвой? Не мудрствуя лукаво, отправим этот вопрос в кладовую исторических загадок, без которых наша наука была бы, по выражению Карамзина, «как павлин без хвоста»…

Но как бы там ни было, «вторая Литовщина» закончилась для Москвы примерно так же, как и первая: без блеска победы, но и без позора явного поражения. Этот результат был предопределен не столько высотой московских стен и воинскими талантами Дмитрия Московского, сколько общей логикой политических отношений в Восточной Европе.

Всматриваясь в ход событий, можно заметить, что Ольгерд не только в первом, но и во втором походе не ставил задачу разгрома неприятеля. Это был скорее один из тех стремительных рейдов, которыми он привык обмениваться с Орденом, нежели тотальная война на истребление. Литовский князь стремился устрашить противника и поддержать своего тверского союзника, но при этом не нарушать общую расстановку сил в регионе.

Ордынские угрозы

Итоги «второй Литовщины» меньше всех устраивали Михаила Тверского. Все усилия и затраты, предпринятые им для получения ярлыка на великое княжение Владимирское, оказались напрасными. Скачка из Литвы в Орду и обратно осенью 1370 года принесла Михаилу ярлык, который, в сущности, ничего не стоил. Московские войска не пустили нового великого князя в Северо-Восточную Русь, а Ольгерд не сумел заставить Дмитрия Московского стать более уступчивым. Таким образом, Михаил Тверской остался фактически ни с чем. Он потерял даже свой собственный Микулинский удел и вынужден был жить в Литве на положении изгнанника.

Утратив надежду на Ольгерда, Михаил решил еще раз попытать счастья в Орде. Ведь совсем недавно великие ханы Узбек и Джанибек сочли бы делом принципа сурово наказать всякого, кто не исполнил их волю, выраженную в виде ярлыка и пайзы.

«Тое же зимы (1370/71 года. — Н. Б.) пакы (опять. — Н. Б.) поиде въ Орду князь великии Михайло Тферьскый», — сообщает Рогожский летописец (43, 95).

К этой поездке тверского князя можно отнести любопытное сообщение Никоновской летописи, проливающее некоторый свет на действия московской и тверской разведки. Дмитрий Московский своевременно узнал о намерении Михаила Тверского ехать в Орду, «и негодова о семь и розсла на все пути заставы, хотя изымати его» (42, 13). Однако и тверская разведка не дремала. Михаил благополучно обошел все засады, «прииде бо ему весть с Москвы, сказующе ему таковаа» (42, 13).

Словно испытывая отвращение от рассказов о бесконечных княжеских войнах и нашествиях врагов, летописец вдруг на полуслове меняет тему. Взгляд его обращается к явлениям природы, в которых таинственно мерцает непостижимость Божьего промысла. Всевышний то гневается на людей, то — услышав их молитвы — сменяет гнев на милость. В конце лета 1370 года шли бесконечные дожди, и крестьяне не смогли убрать намокший яровой хлеб. Казалось, небеса обрекли потерявших урожай земледельцев на голод. Но словно сжалившись над измученным народом, природа вдруг вернула людям то, что прежде так жестоко отняла.

«Та же зима бяшеть тепла, снег стеклъ заговев великому говению (в начале Великого поста. — Н. Б.), не жатый хлеб пожали по всем Тферьскым волостем в великое говение» (43, 95).

Но то, что было счастьем для тверичей, обернулось бедой для нижегородцев. В Нижнем Новгороде внезапная оттепель превратила зиму в мокрую весну. Подтаявший и отяжелевший снег огромной лавиной двинулся вниз с крутого берега Волги. «И засыпа и покры дворы и с людми» (43, 95).

Так от радости к горю и от горя к радости шла своим извечным путем жизнь человеческая.

В то время как домосед Дмитрий Московский весело поглядывал на мир божий из оконца своего кремлевского терема, Михаил Тверской затравленно метался из одного конца «улуса Джучи» в другой. Он отправился в Орду не ранее конца декабря 1370 года (после заключения московско-литовского мира), а 10 апреля 1371 года уже вернулся обратно в Тверь. Труды и хлопоты князя принесли свои плоды. «От Мамаева царя из Орды прииде в Тверь князь великии Михайло Александрович с ярлыком на великое княжение» (43, 95). Заметим, что вся зимняя поездка, включая пребывание в Орде, заняла у Михаила немногим более трех месяцев. По тем временам это были рекордные сроки.