Дмитрий Донской

Владимиру Серпуховскому Ягайла доводился шурином.

Владимир подумал: "Вот Елене опять слезы: брат, скажет, на брата, муж тоже на ее брата".

– Кого б к Мамаю послать? – спросил Дмитрий.

– Да хоть бы боярина Захарью! – предложил великокняжеский дьяк Внук.

– Тютчева?

– Его. Он их знает.

– Я супротив не буду. Он где?

– Сейчас покличу! – кинулся к двери Микула Вельяминов. Дмитрию незачем было возвращаться в Кремль; около него были князья и бояре, они крестили детей друг у друга, менялись крестами накануне битв, а битв у Дмитрия было много, и за годы походов перебратались все, стали покрестовыми братьями.

Тютчев вошел скромно и тихо.

– Шлю тебя, боярин, к Мамаю. Вызнать, выведать – сам знаешь. А главное, покажи – знаем, мол, о твоем нашествии, не робеем. По пути разведай, чего там в Рязанской земле деется.

– Ну дак что ж. Я, государь, с радостью.

– Тяжело мне тебя слать, Захарий Андреич. Я понимаю: к татарам едешь.

И сам это понимай.

– Понимаю и радуюсь, государь.

– Выбрал бы другого, да лучше тебя на это дело никого нет.

– И не надо. Ежли что, так на тебя, государь, надеюсь – дети не заголодают.

– Это не к чему говорить.

– Только уж, Дмитрий Иванович, помни: ежели что, я у господа всегда твой предстатель, буду о даровании победы молить. Бейся крепче.

– Давай попрощаемся, Захарий.

Они крепко обнялись и поцеловались.

Тютчев, не глядя ни на кого, поклонился направо и налево и, опустив голову, быстро вышел.

В дверях повстречался Боброк, и Тютчев особенно низко поклонился князю: все чли и любили Боброка, да и побаивались его – его начитанность, его неизменные успехи в битвах стяжали ему славу волхва, чародея, способного видеть многое далеко вперед, читать в сердцах людей. И князь Боброк, в юности своей, на Волыни, знавший волхвов и кудесников, беседовавший и бродивший с ними, не отнекивался, иной раз соглашался погадать по звездам, по звездам случалось ему водить полки по ночам, а по ночам никто тогда не хаживал. По звездам он выбирался из непролазных лесов в незнакомых краях, нежданно оказывался не там, где его враги ожидали, и слава колдуна и волшебника укрепилась за Боброком даже в станах врагов. – Пошел, Тютчев?

– Прощай, Дмитрий Михалыч.

– Не робей!

И это напутствие успокоило Тютчева: а может, и правда Боброк знает, что робеть незачем? Человек легко уверяется в том, во что хочет верить.

А Боброк вошел к Дмитрию:

– Первая стража пошла. Послал их к Быстрой Сосне.

– Кто повел-то?

– Родивон Ржевский, а с ним выпросился Волосатый Андрей да Василий Тупик. Еще много хороших ребят вызвалось.

– А как там Бренко?

– Поскакал в Кремль. Кто гож, всех разослал.

– Никого не позабыл?

– Возможно ль! Ко князьям ко всем. А по городам сейчас из Кремля разошлет. Как уговорились – велел к тридцать первому дню июля всем в Коломну сбираться.

– А ты, Владимир Андреич, Москву готовь к походу. Потом все выступим.

Через Москву многие пойдут – и Белозерским, и многим ополчениям иного пути нет.

– Это приготовим! – сказал Серпуховской.

Дмитрий вдруг посмотрел на пустые столы, скучавшие под белыми скатертями, и повел носом.

"Неужели и к делам ехать не евши? – подумал Дмитрий. – Ну нет!"

Он углядел Вельяминова, взволнованного, сидевшего с краю скамьи.

– Микула Васильевич! А кормить-то ты нас будешь?

– В походе-то?

– Чего в походе? Сейчас!

– Да, братец! – не веря собственной радости, растерялся хозяин. Государь! Давно уж готово: я все сумлевался, не уехали б так, не обедавши.

Сейчас и то уж небось перепарилось!

И Дмитрий вышел в переполненные палаты, где дети и жены, иные уж раскрасневшиеся от слез, ждали их.

Будто не понимая их взволнованных, вопрошающих лиц, он сказал:

– Проголодались? И я тоже: сейчас позовут, обедать будем.

И у всех отлегло от сердца. Только Евдокия подошла и тихо спросила:

– Ничего?

– Ничего, должно быть, не перепарилось, пахнет хорошо.

И она успокоилась тоже.

Дмитрий незаметно вызвал Боброка.

– Ты, княже, последи, чтоб на Москве была тишина. Будто и нет печали.

Да не спеши, не спеши, сперва пообедай.

– Потом пообедаю.

Андрей Полоцкий кивнул Боброку:

– Митя!

– Чего тебе?

– А как бы узнать, неужели брат Ягайла…

Боброк тихо ответил:

– Я уже знаю – с ними. Пойди к государю, скажи ему, что мы это знаем.

Евдокия стояла среди повеселевших женщин, глядя в сад: там под яблонями тихо шли ее Дмитрий и князь Андрей Полоцкий; чуть отставая от Дмитрия, Полоцкий что-то тихо ему говорил. Вдруг Дмитрий порывисто остановился и повернулся к Андрею. Тот потупился и кивнул головой.

И снова тревога сжала ее сердце.

Глава 40 СЕРГИЙ

Дмитрий, Владимир Серпуховской да кое-кто из бояр, с небольшой дружиной, поскакали в Троицу к Сергию. Ждать Сергия в Москву не оставалось времени, а на Москве митрополита не было, не у кого было спросить напутствия.

Тяжелый лес висел над их головами; кони похрапывали, чуя невдалеке зверей, шарахались от коряг и буреломов. Солнечный свет, пробираясь между стволами, стоял по лесу голубыми полосами, и одежда всадников переливалась, то погружаясь в лучи, то выбиваясь в тень; оружие то вспыхивало, то погасало. Просек был неширок, кое-где поперек пути валялись рухнувшие от ветров и ветхости неохватные стволы, и сдвинуть их не было сил. Тогда нарубали хвойных ветвей, настилали их на стволы и, ведя коней в поводу, переправлялись.

Уже день клонился к вечеру и по лесу растекалась тьма, когда с краю дороги Дмитрий увидел крест.

– Это чего?

– Тут, государь, в позапрошлом годе гонца твоего убили. Боярин Бренко распорядился о сем кресте.

Дмитрий перекрестился, боязливо оглядываясь по сторонам. Конь рванулся, приметив овраг либо почуяв волнение князя. Ворю они перешли вброд уже ночью.

Когда в предрассветном тумане увидели Троицу, в монастыре звонили утреню; монах, думая о чем-то далеком-далеком, отвернулся и мерно раскачивался вслед за языком колокола. Но движения его оборвались и колокол смолк, когда привратник впустил в монастырские стены воинов. Узнав Дмитрия, монах неистово рванулся под звонницей, и широко вокруг по лесу, захлебываясь, забился колокольный звон. Из келий выбежали монахи, и богомольцы, и паломники. В церкви осекся дьяконский бас, и дьякон, побледнев, спал с голоса. Дмитрий неодобрительно взглянул на молящихся, обернувшихся спиной к алтарю, чтобы разглядеть князя, но он увидел девчушку – любопытными глазами, не отрываясь, она глядела на него, раскрыв рот и почесывая животишко, и на сердце у него снова водворился мир.

Дмитрий прошел вперед, и богослужение возобновилось.

Как все, со всеми заодно, он опускался на колени, касался лбом пола, видел только живописные образа перед собой, расписанные, как райский сад, царские врата и позолоченного голубя над ними.

И все, видя Дмитриеву молитву, молились горячо: понимали, неспроста явился князь, что-то совершается большое в мире, и мира миру вымаливали со слезами на глазах люди, давно лишенные мирного труда, измученные ордынской данью, набегами, угнетенные страшными рассказами о вражеских нашествиях на Русь. Один Дмитрий Московский решился бить татар и побил их на Воже.