Дмитроглифы

Рудов вполне мог быть обычным доцентом, а не царём каменного века. Жил себе ботаник с голубыми эмалевыми глазами, копал свои артефакты, писал диссертацию сто лет подряд. Носил пиджак и очки профессора Петрищева, пока тот рылся в своём могильнике. Может, Петрищев не возражал? Может, они друзья детства и привыкли меняться пиджаками? Потом к нему пришёл некий Дима Сидоренко с сенсационной новостью о том, что Гростайн — машина времени. Доцент, не будь дурак, разнюхал подробности и ломанулся в Норвегию, где когда-то проходил практику. А про маму зачем соврал? Интроверт! Не хотел, чтоб Дима напрашивался в гости. А кто деньги и паспорт украл?! Да в метро полно воришек, Антон предупреждал!

Дима обмяк под Ру. Доцент Рудов мог скататься в Норвегию, поцеловать Гростайн и вернуться через три дня в Питер. А Дима даже не позвонил ему, не проверил. Носился по инстанциям, выбивая срочный загран и финскую визу. Почему он не позвонил Олегу Петровичу?! Ущемлённое самолюбие вопияло о мести? Обида самца, который потерял самочку… тьфу, другого самца… после ночи любви? Напало внезапное помрачение рассудка?

Ру ещё подпрыгивал на нём, красуясь перед своим гаремом, а Дима предавался самобичеванию и ужасался содеянному. Он ввалился в этот мир как варвар, шуганул оленей и подарил аборигенкам подарки, которые могли вызвать эффект бабочки. В мозгу пронеслось: милашка Му давится орешком, умирает молодой и не рожает сына, её род прерывается, мир развивается по альтернативному сценарию, Карибский кризис шестьдесят второго года заканчивается ядерной войной, в итоге вымирают динозавры, а виноват Дима Сидоренко. Кроме того, он глумился над царским облачением, дал вождю пощёчину и укусил королевскую кобру.

Ну разве не дебил?

— Ваше величество, — сказал Дима дрожащим голосом, — мне очень приятно ощущать себя под вами и, видят боги, я бы вечно так лежал, но я замёрз…

Ру слез с него, девушки запели новую песню, состоящую из одних гласных и твёрдых знаков, а Дима сел на кочку и прижался к румяной Му, которая раскрыла перед ним ладошку. На ней лежали три конфетки — зелёная, жёлтая и красная. Он всхлипнул и сказал:

— Я недостоин твоей дружбы, — но угощение взял. — Вина из морошки хочешь?

Она улыбнулась.

— Тогда отползаем.

***

Мерзкая морось превратила пейзаж в блёклое унылое полотно, где небо сливается с морем, а море неотличимо от скал. Худших условий для съёмок трудно себе придумать. Дима горевал о потерянной флешке сильнее, чем о потерянной любви.

Они устроились в «Димином» вигваме, который стоял чуть поодаль от остальных. Му притащила целую горсть вяленых рыбок, а Дима достал из рюкзака бутылку с мутным оранжевым напитком.

— Это Олафсон мне дал. Сказал, чтоб я вас угостил. Я думал Олега Петровича подпоить и вывести на откровенность, ну, типа момент истины. Не удалось. Нет его здесь.

Дима отпил большой глоток и, крякнув, занюхал вяленой рыбкой. По туго натянутым шкурам заколотил дождь. Му взяла бутылку и храбро глотнула вслед за Димой. Потом тоже крякнула и понюхала рыбу. Облизнулась.

— Ах ты ж, моя хорошая! Была бы парнем, женился бы на тебе. Тут, в Норвегии, можно.

— Гыр.

— Мне тоже жаль. Ты — единственный нормальный человек в этом дурдоме. Запутался я. Прикинь, прихожу в Институт истории, а там сидит Ру. Деловой такой, весь из себя доцент со значком ГТО на лацкане. Ну, я и наехал на него: мол, ты ебал меня на берегу Ледовитого океана в эпоху неолита, а теперь притворяешься, что ничего не было!

— Гыр?

— Вот и он сказал, что он доцент, а не король севера Робб Старк. Я сначала не поверил ему, а потом увидел голубые глаза и поверил. А потом опять не поверил, когда он тайком свалил на раскопки. Потом я приехал сюда и накинулся на вашего царя: мол, ты дурил меня треснутым очком и два раза ограбил. Корону ему поправил, кобру укусил. Блядь.

— Гыр-гыр?

— Засада в том, что я с обоими трахался, но помню только, что у одного здоровый член, а у второго попа как персик. Но! Попу первого и член второго я не видел! Не могу сопоставить! Не могу доказать, что это один человек! Значит, это разные люди. Давай накатим?

Они накатили. Дима сделал четыре глотка, Му — одиннадцать.

— Хо-хо! — сказала Му.

— Хо-хо? Умничка, учи русский язык, пригодится по жизни. Скажи: «парниша». «Пар-ни-ша»!

— Пар-ни-ша.

— А-а-а, прелесть какая! Скажи: «поедем на таксо»!

— Поедем на таксо!

— Ты ж моя Эллочка-Людоедка!

— Хо-хо!

Через два часа пьяный в дупель Дима предложил:

— А давай отблагодарим Олафсона? Он такой душка, встретил меня, приютил на скале. По секрету скажу, простенькое у него бунгало. Каркасно-щитовой домик без центрального отопления. Единственное — вид на миллион баксов и «Чаша вечной любви» на заднем дворе. Ну, вино это морошковое тоже зачётное. А так-то у меня на Ваське не хуже, хоть и коммуна. Про что это я?

— Парниша.

— Да, Олафсон. Пошли к порталу, я его имя накарябаю. Пусть хоть у кого-то исполнится мечта всей его жизни. А чего? Гростайн принадлежит тому, кто может его покарябать. Никто не может, а я могу! Я и твоё имя напишу. Хочешь в Питер? Мужика тебе найдём. Ты красивая, неграмотная и пьёшь как лошадь — что ещё надо-то? Пошли!

— Поедем на таксо?

— Что?! У вас есть такси?!

Ливень хлестал сразу со всех сторон, словно они находились в центре урагана. Знакомая погодка, питерская. Дима надел капюшон и подвязал тесёмки под подбородком. Му засмеялась, увидев его. Сама голову ничем не покрыла, так и пошагала вдоль обрыва. Даже не шаталась. Дима сконцентрировался и двинулся за ней. Откуда столько кочек? Главное, мягкие такие, пружинистые. Упадёшь — и катапультируешься со скалы в бурные доисторические воды.

***

На пляже ревело море. По песку струились потоки холодной дождевой воды. Дима рухнул на колени около Гростайна, остывшего и не подающего признаков жизни. Ерунда, завтра снова оживёт. Му опустилась рядом, подоткнув под себя шубку. Она казалась трезвой и заинтересованной, словно и не выпила полбутылки шестидесятиградусного самогона. Вот были девушки! Дима достал из-за пазухи остатки вина и предложил Му. Она с видимым наслаждением отпила ровно половину и вернула бутылку Диме.

— Ты мой самый лучший друг, — серьёзно сказал он.

Он допил вино, размахнулся и забросил бутылку в море:

— Знаю-знаю, кто-то наступит на осколок, заболеет столбняком, заразит всю Европу, история свернёт на другие рельсы, Франца Фердинанда не убьют, Адик станет художником и отрежет себе ухо, в итоге вымрут динозавры, а всех собак повесят на Диму Сидоренко. Что совой о пень, что пнём о сову, всё одно сове не жить! Ассистент! Скальпель! Щаз я нацарапаю тут все имена, которые помню. Даёшь максимальный трафик между мирами!

— Хо-хо!

— Доцента Рудова тоже пущу, я добрый.

Дима выщелкнул из складного ножа шило и не примеряясь вонзил в камень. Не снизу, где не видно, не сверху, где отметились предыдущие избранные, а прямо по центру, где пришлось. Тресссь — сломалось шило. Дима неверяще посмотрел на огрызок и попробовал царапать им. Не вышло. Камень превратился в прочнейший алмаз. Дима огорчённо вскрикнул: «А как же Олафсон?», и начал подбирать с земли острые обломки. Он с размаху корябал ими мокрый Гростайн, но не смог оставить даже маленькой царапины. Му, поняв, чем он занимается, бегала по берегу и собирала подходящие на её взгляд булыжники. Её оленья шубка насквозь промокла и шлёпала по голым ногам, волосы облепили лицо. С неба вдруг раздался гром. Сверкнула молния. Кто-то сказал зычным голосом: