Дмитроглифы

Ру опять вздохнул, клык опять качнулся. Дима нагло положил ладонь на бедро и медленно, медленно потащил её к меховой выпуклости. Временной парадокс всё же случился: время вдруг замедлилось и загустело, как карамель в кастрюльке на огне.

— Какой бред я несу… Да плевать мне на этот мир, хоть бы он и рухнул в тартарары… — прошептал Дима, поглаживая смуглую ляжку вождя, покрывшуюся крупными мурашками. — Я так тебя хочу, что у меня яйца лопаются. Трахни меня, а? Или дай мне свой член, я сам об него трахнусь… Тебе понравится, обещаю…

Дима добрался до выпуклости и с трепетом её сжал. Там было что-то большое и твёрдое.

— О-ох… — выдохнул он, теребя кожаный ремешок.

Он чувствовал себя ребёнком, который задумал распотрошить чужой новогодний подарок: и стыдно, и страшно, и невозможно остановиться. Пальцы быстро распутывали тугие узлы. Ру вышел из ступора и больно шлёпнул его по руке:

— Фы-ы-ыр!

— Ну, пожалуйста, пожалуйста! — взмолился Дима, намертво вцепившись в ремешки.

Ру всем корпусом повернулся к ошалевшему Диме, уставился на него пылающим взором, а потом молниеносно, одним резким жестом, сорвал с него рубашку.

— Ой!

Пуговицы дробно застучали по земляному полу, рубашка упала у очага скомканной тряпкой. С такой же решительностью Ру взялся за полотняные брюки.

— О, боже, да, да, да… — твердил Дима, пока Ру вспарывал когтями ткань и сдирал с него штаны и трусы.

«Да», — сказал он, когда Ру поставил его на четвереньки и надавил на поясницу. «Да», — сказал он, когда Ру обслюнявил палец и безжалостно протолкнул в задний проход. «Да», — сказал он, когда Ру вставил в него свой агрегат и начал трахать — по-простому, без извращений, как принято у них в каменном веке.

Дима запустил пальцы в олений мех, чтобы устоять под напором вождя и не пробить головой стену вигвама. Первая боль отступила, пришло наслаждение. Он приноровился к ритму и потянулся к своему члену, но Ру поймал его руку и заломил за спину. Потом и вторую руку зафиксировал. Оставшись без передней опоры, Дима упал на лицо. Он даже стонать не мог. Ездил щекой по меху и сдавленно хэкал, когда Ру вламывался особенно резко и беспощадно, а уши уже закладывало, и от давления перед глазами плясали мушки. Живот окаменел, внутри зарождались спазмы — с каждым толчком всё более тягучие, сладкие. И Дима подставлялся под эти толчки, ловил подачу и с упоением её отбивал.

Ру зарычал и забился в конвульсиях, сжимая Димины запястья с такой силой, словно хотел их сломать. Дима тоже задёргался. Он пытался освободить руки, чтоб помочь себе, снять нестерпимое напряжение, но не успел. Внутри вдруг запульсировало — непривычно и сухо, как гроза без дождя, — а потом его накрыло. Он кончал не членом, а всеми внутренностями, спинным мозгом и даже головой. Он кричал в голос, а из него брызгало и лилось, и это было лучшее, что с ним случалось в постели. Дима потерял сознание.

Он выплывал из оргазмического марева, как субмарина с пустыми балластными цистернами всплывает со дна моря. Опустошённый до звона, счастливый до самозабвения, усталый до обморока, он потянулся за одеждой, но рубашка и штаны уже дотлевали в очаге. Сгорела лягушачья шкурка в пламени любви, придётся царевичу другие портки искать. Он надел мятые шортики, майку и вышел на улицу.

— Гыр-гыр-гыр! — заверещали девчонки, гладя его ноги, руки и помятую попу.

— Что, провожать меня собрались? Ваш босс, я так понимаю, снова куда-то ускакал? Признавайтесь, у него есть тайный бункер?

— Гыр! Гыр!

— Ну и правильно! Когда у человека двадцать жён, без тайного бункера ему не выжить, — Дима шмыгнул носом. — Повезло вам, девки, с мужем, берегите его. Лучший ёбарь неолита. Впервые без рук кончил… сука…

С песнями и плясками девушки проводили его до Гростайна, который сиял огнями, как вход в гей-клуб. Дима тронул камень и не почувствовал преграды: ни желе, ни пластилина. Стопроцентная активация портала.

— Ну, что? Мне пора, сёстры мои молочные. Меня ждёт слава. Не поминайте лихом! Му, ты супер!

Девчонки бросились обниматься, и Дима расцеловал каждую, кто сумел к нему пробиться. Потом, растроганный и всё ещё оглушённый, шагнул в двадцать первый век.

========== Часть 3 ==========

Июль баловал петербуржцев ливнями, грозами и ночными заморозками. Каждый день женихи и невесты боролись со шквальным ветром, который выворачивал зонты наизнанку, а Дима фотографировал их отражения в лужах и успокаивал: «Дождь — это символ плодородия», хотя был уверен, что дождь на свадьбу — это к слезам.

Вечером он приходил домой и лежал на раскладушке с ноутбуком. Ему нужно было обрабатывать свадебные фотографии, ставить невест на ладошку, а женихов класть на руки друзьям, но вместо этого он читал в интернете стишки-пирожки и тестировался на интеллект. Выходило, что он очень умный. Если его донимал голод, он заваривал куриный доширак. Так проходили дни и недели, но легче ему не становилось. Случайно сжечь флешку с уникальными фотографиями — это ещё полбеды; катастрофа в том, что он обнаружил невосполнимую потерю только в Питере. Дима в сотый раз вызвал в памяти картину дымящихся останков рубашки и застонал от горя.

В тот день, когда он выпал из Гростайна в дружеские объятия профессора Олафсона, за дверью музея бесновался Антон:

— Эй, мужик, выходи, или я всё тут разнесу! Последний раз Диму видели с тобой! Куда ты его увёл? Верни мне моего парня!

Английский язык Антон знал, но орал почему-то на русском. Олафсон испуганно прошептал:

— Этот человек целый день за мной гоняется. Кто это? Твой муж? Такой страстный! Я его боюсь.

— Я сам его боюсь, — буркнул Дима. — Он то пассивный как дохлый тюлень, то отжигает за троих. Подожди меня тут, о’кей? Я разберусь с моим бывшим, потом вернусь и всё тебе расскажу. Олафсон, ты не представляешь, как там здорово!

Но вернуться Диме не удалось. Антон, переволновавшийся за последние сутки больше, чем за всё время их знакомства, накинулся на Диму с претензиями и даже немного побил. Дима отвечал в меру сил, но весовые категории были не равны, к тому же он стеснялся драться на глазах туристов. Некоторые достали телефоны, чтобы заснять видео потасовки. Подняв руки в жесте капитуляции, Дима сел в машину. Антон сообщил, что они выбились из графика, а кемпинг, в котором планировалась ночевка, уже закрылся, поэтому придётся вернуться в Финляндию и проложить новый маршрут с учётом отставания. Как говорил Суворов, дисциплина — мать победы. Мать-мать-мать. Дима сполз по сиденью, надвинул на глаза бейсболку и притворился мёртвым. На самом деле он перебирал свои эротические переживания, как Кощей Бессмертный перебирает злато и серебро. И часа не прошло, как он лежал под Ру. Стоял. Задом стоял, передом лежал.