Дневник (1887-1910)

* Ах, если бы можно было, взобравшись на стул, приложить ухо к луне. Сколько интересного бы она нам порассказала!

3 января. Муж говорит жене: "Так что же, в конце концов, сколько у тебя любовников?"

4 января. Движения актера, который уходит на цыпочках, прислушиваясь, не аплодируют ли.

5 января. Человек озлобленный... собственным успехом.

* Я работаю много для того, чтобы потом, когда я уйду на покой и поселюсь в нашей деревне, крестьяне уважительно бы со мной раскланивались, если, конечно, я разбогатею на литературном поприще.

6 января. Валлет сказал мне:

– Я вижу в вас двух Ренаров: одного Ренара - мастера непосредственного наблюдения, и другого, который любит калечить натуру. Я напишу об этом статью, и когда она будет готова, все будет кончено. Выложу все, что хотел о вас сказать...

Прево сказал обо мне Марселю Буланже: "Он застенчив и немного скрытен. (А видел он меня всего один раз, одну секунду.) К тому же его "Натянутые улыбки" очень плохи. Кончит журнализмом".

12 января. Как-то, зайдя в пивную, Бодлер сказал: "Тут пахнет тлением".
– "Да нет, - возразили ему, - здесь пахнет кислой капустой и чуть-чуть женским потом". Но Бодлер яростно твердил: "А я вам говорю, здесь пахнет тлением".

15 января. Эти вечера у Доде! Вот самое интересное, что можно там услышать:

Гонкур: У Мопассана есть сноровка. Ему очень удается бретонская новелла, да и то у Монье есть вещи позабавнее, чем "Эта свинья Морен". Нет, это невеликий писатель, это не то, что мы называем художником.

Кто это - мы? Он повторяет: "Это не художник". Смотрит на всех: нет ли возражающих, но никто не возражает.

Доде: Его убило, дорогой мой, желание обязательно сделать одной книгой больше, чем другие. Он думал так: "Баррес выпустил книгу, Бурже, Золя тоже, а я в этом году еще не написал ничего". Это-то его и убило...

21 января. Разговор богатого с бедняком:

– Вот вам, друг мой, кусочек хлеба. Один лишь хлеб никогда не приедается.

30 января. ...Что спасет нас? Вера? Я не хочу верить и не желаю быть спасенным.

Война бы все устроила по-другому. Возможно. Но если я получу пулю в грудь, тогда действительно все устроится, а если ничего не случится, то выйдет, что и беспокоиться было не к чему.

Раньше хотели создавать красивое, потом жестокое.

Жестокое: люди-львы, люди-тигры. Да ведь это смешно! Нам недоступно даже неразумье неразумных скотов!

Эта книга покоробит многих. Меня самого от нее покоробило, как будто моя душа из бумаги. Мне кажется, что я здесь неискренен. Я так сильно хотел быть искренним, что это, должно быть, не удалось.

Мои друзья узнают себя в этой книге... Думаю, что я сказал о них достаточно плохого, чтобы им польстить.

И еще вам говорят: "Всматривайтесь в жизнь".

А я смотрел на людей, которые живут.

В конце концов, я не утверждаю, что видел все правильно. Я ведь смотрел невооруженным глазом.

Мне кажется, что, если бы я разошелся, я мог бы написать психологию собаки, психологию ножки стула. Но я убоялся скуки.

Все мы несчастные глупцы (говорю о себе, разумеется), неспособные два часа подряд быть добрыми или злыми.

Если бы мы имели мужество себя убить!.. В сущности, мы к этому совсем не стремимся.

Долг? Нет уж, увольте!

Все это банальщина 1.

1 Из чернового наброска предисловия к роману "Паразит".

4 февраля. Он обхватывал затылок ладонями и тряс голову над чистым листом, словно надеясь, что сейчас на бумагу посыплются несозревшие слова, те, что никак не оторвешь от ветки.

22 февраля. Швоб рассказывает:

– Мендес сказал в присутствии посторонних лиц: "Я нахожу, что "Паразит" Ренара очень хорош. Надо привлечь его к нам. Напечатайте главу из его романа в нашем "Приложении".

Я: Какой все-таки талантливый человек этот Мендес.

29 февраля. ...Наши "старики" видели характер, целостный тип... А мы, мы видим тип, лишенный целостности, с его минутами затишья и кризисов, в добрые его минуты и в его минуты злые. Этим стремлением писать правду были одержимы и наши великие писатели, но у нас оно сильнее и крепнет день ото дня. Но приблизились ли мы к правде? Завтра или послезавтра мы будем звучать фальшиво; так будет до тех пор, пока вселенная не утомится собственной своей бесполезностью.

4 марта. Мелкие любезности о моем "Паразите": "Хамская книга", "Оскорбление всех приличий".

Доде: Где это видано, чтобы женщины штопали подштанники в присутствии молодых людей?

Гонкур: Да нет же, наоборот. Это очень хорошо.

Анатоль Франс (Марселю Швобу): Я нахожу книгу прекрасной, но как, скажите, я могу говорить о ней моим читателям?

9 марта. Вчера обед в редакции "Плюм". Редко попадается умное лицо умного человека. Головы нарочито уродливые, вроде набалдашников. Страшен Верлен: мрачный Сократ и грязный Диоген; смесь собаки и гиены. Весь трясется, падает на стул, заботливо подставленный. О! Этот смех в нос, - у него резко очерченный, как хобот, нос; смеется и бровями и лбом.

При входе Верлена какой-то господин - как оказалось через минуту, просто дурак - воскликнул!

– Слава гению! Я незнаком с ним, но слава гению!

И захлопал в ладоши.

Редакционный юрист сказал:

– Ясно, гений, раз ему наплевать на свою гениальность...

Затем Верлену приносят колбасу, и он жует.

В кафе ему надоедают: "мэтр", "дорогой мэтр!", а он неспокоен, ищет шляпу. Он похож на спившегося бога. От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Сюртук в лохмотьях, желтый галстук, пальто, местами, должно быть, прилипло прямо к телу, голова как будто высечена из камня, подобранного на развалинах...

А обед! Грязные руки официанта, грязные тарелки, волокнистая баранина, которую едят с блюдечек...

...Возвращаясь с Рашильд, мы говорим о ней самой, о ее непонятом, непризнанном уме; мы говорим о нашем творческом бесплодии. Странная вещь! Есть книги, которые нам нравятся, увлекают нас, и все же мы не хотели бы писать таких. Потому что незачем писать так. Очень странно!

– Значит, - говорит Ремакль, - вы считаете, что женщина проста?

– Ну да, - говорю я.
– Мне хотелось бы написать книгу, где женщина представлена как существо простое, в противоположность "женщине-лабиринту" новейшей литературы.

Мораль этого обеда: ресторатор заметил, что по крайней мере шестнадцать из нас не заплатили.

– Хорошо быть гениальным писателем, - говорит Дюбюс, - можешь быть свиньей, навязывать другим свои пороки, своих вшей. И все считается естественным...

14 марта. Валлет рассказывает, что ребенком он от смущения вытирал ноги, уходя из гостей.

* - В Верлене, - говорит Швоб, - живет добропорядочный человек, гражданин, патриот, который верит в то, что прожил жизнь с пользой. Он твердит: "Я прославил Францию" - и мечтает об ордене.