Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Исходя из сказанного, я с удовольствием рекомендую принять

С. Н. Есина в наш киносоюз — как за его заслуги, так и в надежде на то, что он своими знаниями, энергией и деловыми качествами принесет ему пользу. Виктор Матизен (член СК с 1991 г.). 19 января, 2004».

Под вечер появился мой старый ученик Саша Азарян. Он живет где-то в Жукове, в Калужской области, неподалеку от моей дачи, живет, видимо, в жуткой нищете. Он не женат, ему 33 года, живет на деньги матери. Рассказывает, что когда к нему в квартиру стучат, он двери не открывает, боится. На Саше старые ботинки и тот же армейский морской суконный бушлатик, в котором он десять лет назад поступал в институт. Талантливый был парень, но не понимал, что необходимы были ему еще и формальные знания. Работать в школе не смог. Подарил мне книжку, которую издал тиражом 80 экземпляров. Такие книжки издает Московское отделение, это огромная заслуга Володи Гусева. Жаловался, что раньше получал ежемесячную 800-рублевую стипендию от Московского отделения, «теперь они все делят между собой». Так Сашу жаль, но ничем не могу ему помочь. Помню, он пытался поступить в аспирантуру, но на вступительных экзаменах оказалось, что совершенно не знает Пастернака,

не читал.

Вечером, когда приехал домой, из почтового ящика извлек «Еженедельный журнал», издаваемый, кажется, ЮКОСом. Главный редактор — Михаил Бергер. Все остальное — соответственно: и темы, и герои. Журнал еще буду читать, но пока с жадностью просмотрел «Камень на камень» — к 80-летию со дня смерти В. И. Ленина (статья Льва Рубинштейна, поэта-концептуалиста). Мне это было особенно интересно, так как из «Комсомолки» в эти дни мне прислали интервью, в котором стоял вопрос, связанный со смертью Ленина, с Мавзолеем. «Камень на камень» — это слова песенки, статья написана с присущим Рубинштейну холодным наплевательством (это и понятно, ведь все его творчество существует лишь на осколках советского и былого, исчезни они — творчество концептуалиста превратится в прах). Он разрабатывает тему — я понимаю, что в политике (материал-то политический, а не литературный), так вот в политике возможно всё. Но очень трудно простить отсутствие этики: каждый покойник для христианина священен, так как попадает на Божий суд. Есть еще один аспект: только посторонние люди так не дорожат своей историей. История никогда не была легкой для народа, меняются только ярлыки, с которыми гибнут люди, возможно, и во имя чего-то мифического. Жизнь требует жертв, как котлеты требуют мясорубки и мяса. Иван Грозный оказался великим царем, собирателем; Петр I — строителем и главным конструктором «окон»; Николай II, которому народ никогда не забудет кровавого воскресенья, канонизирован русской православной церковью. Установление демократии в стране умертвило почти столько же людей, сколько погибло в годы коллективизации. А центристский сегодняшний режим мнет и мнет и русских, и чеченцев. Есть некая неизбежность истории, ее можно критиковать, но она как данность не исчезнет. Сами шаги истории святы для народа.

Ну да ладно, перехожу к цитате из Рубинштейна, амикошонской и наглой: ну, не понимает литератор, что имеет дело с человеком, наверное, самым знаменитым в ХХ веке.

«Камень на камень». Это ведь о Мавзолее. А в семидесятые годы мы распевали такую песенку:

Камень на камень, кирпич на кирпич,

Умер наш дядя Федор Кузьмич.

Умер наш дядя, жалко его,

Он не оставил нам ничего.

Он не оставил нам ничего,

Ничего, кроме себя самого.

(Особенности менталитета и особенности зрения: «Не оставил нам ничего».) Так что, — продолжаю цитату из Рубинштейна, — «мы отмечаем в эти дни не годовщину смерти Ильича, а день рождения одноименной мумии, вот уже восемьдесят лет прописанной в самом центре столицы нашей родины. Собственно, она-то и подменила собой того, кто умер в подмосковных Горках 21 января 1924 года. О нем, об этом открытом нескромному взору шедевре таксидермии…» — дальше не продолжаю. Кстати, мы во дворе в 40-е годы пели другое:

Когда был Ленин маленький С кудрявой головой, Он тоже бегал в валенках По горке ледяной. Камень, на камень, кирпич на кирпич, Умер наш Ленин Владимир Ильич.

И о какой там истории «нашей родины» пишет Лев Рубинштейн, готовый заложить за дурной и безбожный словесный эквилибр даже родную мать? Я представляю себе беспокойных родственников Лёвы Рубинштейна, самого Лёву без пионерского галстука, представляю, как подросший Лёва не сдавал в своих университетах историю КПСС и диамат — чистый, напудренный, святой и демократический ребенок…

21 января, среда. Леня Колпаков позвонил утром и сказал, что я сегодня — герой российской прессы: у меня вышла огромная статья в «Литературке» о спектакле театра Дорониной, в «Комсомолке» — интервью в связи с днем смерти Ленина. Что касается доронинской статьи, — она, конечно, получилась шире спектакля и затрагивает в том числе и проблемы критики, как литературной, так и кино-, и театральной. К вечеру статья уже висела в редакции «Литературки» на доске лучших публикаций. Я тоже испытал чувство удовлетворения, потому что, даже ругая некоторые театральные персонажи, сумел уйти от брани, воспользовавшись лишь иронией и глубинной насмешкой. В молодости мы так писать не могли, потому что не было у нас ни нажитого, ни пережитого, но молодость научила нас писать довольно тщательно.

По поводу статьи было несколько звонков — сначала позвонила Галя Кострова, обнаружившая во мне еще и сатирика (я, правда, обнаружил это давно); потом звонила Зинаида Ивановна из театра, и поздно вечером — Гриша Заславский, рассказавший, что был вечером на спектакле и слышал за спиной разговор двух молодых «критических» дам, обсуждавших статью и, по журналистской привычке, радовавшихся, что кого-то из них отдергали за уши. Что же касается «Комсомольской правды», то каждый раз, когда я ее листаю, цветную и нарядную по-ярмарочному, испытываю чувство брезгливости — не по душе мне и тон, и тематика. Впрочем, интервью получилось, хотя из него и убрали тему, которую я, видимо, отражал не так, как от меня ждали: идею Мавзолея, идею «надо или не надо». Моя точка зрения: время само разберется, и, хотим мы или не хотим, рано или поздно сам дух Ленина скажет, когда его мифу необходимо будет поменять место, место его эманации. Я абсолютно уверен, что рано или поздно тело В. И. Ленина будет захоронено в Ленинграде, рядом с матерью, но это произойдет каким-то немыслимым способом и именно по его воле, и это даст еще новый толчок к оценке того, что сделал этот человек в мире и в нашей стране, человек, так сильно повернувший колесо истории, столько давший для понимания всего мира как сообщества людей, имеющих

право на здоровье, счастье и продолжение потомства… Ну, да ладно.

Из огорчений дня — звонок в министерство по поводу того письма, которое я давным-давно отослал министру, о деньгах на проектирование. И наконец-то я напал на управление по распределению материально-технической базы, на начальника его Сергея Константиновича Сергеева. Я уже предвкушал этот разговор, предвкушал и то, что со временем всю свою внутреннюю злобу на чиновников, на весь аппарат распределения денег и прибылей превращу в особую главу в новой своей книге о письмах. Но пока меня восхитила аргументация С. К., который, казалось, был так рад, что мы несколько задержали посылку с просьбой денег, и поэтому никаких денег он нам распределить не мог. Эта наша просьба, даже если бы она лежала у него с прошлого года, — денег все равно бы нам не дала. Он не распределил бы нам денег и по собственному усмотрению, даже если бы приехал в институт посмотреть и поинтересоваться всем на месте, — он просто обрадовался предлогу не распределять. Но ничего. Я их всех соберу на праздник своей иронии. Мне осталось только позвонить Чубайсу, который также отдал мое письмо в какое-то свое учреждение, и обнаружить, что Министерство культуры, с которым я два года веду переговоры об ограде, тоже ничего нам не даст. Не будем начинать войну, но будем говорить то, что мы думаем. Я вообще теперь вошел в прекрасный и счастливый возраст, когда мне абсолютно нечего терять, когда жизнь на исходе, когда я в любой момент могу сам прекратить свои мучения, но когда обретаю огромное преимущество: говорить правду, не скрывать всю затаившуюся во мне злобу и ненависть к определенному классу людей. Лишь бы не дрогнула рука.

Вечером наконец-то дочитал «Изгоя» Потемкина. Его вторая часть просто прекрасна, по крайней мере, задумано всё очень неплохо. Если говорить об интересных сценах — то это и ночевки в храме у Пимена, и замечательные описания в сумасшедшем доме, и великолепная милиция, и Даниловский рынок, и Барвиха, всё до боли известное, знаковое, узнаваемое и, в принципе, неплохо написанное. Вообще, Потемкин предстает человеком, считающим, что литература для умного — довольно легкая добыча. Он неплохо изображает: например, одна из его находок — милиционер с мордой как утюг, — но, к сожалению, в его прозе нет интонации, проза его головная. Главный недостаток у него — он не является носителем языка, и хотя он хвастается своей эрудицией, интонация у него отсутствует, нет той густой и плотной ауры русской речи, когда из этой речи сочится мысль, когда мысль забивает речь и она в ней тонет, нет у него той речи, которой всегда была славна русская литература. Так получается, что в последнее время я все больше и больше думаю о русской литературе, всё больше понимаю, что это единственный и невероятный феномен во всей литературе мировой. Вот, собственно, и весь день, кроме последнего.

В три часа я устроил большие посиделки в институте по поводу выхода «Власти слова». Эта книжка не появилась бы, если бы я здесь не работал, она не была бы придумана, если бы не те люди, которые, в известной мере, сумели переменить мою судьбу, и я благодарен им, в чем-то переформировавшим меня в этом моем не юном возрасте. Вот я для них и устроил — славно и замечательно поели и выпили, жаль, что здоровье не позволяет теперь пить столько, сколько хочется. А какое замечательное состояние было в молодости, какое прелестное похмелье, какая удивительная эйфория, какие замысловатые интеллектуальные полеты!..

22 января, четверг. «Литературка» напечатала «Рейтинг продаж. 50 современных российских прозаиков». Дня за два до этого мне позвонил Леня Колпаков и сказал: мы, дескать, печатаем рейтинг писателей, сделанный по продажам 37-ми магазинов «Московского дома книги», не обидишься ли, потому что ты только на 28-м месте? Вот уж чего нет, того нет, я-то думал, что я где-нибудь замыкаю список, потому что не пишу беллетристику. А оказалось все совершенно по-другому. Солженицын стоит на 3-м месте, и это понятно, потому что сила его авторитета и качество письма невероятные, но понятно, почему на 1-м и 2-м стоят Улицкая (7942 экз.) и Пелевин — оба они великолепные беллетристы, не претендующие на бессмертие и на почетное, не ироническое место в литературе. 5-е место Толстая (3222 экз.), 8-е Аксенов, 9-е Поляков, 10-е Сорокин, 14-е Ерофеев (917), 16-е Искандер, 17-е Б. Васильев, 19-е А. Битов (З42 экз.), 20-е Распутин, 21-е О. Павлов, 22-е Маканин (217 экз.), 24-е Приставкин, 25-е Слаповский, 26-е Волос, 28-е Есин (56 экз.), 30-е Ким (49 экз.), 32-е В. Белов, 34-е Пьецух, 36-е Бондарев, 37-е Сегень, 38-е Киреев, 40-е Бакланов (23 экз.), 41-е Михальский, 43-е Варламов, 44-е Курчаткин, 46-е Дегтев, 50-е место у Бориса Евсеева с его одной-единственной продажей. Здесь надо бы после каждой фамилии что-либо приписать: о букеровских лауретах, о телевизионных ведущих, об очках Курчаткина, о комиссии по помилованиям Приставкина, об издательском доме Михальского и о прочем, почти о каждом я мог бы что-нибудь сказать. У меня в этом году из нового продавался лишь Дневник.

Днем возил Долли к врачам с еще не готовой гистологией, она повеселела, рана у нее вроде бы заживает, хотя она все время пытается еще погрызть. Вчера по телевидению передавали о еще одном пожаре в институте.

23 января, пятница. Рабочий день пришлось начать на два часа раньше. Поехал на телестудию, кажется, ТНТ, где был эфир «с интересными людьми». Я уже давно работаю с телевидением, стреляя как бы наугад, что-то им говорю, говорю — а потом они выхватывают две не главных для меня фразы, вырезают всё остальное и дают в эфир. Как часто посещало оно меня в начале перестройки, когда я вёл «Добрый вечер, Москва!». Речь, конечно, идет не о той огромной популярности, которую дает телевидение, а о напряженности всех сил, о чувстве виртуозного экспромта. Сидел минут сорок, допрашивали двое каких-то ребят, Роман и Женя, вопросы у них были уже заготовлены. Я впервые увидел телесуфлера, когда над камерой эти самые вопросы высвечиваются на экране. Вот тут и понимаешь наших умных ведущих, говорящих без запиночки. Вопросы были об образовании, о стихах, даже о русском фашизме. Какая-то пожилая женщина начала читать мне по телефону стихи, требуя сказать — куда их деть и как за них что-то получить.

Поделиться с друзьями: