Дневник мертвеца

Моим первым побуждение было бежать оттуда, но я еще не нашел главного, за чем пришел - дневника. С тревожным сердцем я переворачивал обломки своего хозяйства, уже в глубине души зная, что не найду его. Как вдруг - о, чудо!
– на полу, под частями разбитой тумбочки я увидел край знакомой кожаной обложки. Не веря своему счастью, я достал ее и - тут же вновь испытал горькое разочарование. Я держал в руках пустую обложку: дневник отсутствовал, страницы были грубо вырваны с корнем. Невзирая на запах, я провел в подвале долгое время, пытаясь отыскать их, хотя уже стало понятно, что ничего найти не удастся.

Я вышел из подвала угнетенным. Когда обворовывают наш дом, мы всегда чувствуем себя плохо - словно это не дом, а нашу душу осквернили грязные воры. То, как поступили с моим подвалом, было за гранью обычного воровства. Это было надругательство - рассчетливое, циничное и коварное. Особенную боль мне причинила утрата дневника. Я не строил иллюзий насчет его литературных достоинств, но мне было жаль посвященного ему времени. Я пишу сейчас эти строки во многом потому, что хочу восстановить утраченное. Пусть не полностью, но все же настолько, чтобы иметь основание считать, что уничтожившие мой дневник проиграли; моральная победа осталась за мной.

Выйдя на свежий воздух, я в последний раз оглянулся на место, дважды бывшее моим домом - в детстве и сейчас, в это ужасное время. Мысленно простившись с ним, я развернулся и, едва сдерживая рыдания, пошел прочь - чтобы никогда сюда больше не возвращаться.

В тот вечер я был мрачнее тучи. Даже Маша, хотя мы с ней почти не общались, заметила перемену в моем настроении и спросила, что случилось. Я отделался общими фразами, сославшись на плохое самочувствие, и постарался поскорее лечь спать, чтобы ни с кем не разговаривать. От моего взгляда, однако, не ускользнуло злорадное торжество, промелькнувшее на лицах оппонентов - торжество, которое они пытались подавить, но не смогли.

Тут мне все стало ясно. Они проследили за мной, когда я ходил в подвал в первый раз. Затем они воспользовались свободой отсутствовать, когда вздумается, которую подарил им Слава, чтобы видеть их как можно реже; они отправились туда и разгромили мое убежище дотла. Когда я понял, что произошло, то от ярости чуть не сошел с ума. На часах было три ночи. Мне хотелось ворваться к ним комнату и пристрелить обоих прямо на месте - безоружных и спящих.

Сейчас, когда я пишу эти строки, пришедшая тогда мысль об их убийстве кажется мне прекрасной. Но в тот момент я так не думал. Еще не зная, как дорого заплачу за свой гуманизм, - или нерешительность?
– я представлял, что говорю с прибежавшими на выстрелы Славе и Валентину. Как я объясню им причину хладнокровного, безжалостного расстрела во сне пусть и никчемных, но все-таки людей? Мне пришлось бы тогда рассказать о моем тайном убежище и о том, что я скрыл его от друзей; это неизбежно подорвало бы доверие между нами. Но, допустим, Слава принял бы такое объяснение, все равно - можно ли убивать людей из-за злостного хулиганства? Или из-за украденного дневника? Стоит ли жизнь двух человек пачки исписанной бумаги, пусть даже я вложил в эту бумагу свои душевные силы и несколько месяцев жизни?

Эти вопросы не давали мне покоя. Знай я тогда, как далеко все зайдет и чем обернется для моей судьбы потворство ублюдкам, я непременно застрелил бы их, невзирая на возможные последствия. Но я этого не знал. Я провел ночь без сна, борясь с душившей меня яростью и разрываясь между жаждой возмездия, страхом перед последствиями и соображениями совести.

Итог известен - я никуда не пошел и ничего не сделал. Говоря по правде, мне еще никогда не приходилось убивать людей. Даже с зайцем у меня были проблемы. Вынужденное истребление зомби я - как и все - за убийство не считал. Когда они тысячами бродили вокруг, это было вопросом спасения собственной жизни. Сейчас, благодаря зловещим усилиям госпитальеров, они встречаются довольно редко; их ликвидация стала неприятной, но необходимой рутиной. Когда стреляешь в зомби, не чувствуешь почти ничего. Так, наверное, давно привыкший к убийствам мясник забивает скот. Другое дело - живые люди, пускай даже самые неприятные из всех, что мне приходилось встречать.

Наутро я пришел к ним и потребовал вернуть дневник. Они сделали вид, что не понимают, о чем идет речь; на их лицах читалось плохо скрываемое злорадство. Возможно, старший действительно не принимал участия в погроме и воровстве; однако, учитывая их отношения, он не мог не знать о произошедшем. Прямых доказательств у меня не было - не считать же доказательством выражение лица?
– и я ушел ни с чем.

От одержанной победы негодяи утратили всякое чувство меры. При каждом удобном случае они напоминали мне о моем унижении и потере, но, едва я пытался уличить их, тут же прикидывались невинными овечками. Порой я даже начинал сомневаться, справедливо ли обвиняю их. Но они вновь подбрасывали очередную порцию дров в костер моих подозрений: например, младший мог вполголоса прошипеть мне в спину: "пис-с-сатель" и грязно выругаться. Стоило мне обернуться, как он уже улыбался с самым невинным видом. А ведь я даже сомневаюсь, что эта жалкая тварь умела хотя бы читать!

В этом противостоянии я не мог привлечь Славу на свою сторону. Мне пришлось бы объяснить, почему я скрыл от него мое убежище. Казалось бы, совсем незначительная вещь, но она означала, что я могу скрывать что-то еще, а это ставило под вопрос его доверие ко мне - а значит, и мое участие в его планах. И зачем только я не рассказал ему все в самом начале?

Дьявольская двоица прекрасно понимала, что этот момент делает меня уязвимым. Всеми силами, стараясь, однако, не раскрыться полностью, они намекали мне, что однажды непременно расскажут Славе о моем подвале. Так они мстили мне за то, что однажды я случайно застал их за безобразным непотребством.

Мои нервы были натянуты до предела. Ситуация стала невыносимой; этот гнойник должен был однажды прорваться. Вскоре так и произошло.

XI.

В тот несчастливый для меня день я находился в нашем убежище вместе с Валентином и Машей. Мои антагонисты где-то бродили уже несколько дней, Слава тоже отсутствовал. Согласно имевшемуся у нас регламенту вылазок, мы ходили в разведку попеременно; в этот раз была очередь Славы. Он нашел относительно спокойный поселок к западу от нас, идеально подходящий под первую транзитную стоянку на пути запланированного исхода. Теперь Слава пользовался каждой возможностью, чтобы побывать там и подготовить место к нашему прибытию. Фролов считал, что он торопит события, поскольку состояние Маши оставалось неважным. Но Славе было трудно усидеть на месте и мы согласились, чтобы он продолжал свою кипучую деятельность по обустройству.

Нам предстоял обычный день, ничто не предвещало беды. Фролов, как обычно, был занят с Машей. Я же, удобно расположившись в гамаке на крыше, пытался представить нашу дальнейшую жизнь, если все сложится хорошо и на основе "экспериментального материала", дорогого Валентина Ивановича, удастся создать вакцину против вируса. Я верил, что так оно и будет; единственной сложностью представлялся поиск в разоренном мире нужных специалистов - живых и не сошедших с ума.

Допустим, мы преодолели все опасности и доставили Фролова в нужное место, вакцина создана; что же будет дальше? Вся инфраструктура давно исчезла, численность людей составляет, быть может, меньше процента от той, что была до пандемии. Что нас ждет впереди - неолит, новый каменный век? Жуткий рассказ Славы о том, какие невероятные формы может принять социальный проект в новых услових, не давал мне покоя. Очень не хотелось бы жить в мире, где правит тоталитарная секта или дикая орда преступников-каннибалов.

От размышлений меня оторвал шум внизу. Мои заклятые "друзья" вернулись из отлучки. Я услышал, как они яростно ругаются внизу - то ли друг с другом, то ли с Валентином Ивановичем; он редко повышал голос, поэтому его не было слышно. Спустившись с крыши, я обнаружил всех троих в столовой. Они действительно спорили, то и дело переходя на крик. Побледневший Фролов, внешне спокойный, пытался возражать им; впрочем, без особого успеха.

Мне не сразу удалось понять, о чем идет спор. Оказалось, эти двое в ходе своих шатаний якобы наткнулись на группу живых людей; среди них есть женщины, дети и раненые; им срочно нужна помощь. Люди, по их словам, находились в заброшенном здании менее чем в получасе ходьбы от нас. Новоявленные самаритяне давили на Фролова, пытаясь заставить его отправиться туда вместе с ними. Когда они увидели меня, то потребовали, чтобы и я пошел.

Валентин Иванович, судя по отражавшемуся на его лице мучительному сомнению, не был убежден в подлинности рассказа. Неудивительно - эти двое еще ни разу не были замечены за помощью ближним. Но их волнение и то, как они, возбужденно перебивая друг друга, приводили все новые подробности о найденных людях, заставили меня усомниться в том, что они лгут. Эмоциональная речь, нервная жестикуляция и кажущееся искренним беспокойство выглядели более чем убедительно. Просто послать их к черту и улечься обратно в гамак после их рассказа я уже не мог.