Дневник нарколога

— Обтекаешь? — участливо поинтересовалась Вероника.

— Обтекаю, — подтвердил Найденов.

— В смысле от дерьма, — уточнила искусствовед.

— Я понял.

— Я тебе говорила, что НТВ стал желтым каналом?

— Говорила, — промямлил Федя.

— Я тебя предупреждала, что это добром не кончится?

— Предупреждала.

— Я тебе говорила, что журналисты выдерут нужные им слова из контекста и втопчут твое имя в грязь?

Найденов в ответ только засопел.

— Они же замкадыши. Эти проституты и проститутки готовы на все. Они за тридцать тысяч сребреников и мать родную в бордель сдадут, и в церкви «Марсельезу» пропукают, — Вероника рубила слова не хуже опытного агитатора.

— Ну, причем здесь замкадыши, — робко возразил Федор.

— Коренные москвичи на такое не пойдут, — безапелляционно заявила Вероника.

— Ник, ну, кто же знал, что там такая засада, — промямлил Найденов.

— Больше мне не звони. Никогда. От тебя один дискомфорт.

Вероника бросила трубку, и Федор услышал короткие сигналы, напоминающие звук работающего электрокардиографа. Сигналы сначала отдавали болью в левом ухе, контактирующем с телефоном. Потом боль постепенно сползла по левой стороне шеи в левое плечо, под лопатку и устремилась за грудину. В груди что-то звонко лопнуло и задребезжало.

«Опаньки, да у меня инфаркт», — поставил себе диагноз Найденов и попытался вдохнуть. Не получалось. На него навалилась страшная усталость и отчужденность. «Зачем я полез на телевидение? Зачем? Почему так мало отдыхал? Для чего все откладывал на потом?» — пронеслось в затуманенном мозгу. Найденов в изнеможении прикрыл глаза, посидел так несколько минут и умер. Сердце Феди остановилось навсегда. Стайка бомжиков, распивающая портвейн на соседней скамейке, быстро обратила внимание на «дремлющего пассажира».

— Нажрался уже, касатик, — пробурчала тетка с синими ногами по кличке Косоротка, — вот оно как в одинаре пить.

— Почистить его нужно, — предложил главарь, с погонялом Щербатый.

— Хорошо бы, — согласились остальные.

— Косоротка, прикрой. Кабанчик, на выход, — скомандовал главарь.

Бомжиха встала перед Найденовым и стала делать вид, что разговаривает с ним, а Кабанчик освободил фраера от кошелька, телефона и часов. Люмпены воровато огляделись и порысили в другой конец парка, а тело Найденова осталось одиноко сидеть на скамейке, пока душа отлетала к заиндевевшим небесам. Таким его и обнаружил линейный наряд полиции.

Смерть Найденыша странно повлияла на Шуршикова, он утих и принялся писать рассказы. Егоров тоже изменился — с саженцев Сергей Сергеевич переключился на рассаду.

— Отдуплился раб божий Федюня, — начал свою поминальную речь Егоров.

— Нет. Это скорее подходит для почившего пролетария, забивающего козла, — помотал головой Жека.

— Окочурился раб божий Федыпа…

— Не годится. Это для крестьян, — перебил Шуршиков.

— Скопытился?

— Тем более для крестьян.

— Ласты склеил? Подойдет? — Сергей Сергеевич вопросительно уставился на Шуршикова.

— Он был наркологом, а не водолазом.

— Карандаши откинул?

— Это для моделей, умерших от анорексии, — капризничал Женька.

— Кеды в угол поставил?

— Во. Вот это подойдет. Уважительно и с намеком на его нездоровую активность.

— Я тут на стене граффити видел: «Встретил продажного журналиста — убей», — внезапно вспомнил Сергей Сергеевич.

— Душевная надпись, — оценил Шуршиков, — я бы так и сделал, но сидеть не хочется.

— А ты про них рассказ напиши. Убей морально, — посоветовал Егоров.

— Рассказ напишу, — Женька почесал в затылке, — может, даже на роман замахнусь.

— Вот, вот. Замахнись.

— Спи спокойно, дорогой Федя, — начал Шуршиков, — ты был, на удивление, романтичен и беззащитен в наш подлый век. Мы говорили тебе, что никому ничего не нужно в нашей стране. Что всех устраивает пьющее население, а борьба с наркотиками напоминает по сути варьете. Но ты не верил и хотел все изменить.

— Увы, — подхватил Сергей Сергеевич, — нашедшего выход затаптывают первым. Все к лучшему. В обществе ангелов тебе будет комфортнее. Только, пожалуйста, не доставай их своей контент-терапией и компьютерными технологиями, а то они тебя обратно отправят. Я все сказал.

— Извини, Федя, — развел руками Женька, — ты же знаешь, наркологи на работе не пьют, не принято.

Коллеги не чокаясь выпили по стакану газировки и отвернулись в разные стороны, чтобы скрыть выступившие слезы. Благоговейную тишину нарушали только крики больного с белой горячкой из пятой палаты.

— Вот так походя сломали парню жизнь, а потом и угробили, — пробурчал Шуршиков, — эти НТВ-шники ведут себя слишком резво. Вот ведь гадств, и не накажет их никто.

— А на фига он умер? — возмутился Сергей Сергеевич. — Лучше бы судился. Метод разрешен Минздравом, все честь по чести. Найденчик у канала большие деньги мог бы отсудить. Легко.

— Каким образом? — не въехал Женька.

— Ты запись внимательнее просмотри, — разгорячился Егоров, — они утверждали, что метод является ненаучным, а он абсолютно легитимен. Если сам Минздрав разрешил, куда уж дальше.

— Теперь-то что. Вот оно — телевидение. Умер Найденыш, сердце не выдержало, — вздохнул Шуршиков.

— То-то и оно, что поздно. Все он хотел в ящик попасть. Вот и попал, точнее сказать — сыграл, — Сергей Сергеевич посмотрел в окно, — ну и погодка.

За окном заканчивался март, и снег падал к ногам прохожих подобно подбитым мечтам и рухнувшим надеждам, а снежинки напоминали замерзшие мыльные пузыри, обильно выдуваемые ветром.

Горе-изобретатель

Пашка Кулигин, сколько себя помнил, всегда что-нибудь да изобретал. Еще в пионерском лагере ему дали кличку Кулибин, и она приклеилась к Павлу на всю жизнь. Он сам порой путал свою фамилию и прозвище. Пашке уже стукнуло тридцать пять, он был разведен, нищ и зашуган. А как, по-вашему, должен себя ощущать изобретатель в России? Кулигина не просто отовсюду гнали, это было бы полбеды. Его разработок просто никто не читал, даже не открывали. Всем было некогда. «Чем же вы занимаетесь, сволочи, — кричал Кулигин в ночную тьму после очередного глотка водки, — если у вас даже десяти минут нет, чтобы мои работы просмотреть?! Что ж вы такое важное ваяете?!» Случайный собутыльник успокаивал как мог разошедшегося Пашаню и ждал продолжения банкета. Новый знакомый пытался делать вид, что ему чрезвычайно интересны идеи Кулигина касательно ремонта дорог или возведения эргономичных теплиц на дачных участках, но ровно до той секунды, пока в бутылке плескалась «огненная вода». Как только она иссякала, милый прежде собеседник в лучшем случае просто вставал и уходил, а в худшем еще и наезжал на Кулигина, мол, это из-за вас, ученых, озоновая дыра разрастается, а надои падают. Пашка прекратил заниматься благотворительностью и взялся квасить в одинаре, но судьба уже ковыляла ему навстречу.

Женя Ферапонтов имел такое же отношение к Германии, как липецкая редька к странам Карибского бассейна. Просто на излете восьмидесятых он женился на поволжской немке Анне Копф, поделился с ней своей фамилией и принялся обустраивать социалистический быт. В начале девяностых быт сменился на капиталистический, и на этот раз уже Анхен одолжила мужу свою фамилию и предложила поискать заблудившееся счастье на немецкой земле. Свежеиспеченный Копф почесал репу и быстро согласился. Жизнь в Германии была сытой и налаженной, но работать там приходилось тяжело и удивительно много. Женя быстро плюнул на это дело, получил пособие по безработице и время от времени мотался в Москву — получать деньги за две сдаваемые квартиры. Один раз, копошась в Интернете, он набрел на сайт Кулигина и обалдел — таких простых решений запутанных задач ему еще не приходилось встречать. Копф позвонил Кулигину, и они быстро нашли общий язык, оказалось, что они учились в одном автодорожном институте, просто в разные годы и даже имеют общих знакомых. Женька, приехав в Москву за квартирной данью, разыскал Кулигина, и они пошли попить пивка в парк к героям Плевны. Копф настоятельно советовал Пашке сменить страну проживания, пока тот окончательно не спился.