Дневник отца Антихриста

Я уже догадался, что причина такого состояния крылась в аппарате незнакомца. Нащупал пальцем кнопку и сдвинул её, чтобы всё-таки убедиться в своих догадках. И почти мгновенно уже всё моё тело оказалось в невесомости, превратилось в открытую пульсирующую рану, только вместо боли было наслаждение. И лишь мозг сохранял свою цельность. Но он уже не анализировал, не управлял, а просто фиксировал моё состояние. Состояние тела, от которого он отстранился. Был не испуг, не страх, а скорее любопытство. Я сделал глубокий вдох и понял, что теряю сознание, вернее, способность наблюдать за собой со стороны… Выдох длился бесконечно долго. Уже, наверное, кончился воздух в лёгких, а я всё выдыхал… что-то. Это уже был не выдох, а растворение. Или падение. Или полёт…

Сделав усилие, я опять вдохнул полной грудью, и блаженное парение наполнилось новой силой. При этом мой член потерял твёрдость, зато приобрёл дополнительную массу. Он показался мне огромным. Я приподнял его рукой и отпустил, и он тяжело ударил по бедру. Он был на самом деле тяжёлым и большим. Промелькнула мысль, что он не перенёс такого сильного энергетического потока, что в нём что-то замкнуло, что он обескуражен… И опять выдох продолжался бесконечно долго. Я вдруг почувствовал приближение оргазма, причём это приближение, как и падение (или взлёт), казалось, будет бесконечным. Путь к оргазму пролегал по спирали, с каждым новым витком блаженство усиливалось. И я почему-то не был уверен, что всё закончится привычной разрядкой. Это меня испугало (мозг всё-таки продолжал фиксировать моё состояние), и я вновь набрал в лёгкие воздуха. Эта новая порция воздуха словно вступила в реакцию с сексуальной энергией, ещё больше подпитала её, и приближение к оргазму превратилось в нечто мучительное. Первоначальная спираль сама по себе стала закручиваться тоже в спираль. Если это когда и закончится, подумал я, то не выстрелом семени, а взрывом меня всего, я просто разлечусь на молекулы или атомы.

Наверное, можно было покончить со всем этим разом: например, помочь себе разрядиться. С усилием я дотянулся рукой и открыл себя Вселенной. И в меня как будто ворвался свежий вихрь, который встряхнул – буквально встряхнул! – подбросив моё тело и обнулив уже пройденный путь. Но вихрь этот занёс меня на какой-то другой, более высокий уровень, на другой «ноль», и всё началось сначала, с удвоенной силой. И тогда я перестал дышать, что принесло облегчение, блаженство перестало быть мучительным. Последнее, что помню – это свою улыбку. Вернее, я сказал себе: «Вот и всё» и расплылся в улыбке. И она выражала не удовольствие, не иронию, не сожаление и не облегчение. Она была даже не прощанием с миром и с самим собой. Это была улыбка встречи с другой реальностью. Как улыбка во сне или когда заглядываешь через край

в глубокое ущелье,

по дну которого протекает река

с голубой прозрачной водой

в русле из белых камней…

Кто-то тормошил меня за плечо, и сквозь шум бегущей воды (а может быть, в тишине, от которой шумело в голове) я услышал мужской незнакомый голос: «Дыши! Дыши!» Потом ощутил тяжесть своей плоти, и промелькнула мысль, что голым при постороннем находиться не прилично. Хотел прикрыться рукой, но не хватило сил. И только потом я задышал и открыл глаза. И увидел близко склонённое ко мне смуглое лицо с арабскими чертами и чуть насмешливую и всепонимающую улыбку. Никогда прежде я этого человека не видел, но сразу понял, что именно он был на лоджии в моём сне.

Я не узнал своей комнаты. Всё было в другом свете и даже располагалось под другим углом. В голове возник вопрос: «Где я?» Но ничего меня не пугало, даже этот незнакомец. Я даже не испугался за аппарат, потому что понял, что этот человек причастен, что он свой. «Дыши», – опять повторил он. Я старательно дышал, не сводя с него взгляда. «Выпей воды, – предложил он и поднёс бокал. – Сделай три глотка». «Почему именно три?» – подумал я и решил, что вода отравленная. Он приложил бокал к моим сжатым губам. Почувствовав влагу, я сделал два глотка. Он не убирал бокал, и я сделал третий глоток. И вдруг свежесть заполнила меня всего, как будто слился с ранним прохладным летним утром, пронизанным солнечными лучами. «Я поставлю бокал вот сюда, на полку, – как-то доверительно и по-особому тепло сказал он, – если опять захочешь пить». Неправильно выстроенное предложение почему-то ещё больше растрогало меня, и я не смог сдержать нахлынувших слёз. Голый, слёзы… Но это совсем не стесняло меня. Наоборот, свобода и раскрепощённость принесли небывалое облегчение и душевный покой. Мои слёзы были не только благодарностью за спасение. «Неужели меня простили за маму?» – промелькнула мысль. Слёзы прочищали меня, они уносили мою боль, которая осталась после смерти мамы и отца. Я прижался к его коленям, потому что понял: это сейчас самый родной для меня человек. Сквозь слёзы я что-то говорил ему: слова признательности и даже любви. Никогда и ни перед кем я не был таким открытым. То ли я растворился в нём, то ли он во мне. Знаю лишь одно: в ту минуту я заново родился, а моим родителем стал он.

А потом опять что-то изменилось в комнате, и я почувствовал себя в неволе, взаперти. И его нигде не было, даже на лоджии.

Птицы

Я стоял на краю высокого скалистого обрыва и кормил из рук больших птиц. Их слетелось так много, что я перестал видеть небо, горизонт вокруг и даже свои ноги. Я был внутри птичьего облака. Они кричали, вырывали крошки друг у друга, царапали меня лапами, ударяли крыльями по лицу. Садились мне на плечи, руки, голову. Они совершенно не боялись меня, как будто я был одним из них или меня как будто не было. Они стремительно перемещались в разных направлениях, и я перестал осознавать, где низ, а где верх.

Я бы тоже мог стать птицей тогда, но испугался.

А может, это были ангелы?

Дата.

Вчера приходила Ксения. После смерти отца она стала меня опекать. В отличие от Ольги Андреевны, иногда приносит какую-то еду. Почему-то готовить у меня на кухне не решается, впрочем, я и не предлагал. Вообще, очень странные у нас с ней отношения. Учились в одном классе, после школы не виделись десять лет и вдруг случайно встретились на улице. Поздно я её заметил, а то бы по старой привычке свернул в сторону. «Чего ты такой печальный?» – спросила она. А я как раз шёл с похорон отца. «Можно я буду к тебе приходить?» – несмело, куда-то в сторону предложила она. Не мог же я отказать.

От издателя

Автор дневника лишь мельком касается истории своих школьных взаимоотношений с Ксенией (да и многие другие события жизни Григория остались за бортом), поэтому во время нашей второй встречи я попросил её подробнее об этом рассказать. Она рассказала, причём как-то безжалостно к себе. Попытаюсь изложить эту историю так, как я её себе представил.

Григорий и Ксения учились вместе с первого класса, но лишь в девятом классе он понял, что девочка в него влюблена. Вернее, не сам понял. Он безответно влюбился в новенькую одноклассницу Лену. На уроках не сводил с неё взгляда, а Ксения постоянно смотрела на него. Не просто смотрела, а любовалась. Он был обжигающе красив для неё. Ей всё в нём нравилось: спортивная упругая фигура, гладкая чистая кожа, лицо, жесты, запах, голос. Особенно маленькая родинка слева над уголком губ, от которой замирало сердце, которая влекла. Для него же Ксения была просто школьным фоном, как, впрочем, и для других его одноклассников. И вот однажды Лена прислала ему смс: «Тебя любит Ксения Лебедева». Тут-то до него дошло, словно завеса спала. На смс он ответил: «Она ошиблась дверью». После этого Ксения перестала быть фоном, Григорий стал демонстративно избегать её, сторониться. Даже увидев на улице, сворачивал в сторону. Как ни странно, но это тоже нравилось девушке: всё, что ни делал Григорий, в её глазах выглядело правильным и единственно верным. Не было даже ревности. Если он любит Лену, значит, так нужно.

Летние каникулы перед выпускным классом ей показались бесконечно долгой пыткой, потому что они лишили её возможности видеть Григория. Дошло до того, что она приходила к его дому и не отрываясь смотрела в окна квартиры на третьем этаже в надежде увидеть хотя бы его тень, хотя бы шевеление штор. Но, как оказалось, его вообще в то лето не было в городе. Узнав это, она всё равно продолжала приходить, потому что эти кирпичные стены, эта подъездная дверь, эти окна и даже свет в окнах были его, они были словно пропитаны его запахом, его духом, его голосом. Они знали, помнили и тоже ждали его. И это хоть как-то облегчало её боль, заполняло пустоту и утоляло жажду видеть любимого человека.

Григорий вернулся за неделю до начала учебного года. Ксения увидела его в кухонном окне. Он показался всего на несколько секунд с обнажённым торсом, но день для неё стал ярче, люди добрее, а время наполнилось смыслом. Это было счастье. Не зря она столько дней ждала! У неё бешено колотилось сердце, и она ещё с час простояла в тени деревьев, неотрывно глядя в окна, и не могла решить: лучше, чтобы он её заметил или чтобы не заметил? Она была уверена, что его отношение к ней теперь изменится.

Первого сентября все в классе как-то стихийно, самостоятельно расселись по столам. Григорий специально сел один за пустой стол в надежде, что с ним сядет Лена, но она села рядом с подружкой. Хотел было подойти и нагло попросить её соседку пересесть, но не решился, тем более, та с Леной о чём-то оживлённо болтала. Показалось невежливым прерывать их разговор. Он погрустнел. Лена изредка косила взгляд на Григория. Она, конечно же, заметила перемену в его настроении и стала ещё оживлённее. Возможно, он ей тоже нравился, но отсутствие в нём брутальности провоцировало в ней дерзость.