Дневник пани Ганки

Он появился через четверть часа и вид имел довольно кислый.

– Тебе твой чичисбей наверняка уже сообщил, – отозвался он, поздоровавшись, – точно уже сообщил, что вчера я проигрался до нитки?

– Верно, он вспоминал, что вам, дядя, карта не шла.

– В последнее время мне не везет. Признаюсь, я почти без гроша.

Я решила заставить его принять от меня деньги. Конечно, не могла признаться, что проигрыш его находится у меня в сумочке, но предложила ему в долг:

– Ведь ссуду вы, дядя, можете принять, не нарушая своих принципов. А у меня с ней проблем не будет.

– Нет-нет, – упирался он, – от женщины я денег не приму. К тому же брать в долг можно, лишь когда ты уверен, что сумеешь отдать.

– Ах, дядя, – уговаривала я его. – Откуда этот пессимизм? Вы ведь обычно выигрываете. А для меня это пустяк. Можете отдать мне через год-два, когда сумеете. Из-за вашего упрямства как бы не замедлилось наше расследование. А кроме того, разве это красиво с вашей стороны: я ни на миг не задумалась, когда просила вас о помощи, а от меня вы не желаете принять такой небольшой услуги, как ссуда.

Наконец я его убедила. Вручила ему тысячу злотых, а он выписал мне обычную расписку, хотя я и пыталась его от того отговорить. И эти мужчины смеют издеваться над женской логикой! Считают позорным брать в долг у женщин, но соблазнить какую-то или обмануть ее в игре – подобное у них не вызывает никаких этических сомнений. Странные они создания.

Только потом я проинформировала дядю о своем открытии: о том, что она живет в «Бристоле». К моему удивлению, он не воспринял это как истину.

– Отнюдь не известно, – покачал он головой. – Ведь портье с тем же успехом мог бы звонить по поручению кого-то из знакомых Яцека. В этом отеле останавливается немало ваших приятелей. Это мог быть кто-то из дипломатов или какой-то родственник из сельского имения.

– Но могла быть и она.

– Верно. И я не упущу этот след, как и любой другой. Прямо сейчас отправлюсь расспросить портье. Однако ты должна сообщить мне точное время звонка. Портье меняются, у них свои дежурства. Их помощники – тоже.

– Сейчас спрошу у Юзефа, – сказала я и едва не нажала на кнопку звонка. К счастью, вспомнила, что никто из слуг не должен знать о визитах дяди. Иначе это сразу дойдет до отца, что грозило бы немалым скандалом.

Я попросила дядю, чтобы он подождал, и отправилась расспросить Юзефа. Увы, он не помнил точно, сказал лишь, что было около десяти.

Однако, пока я была в буфете, случилось нечто, что я могла бы и предвидеть: в салон заявилась тетка Магдалена. Заглянула, сказала «Прошу прощения» и вышла, но наверняка заметила дядю. Правда, она его не знает и никогда раньше не видела, но она такая сплетница, что не преминет растрезвонить об этом всем подряд. Я уже пожалела, что согласилась, когда Яцек попросил меня принять его тетушку из сельского имения. Хозяйством она почти не занимается, а проблем от нее в доме немало.

Едва лишь я выпроводила дядю, она уже ждала меня в кабинете. Нужно было побыстрее придумать какую-нибудь ложь…

– И зачем приходил этот достойный пан? – спросила тетка Магдалена.

– Ах, ничего важного, – ответила я как можно более равнодушно. – Пришел по делу того участка в Жолибоже. Я сказала ему, что мужа нет в Варшаве, а сама я в делах не ориентируюсь.

Тетка глянула на меня с подозрением:

– Он не выглядел посредником. Скорее, аристократом.

Я пожала плечами:

– Тетушка, нынче множество людей в обществе зарабатывает странным способом. А если он выглядит достойно, то, видимо, ему и зарабатывать легче. – И желая отвадить тетушку от этой темы, я добавила: – Жаль, вы мне не сказали, что этот человек так вас заинтересовал. Я бы его представила вам.

– Давай-ка лучше обойдемся без неуместных шуточек, – проворчала тетка Магдалена и вышла.

Поскольку я договорилась с Тото на три, то решила над ним подшутить и позвонила Мушке Здроевской. К счастью, застала ее дома. Мы были друг с другом такими сладкими, словно два кусочка сахара. (Я всегда говорила, что она врунья.) Пригласила я ее на обед в «Бристоль», вовсе не упомянув при этом о Тото и сказав, что будет Доминик Мирский и, возможно, кто-то из его приятелей. Естественно, она не сумела мне отказать. Получасом позже я заехала за ней на авто. Я прямо-таки нарадоваться не могла ее видом: были у нее ужасно подведенные брови и совершенно невозможная шляпка. Пусть же Тото глянет на нас одновременно. Больше мне ничего и не надо.

Мирский и Тото ждали нас в холле, и настроение у меня сразу сделалось кислым. Мирский – педант, поэтому очень злился из-за нашего получасового опоздания. Тото был пойман врасплох тем, что со мной появилась и Мушка. Корчил рожи, словно индюк, глотающий шарик. Но ничего иного он и не заслужил.

В зале было неимоверно людно. Если бы не зарезервированный Тото столик, пришлось бы нам уйти ни с чем. Множество знакомых. Особенно из имений. В такой-то толпе невозможно было высмотреть ту, ради которой я пришла. Потому я занялась Мушкой, осыпая ее восхищением настолько преувеличенным, что нужно быть наивной, как она, чтобы все принимать за чистую монету. Я то и дело обращалась к Тото за мнением, и он крутился словно штопор, но приходилось подтверждать мои комплименты. Было это по-настоящему славное развлечение. И прервала его Данка, неожиданно появившаяся в «Бристоле», причем в обществе жениха и его сестры. Оказалось, в эту «пещеру гуляк, бездельников и расточителей», куда сия влюбленная парочка никогда бы не ступила ни одной из четырех своих ног, пришли они из-за стихийного бедствия. Так уж вышло, что Данка была приглашена на обед к матери Станислава, но с кухаркой их случился внезапный приступ радикулита. В этих-то обстоятельствах она и слушать не хотела о приличном обеде, и мать Станислава послала всю троицу в «Бристоль».

Мои отношения с Данкой никогда не были слишком сердечными. Мы решительно не могли сойти за образец для других сестер. Даже когда были маленькими девочками, обе со схожей неприязнью протестовали против того, чтобы носить одинаковые платья. И хотя нас разделяет разница меньше двух лет (Данка младше, но все говорят, что выглядит она старше меня), как темпераментом, так и нравом мы отличаемся кардинально. Она никогда не любила танцев, развлечений, путешествий. В театр ходит только на «Дзядов»^[15], на Выспяньского^[16], шедевром считает «Перепелочку» Жеромского^[17], а за исключительную жемчужину в том спектакле – Юлиуша Остерву^[18]. (Не хочу, чтобы меня неверно поняли. Лично мне Юлиуш нравится, чего я никогда и не скрывала, но на «Перепелочке» я была всего однажды и ужасно скучала.) Наконец, Данка не понимает другой жизни, кроме каких-то собраний, митингов, товариществ, союзов и прочих подобных ужасов. Она постоянно стремилась бы к… Постоянно работала над развитием… Постоянно организовывала бы…

Я, скажем честно, ее за это не упрекаю. В конце концов, каждый имеет право делать то, что ему нравится. Мы просто очень разные. Не думаю, что после того, как она создаст семейный очаг, меня будут приглашать туда слишком часто. Но представляю себе, какой машиной для пыток окажется тот дом для меня. Потому что со Стасем они – два сапога пара. Как по мне, уже сама его внешность раздражает. Высокий, худой, словно норвежец, с так называемой «льняной шевелюрой» и мощным лбом. Он никогда не говорит. Он всегда или громит, или осуждает, или превозносит, или требует, или же указывает. Такое впечатление, будто в любой момент он готов взойти с гордо поднятой головой на костер и не моргнув глазом согласиться сжечь себя со всем багажом своих убеждений. Признаюсь, я ничего не могу поставить ему в упрек. Он весьма пристойный человек, говорят, с умом руководит своим заводом и делает немало добра людям. Что же до его киндерштюбе^[19], то и здесь все нормально. То, что он из мещанской семьи, для меня лично не играет никакой роли. Точно так же не слишком важны мне и его аристократические связи по матери. Короче говоря, Станислав для меня не привлекателен. А уж Тото, например, ведет себя в его компании чрезвычайно скромно.

Поскольку они не смогли найти свободного столика, нам пришлось пригласить их за свой. Единственным утешением была Лула, которую злые языки называли Святой Леонией (имя и правда подавляющее!). Я знала ее решительно мало. Станислав редко с ней показывался. В любом случае она была, несомненно, самой милой из всех старых дев, каких мне доводилось повстречать. Повсеместно знали, что в молодости Лула пережила драму, поскольку жених ее погиб на фронте в 1920 году, и с того времени она ни на день не снимала по нему траур. Что за анахронизм! История словно живьем взята из Январского восстания^[20].