Дневник проказника (др. перевод)

Я все время чувствовал голод. Я думал о многих вещах — в особенности о вафлях с медом, и все смотрел, не пройдет ли мимо корабль. Солнце зашло. Я чувствовал себя все хуже и хуже. Я стоял на берегу и вдруг увидел его недалеко — я говорю про корабль. Я побежал, схватил свою палку, привязал к ней платок и стал размахивать, но мне не стоило так выбиваться из сил: они рассказали мне после, что направили корабль прямо на диковинную штуку, которая была привязана к дереву. Было почти темно, когда они при близились и спустили лодку с тремя людьми. Они причалили к берегу.

— Здорово! — закричали они, увидев меня.

Морская песня: «Сошел наш Вилли с яхты»

— Здравствуйте, — сказал я, очень обрадованный.

— Чтоб мне взлететь на воздух! — сказал кто-то из них. — Ты что, как раз это самое, а?

— Я испытал это, — сказал я, — только один раз, но зато всерьез. Нет ли у вас чего-нибудь поесть на корабле? Мой шар упал здесь, где не растет ни хлебного дерева, ни даже кусочка арбуза. Я умираю с голоду.

И тогда я чуть-чуть не заплакал, но я не сделал бы этого ни за что на свете; удержавшись от слез, я спросил их:

— Вы американские или английские матросы?

Они сказали, что они англичане из Канады, но теперь едут в Буффало, не хочу ли я ехать с ними? Они взяли меня на корабль, капитан как раз сидел за ужином; он был очень вежлив и пригласил меня присесть к нему без всякой церемонии; там была жареная рыба, печеный картофель, хлеб, масло и кофе. Прекрасная еда, но я читал, что люди, которых спасают, должны вначале есть как можно меньше; поэтому я поблагодарил его уже после четвертой порции рыбы, яиц и картофеля и кончил есть после пятого куска говядины. Он послал людей за шаром после того, как я рассказал ему, кому он принадлежит и сколько тысяч долларов он стоит. Он был очень добр ко мне, и я буду благодарен ему всю жизнь.

Мы плыли четыре дня и четыре ночи, прежде чем прибыли в Буффало, но я неплохо проводил время с матросами, которые сделали меня своим любимцем, потому что ничего не знали о моей дурной славе. Я рассказал им про моих сестер, про нового бэби, про телеграфиста и еще про многое, что их очень интересовало, а они рассказали мне про морского змея и про другие морские чудовища, про то, как завязывают морские узлы, как влезают на мачту и прочее. Я старался причинять как можно меньше беспокойства, но все-таки два раза упал за борт в глубоком месте, и они должны были прыгать за мною, и я потерял в воде серебряные часы Бена, которые подарила ему его мать, но я обещал подарить ему еще лучшие, когда приеду домой. Матросы вытатуировали мне якорь и корабль на моей руке, чтобы родители узнали меня, когда я в следующий раз потеряюсь. Мне было очень грустно проститься с матросами, когда мы приехали в Буффало. Я обнимал и целовал их всех и пролил несколько слезинок, а они написали мне свои имена с красивым росчерком и дали мне на память.

Капитан отвез меня на железную дорогу и сказал кондуктору, что за меня заплатят, когда я приеду, точно я был посылка наложенным платежом. Я ехал целый день и было уже темно, когда я доехал до нашей станции. Я взял слово с капитана, что он не будет телеграфировать, что я еду, потому что мне хотелось сделать сюрприз нашим. Я вышел из вагона и пошел домой окольным переулком, чтобы посмотреть, что они скажут, когда я приду нежданно-негаданно.

О, как забилось мое сердце, когда я подошел ближе! Мне казалось, что я сто лет не был дома. Я тихо прошел на задний двор и заглянул в окно столовой. Какая куча вкусных вещей была у нас за ужином! Но все сидели за столом, как мумии, и почти не прикасались к еде. Мама держала перед глазами носовой платок. Бесс была бледна и ничего не говорила, Бетти рыдала, когда принесла хлеб, Лили и Монтэгю повесили носы — вот так общество!

Тогда я прыгнул прямо в открытое окно, как резиновый мячик, и сказал:

— Ну, господа, у вас был бы лучший аппетит, если бы вы поголодали, как я, на необитаемом острове. О, как я голоден, дайте мне чего-нибудь поесть!

Что за встреча! Я не могу этого описать, я опускаю завесу. Только одно меня особенно поразило — оказывается, семьи негодных мальчиков так рады возвращению потерянных сыновей, как будто те не такие уж чудовищные дети. Даже маленькое смешное красное бэби смеялось, когда увидело своего дядю Жоржи.

Хорошо, что капитан захватил с собою шар: воздухоплаватель предъявил моему отцу иск в семь тысяч долларов, а теперь папе придется уплатить только за заплаты в оплетке, которые надо нашить там, где я прорезал дырки. Мои сестры хотят послать капитану шелковый флаг, а каждому из моих друзей английских матросов — серебряные часы; они ужасно милые (мои сестры, а не часы).

Глава 26. На паровозе

Дяде Самсону так надоело жить у нас, что он взял да и уехал. Он уехал надутый и даже не подарил мне пони на память. Мне было очень неприятно расстаться с моим дорогим дядей, прежде чем он купил мне пони. Если бы пони был у меня, я не так горевал бы об отъезде дяди. Он собирался уехать не раньше осени, но неожиданные обстоятельства ускорили его отъезд.

Теперь вакации [49] , и у нас, мальчиков, полно времени для игр; вот мы и устроили выставку в сарае отца Чарли, после обеда, плата за вход три цента, взрослые платят половину. Чарли изображал обезьяну, Гарри — медведя, а я — «потрясающий экспонат». У нас были еще другие звери и несколько отделений в программе.

Я пошел к парикмахеру и велел ему обрить мне голову, а потом Чарли выкрасил мне лицо и руки темно-коричневой краской. Ему пришлось взять настоящую, которая осталась после окраски решетки, потому что другой у нас не было. Я хорошо в ней выглядел, только теперь она не сойдет целое лето. Сам не узнаю себя, когда смотрю в зеркало. Бесс говорит, что ей страшно сидеть за одним столом с таким потрясающим экспонатом. Она говорит что мне лучше обедать с Бетти, но Бетти тоже не хочет сидеть за одним столом с идолищем; поэтому мама оставляет меня наверху, когда нет гостей. Но дядя был страшно зол только потому, что я взял напрокат его вставные челюсти, чтобы иметь более дикий вид, и уронил их в колодец около дома Чарли, когда мы из него пили.

49

Вакации (лат. vacatio) — каникулы

Было очень жарко; я не хотел их уронить. Колодец имеет шестьдесят футов глубины, и человек, который полез в него, не мог найти в нем дядиных зубов. Зубы были золотые и стоили кучу денег, и дядя чуть было не умер с голода, пока получил новую вставную челюсть. Мне было очень жаль его, но он не хотел принимать извинений от такого скверного мальчика. Как только дядя получил новые зубы (из никеля или резины, я уж не знаю), так что мог показаться на улице, он заказал экипаж и велел отвезти свои вещи в гостиницу.

У Гарри был ослик, которого мы хотели превратить в слоненка, и я взял потихоньку у сестры кашемировую шаль, чтобы ею покрыть ослика. Но ему нужно было иметь хобот, иначе все представление было бы испорчено, и мы не нашли ничего более подходящего, чем дядину слуховую трубку. Мы легко ее приделали, и выглядела она отлично. Затем мы сделали ослику более толстые ноги, обернув их попонами с лошадей отца Чарли, и обвязали его красной шалью, и он выглядел совсем, как настоящий маленький слон.

Посмотреть его стоило три цента. Но дядя дня два не мог слышать: ослик забыл, что он слон, прыгал как бешеный, всюду втискивал свой хобот и превратил слуховую трубку в лепешку. Это, да и случай с зубами, было уже слишком, для моего дяди, терпение его лопнуло.

Не знаю, может быть, он не ушел бы от нас, но мы взяли его лучший шелковый костюм, который он раздобыл в Японии, и надели его на Чарли, чтобы он изображал турка. А из дядиного красного носового платка сделали феску; на костюм попала краска, когда мы в сарае случайно опрокинули горшок с ней, и костюм был испорчен; это было очень досадно, потому что материя была красивая — все шелковые цветочки. Чарли мог бы быть осторожнее.

Но представление вышло чудесное. Пришли тринадцать мальчиков и три девочки. Мы выручили пятьдесят центов, которые пожертвуем в пользу бедных детей.