Дневник проказника (др. перевод)

Я плакал до тех пор, пока не заснул.

* * *

Этот день тянулся, как тысяча миль. Хлеб и вода на завтрак, хлеб и вода на обед, хлеб и вода на ужин и ни кусочка ветчины! Дверь заперта; я должен был размышлять над своими прегрешениями, пока не настали сумерки. Я хотел зажечь лампу — но у меня не было ни свечи, ни спичек, и я остался искупать свою вину в темноте и одиночестве. Хоть бы только пришла Бетти!

И вдруг я услышал шепот за дверью и спросил, кто там. Это была моя дорогая сестра Лили.

— Жоржи, — сказала она в замочную скважину, — бедный мой мальчик, не мучь себя так; ему лучше.

— Ура! — закричал я.

— Его мозг не пострадал, — говорит она, — диван помешал пуле и она только задела лобную кость; доктор Мур ее уже вытащил. Теперь пастор уже может сидеть в постели и пить чай с гренками. Через день-другой он сможет вернутся к себе.

— Я бы тоже хотел чаю с тостами. Лили, ты такая хорошая! Ты ведь не выйдешь за мистера Слокума? Он такой трус. Если я когда-нибудь смогу выбраться отсюда, я помогу тебе выйти за Монтэгю и сделаю все, что ты попросишь. Лили! Не можешь ли ты пойти и попросить папу позволить мне зажечь свет? Скажи ему, что только разбойники разрешают маленьким мальчикам нюхать, как пекутся вафли, когда те не могут их получить. Скажи кухарке, чтобы закрыла дверь кухни, и еще я хочу знать, была ли на завтрак яичица с ветчиной. И еще кормят ли мою белку. Таузер, наверное, думает, что я умер. Передай маме, что я, боюсь, болен; у меня такое странное чувство в желудке.

Я сказал Лили, что мне кажется, будто у меня в животе кирпич. Она раздобыла ключ, который подходил к моей двери и принесла мне новую книжку, кусочек пирожного и свечку. Пирожное ужасно вкусно. Я подумал, что если бы Робинзона Крузо заперли в комнате, хотел бы он там остаться? Нет, он сделал бы все, чтобы выйти на свободу; если бы у меня были ножницы, я смог бы разрезать простыню, сделать веревку и спуститься по ней вниз.

У меня не было ножниц, но оказалось, что разорвать простыню совсем просто. Я сделал длинную веревку, привязал один ее конец к ручке бюро, которое стояло недалеко от окна, открыл окно и затянул хорошенько узел, как это делаю пожарные, когда спасают людей.

Не могу описать словами, что случилось потом, потому я уже был снаружи и не знал, что моя кровать ударила в кирпичную стену; ящик бюро выскочил, но, наверное, простыня оказалась достаточно прочной. Все, что я знал — я увидел звезды, а потом — блаженная тьма.

Когда я пришел в себя, папа как раз говорил:

— Неисправим. Ставлю на нем крест. Ох, какая жалость — он приходит в себя!

Что со мной сделают? Боюсь спрашивать об этом. Почему Бог не послал им другого, хорошего мальчика вместо такого, как я?

Думаю, что если бы папа сидел на хлебе и воде, как будто он какой-нибудь преступник, он сделал бы гораздо худшую веревку, чем я. Взрослые так несправедливы к детям!

Глава 6. Под столом

Не понимаю, почему Сюзан всегда так волнуется насчет писем; наверное, ей кажется, что она умрет, если не получит свои записочки через пять минут после того, как в дом вошел почтальон. Я должен бросить свои любимые игры — шарики или что-нибудь такое, и бежать для нее на почту — как будто, если она испортит мне игру, получит за это три сотни! Я уже болен от этой почты. Сегодня она послала меня, как обычно. Я очень спешил; но все-таки решил встретиться с Томми Тилденом — его отец обещал продать новенький ножик, который его дядя Бен дал ему, когда уезжал, и я боялся, что он продаст его какому-нибудь другому мальчику, а у меня и дел-то было — одно дурацкое маленькое послание. Крошечная розовая штучка. Поэтому я решил прочитать его, и, если оно окажется неважным, так нечего из-за него и спешить. Почтальон и несколько других людей очень смеялись, когда увидели, что я его открываю. Вы бы видели это письмо: странички малюсенькие, исписанные с обеих сторон и еще вокруг. Я никак не мог перестать его читать. Отдал пакет обратно почтальону, чтобы он пока подержал его у себя.

Я преступник, как всегда. Только потому, что у почтальона есть сестра — старая дева, которая имела глупость читать Сюзины письма; а девушка, которая его написала, смеха ради спросила: «Кому почтальон доставил краску для волос — тебе или мисс Хорнблауэр?»

Реклама! Реклама! «Моя старая фотография до того, как я стала использовать растительный сицилийский обновитель волос».

Мисс Хорнблауэр — это так его сестру зовут. Она рассердилась, как шершень, когда прочла это письмо, и теперь вы не встретите другой такой злыдни. Она злится, как шершень, на Сюзан, Сюзан злится, как шершень на нее, и обе они злятся, как шершни на меня. Девушки вечно из-за чего-нибудь сцепляются. Мне что-то не хочется больше быть хорошим мальчиком. Я буду очень рад, когда, наконец, вырасту. Не думаю, что я когда-нибудь женюсь. Мальчики слишком много знают о своих сестрах. Они видят, как девочки поднимаются по лестнице с волосами, накрученными спереди на бумажки, на затылке заколотыми в шишку, со шпильками, торчащими из головы, как рога, и с простоквашей, которую они намазывают на лицо, требуя от своего маленького брата, чтобы он принес им утреннюю газету. Не могу понять, что они делают с этими утренними газетами. Может, вырезают из них картинки для своих альбомов? Я как-то взял один — он красивее, чем дневник и в нем полно забавных штук. Я вырезал картинки из папиной книжки в библиотеке, чтобы вставить туда; он пока еще не узнал. Ужасно, как хорош мой альбом с ними. Вы бы смеялись, если бы видели мои вчерашние газетные вырезки. Это был мальчик под столом. Он щипал свою сестру, которая качала ногой, щипцами для сахара. Тут кто хочешь подпрыгнет. Я тоже собираюсь устроить такую штуку. Завтра к нам на обед собирается прийти мистер Прим. Я слышал, как папа говорил маме, что он собирается попробовать уговорить его купить тот дом на Смит-стрит. Мистер Прим прямой, как палка — надо будет с ним позабавиться. Кухарка страшно зла, потому что должна много возиться с обедом. Она не позволяет мне крутиться на кухне и трогать всякие вещи.

«Эта женщина сводит меня с ума, — сказал я себе. — Погоди же, голубушка, я все равно буду с тобой.»

Я сказал, что иду к Джонни, а сам спрятался за дверью кладовки. Вскоре она вошла с тортами — внутри у них было варенье, а сверху они все были облиты глазурью. Как они пахли! Кухарка похлопала их и говорит:

— Ну, надеюсь миссис Пендлтон это понравится!

Потом она вышла, а я сидел тихо, как мышка, пока она не ушла. Тогда я поставил торт на полку под окном, влез на нее, взял торт и спрыгнул наружу. Я спрятал его в дровяном сарае, сбегал за Джонни и, говорю вам, мы отлично провели время. Потом он ушел, а я вытер рот и пошел в гостиную, где сидели все.

— Жоржи, — сказала мама так сладко, как сахар, — ты можешь пойти поиграть с Джонни, пока мы не сядем обедать.

— Согласен, — говорю.

Но у меня был другой план. Я залез под стол в столовой; скатерть скрыла меня от всех; у меня были вилка и щипцы для сахара, и гроздь белого винограда, который я взял в буфете наверху, и устроился с большим комфортом. Все вошли и расселись. Мистер Прим говорил очень благочестиво; он носил туфли и я осторожно ткнул его в лодыжку, только для того, чтобы он подумал, что там паук; как раз, когда он сказал: «Мы благодарим тебя, о Господи!». Я слышал, как Сью хихикала, но она и представить не могла, что сделает его действительно забавным. Мистер Прим ужасно вежливый; я щекотал его так, словно насекомое ползает по его ноге вверх-вниз; он дергал под столом ногами, как будто у него началась пляска святого Витта [12] , но вида не подавал.

12

Пляска святого Витта — нервная болезнь, при которой подергиваются мышцы лица и тела

Щипцы для сахара

Обед ужасно затягивался, но я не волновался; я не был голоден, потому что объелся тортом. Потом я услышал, как девочки шепчут маме, которая говорит:

— Я ужасно огорчена: десерт съела кошка. Мистер Прим, пожалуйста, берите мороженое, фрукты и кофе.

Тогда папа и мистер Прим заговорили о недвижимости. Он сказал, что согласен насчет цены. Пока они беседовали, мистер Примр и говорит:

— У вас есть собака?

— Нет никаких собак, — говорит папа.

— Я думаю, что собака сидит под столом, — говорит мистер Прим.

— О, нет, — говорит папа.

— Хотите кофе со сливками? — спрашивает мама и наливает гостю кофе. — Не слишком горяч?

— Нет, нет, не горяч, — говорит Прим.

Он ужасающе респектабелен. Тогда я укусил его щипцами за отворот брюк и как следует их сжал.

— Ай-ай-ай! — закричал он и как вскочит.

Его чашка как покатилась и как разбила блюдо с пикулями! Из кофейника все вылилось на скатерть, чашки, соусники и блюда опрокинулись — ну и дела!

— О, я знаю, у меня бешенство! — вопил мистер Прим. — Черт бы побрал вашу собаку! Я чувствовал, что она под столом! Я умру от бешенства — она меня укусила! Она меня укусила! О, Господи, моя нога! Пошлите за доктором! Скорее пошлите за доктором, иначе будет поздно! Я умру от бешенства! О, о!

Девочки повскакали со своих кресел и завизжали. Я хотел бы, чтобы окно было открыто, и я мог туда выбраться, но я не мог. Папа открыл дверь, чтобы выгнать вон бешеную собаку, и пихал, пихал меня, пихал и кричал: «Убирайся!», пока не устал. И вдруг — не могу понять, как это пришло ему в голову — он перестал пихаться и кричать, поднял скатерть и увидел меня.