Дневник русской женщины
Шрифт:
Нельзя также не согласиться и с другою мыслью Толстого, высказанною им по поводу укоренившегося общественного предрассудка, — разделения труда на “мужской” и “женский”.
Нужда и голод заставляют женщин идти на всевозможные работы, требующие по своей трудности мужской физической силы. С тех пор как женщины стали носильщиками, мастерами — для них фактически не существует разделения “мужского” и “женского” труда. В то же время это различие осталось в силе для мужчин. Экономическая эволюция последнего столетия выгнала женщину из семьи на фабрику. Но мужчина-отец допускает вполне хладнокровно, чтобы измученная дневною работою жена исполняла сверх того всю домашнюю работу, кормила бы его обедом, обшивала бы его и детей и проч.
Такой
Он, конечно, возмутительнее всего в первом, так как доказывает, что мужчина, несмотря на всю свою интеллигентность, недалеко ушёл от грубого дикаря. Но этот класс у нас, в России, пока ещё не так многочислен.
А рабочее и крестьянское население? Кто не знает, что в нормальной крестьянской семье — мужик, если нужда не гонит его на зимние заработки, — всегда имеет отдых зимою; баба же — никогда. Она исполняет самые трудные летние работы, часто беременная, едва после родов — жнёт, косит, молотит, в то же время кормит ребёнка, а зимою — без устали сидит за ткацким станком, шьёт, стирает, вообще — одевает всю семью. У мужика всё же находится время и в кабаке посидеть, и погулять, у бабы же — никогда. И жизнь её представляет какую-то вечную толчею в узком круге мелких домашних работ. У нас принято говорить о несчастном русском мужике; об его “рабстве” и проч. И редко-редко кто вспомнит, что этот раб имеет свою рабу.
Слова Некрасова —
Три тяжкие доли дала ей судьба:
И первая доля — с рабом повенчаться,
Вторая — быть матерью сына-раба,
И третья — до гроба рабу покоряться {*}
{* Неточная цитата из поэмы Н.А.Некрасова “Мороз, красный нос”. В оригинале: “Три тяжкие доли имела судьба”.}
— верны и до сих пор.
И если развитие русского крестьянина за последние десятилетия сделало шаг вперёд, — этого никак нельзя сказать о крестьянке. Стоит только заглянуть в деревню одной из наших многочисленных земледельческих губерний, даже не очень близкую к городу, — и мы можем в ней встретить крестьянина смышлёного, читающего, который и о политике поговорить не прочь, и газету кое-какую иногда почитывает; но жизнь крестьянки везде одна и та же: то с ребятами, то у печки, то у станка, то у корыта… Женщина до того привыкла к подобному положению, что ей и в голову не приходит протестовать. Тёмная и забитая, она всё терпит: и побои пьяного мужа, и эту беспрерывную домашнюю толчею…
И такая картина почти во всех классах общества — одна и та же, видоизменяясь в обстановке; и только немногие женщины из обеспеченных слоев общества наслаждаются полною праздностью, — что является уже излишнею крайностью.
Толстой со свойственной ему прямотой и выразительностью замечает, что самый либеральный мужчина будет горой стоять за право женщины быть профессором, но не догадается сшить портки сынишке или пойти выстирать пелёнки. Совершенно не догадается, хотя с кафедры и в газетах будет толковать о восьмичасовом рабочем дне, не замечая, что рабочий день его собственной жены растягивается на 16 часов.
Мужчина совершенно устранил себя от ухода за маленькими детьми, от всей массы мелких домашних забот, и всё свободное от занятий время идёт сидеть на завалинку, или в кабак — если он крестьянин, в клуб — если он житель провинциального города, в какое-нибудь просветительное или благотворительное общество — если он интеллигентный учитель столицы, или — ещё хуже — в шато-кабак…
А жена —
“Работай, работай, работай,
Едва петуха я услышу;
Работай, работай, работай,
Хоть звезды проглянут сквозь крышу”…
И так всю жизнь. И никто не ценит этого труда, малозаметного, неблагодарного и… страшно тяжёлого. “Это страшное зло, — говорит Толстой, — и от этого неисчислимые болезни несчастных женщин, преждевременная старость, отупение самих женщин и их детей…”
***
Всем известно, что Толстой признаёт
христианское учение Иисуса, поскольку оно выражено в двух евангельских заповедях о любви к Богу и ближнему и Нагорной проповеди. Казалось бы, затрагивая в письмах вопросы нравственного характера, Толстой, естественно, придёт к отрицанию подчинённого положения женщины в браке, — как противного тому закону любви к ближнему, на котором он строит мировоззрение.Но здесь опять мы сталкиваемся с таким средневековым понятием о женщине, которое высказывать серьёзно в наш век почти немыслимо. Видя повсеместно факт, что женщина в среднем ниже мужчины, — Толстой заключает, что женщина от природы не имеет таких же духовных сил, как мужчина, что главная черта женская — меньшая вера велениям разума. Такой вывод до того странен, до того нелогичен, что невольно удивляешься, как мог его сделать Толстой?
Как мог он, глубокий рационалист, которому в выработке собственного взгляда на религию много помогла историческая наука, — как мог он, в данном случае, игнорировать историческую точку зрения?
Как он не понимает того, что если женщина в среднем умственном уровне ниже мужчины, то это уж никак не вследствие природной неспособности, а вследствие того, что её образование и развитие, как физическое, так и духовное, веками пренебрегалось?
Как может он не замечать той бьющей в глаза несправедливости — что всякая посредственность мужского пола проникает всюду и везде находит себе открытые двери, тогда как талантливая женщина должна преодолевать тысячи препятствий, и только потому, что она — женщина.
Кто не знает, что кафедры наших университетов полны безвестными математиками, а Софья Ковалевская принуждена была читать лекции в Швеции — для неё не нашлось ни одной кафедры в России. Клеманс Ройе {“Клеманс Ройе (1830—1902) — писательница, перевела на французский язык книгу Ч. Дарвина “Происхождение видов”.} — гениальная женщина — умерла в доме призрения для бедных литераторов и учёных, — в то время как сотни научных ничтожеств занимают кафедры французских университетов. Художественный талант Лагоды-Шишкиной {О.А. Лагода-Шишкина (1850—1881) — художница, жена пейзажиста И. И. Шишкина.} был в полном пренебрежении в её же семье: “не обращали внимания как на девочку” (см. воспоминания В. В. Стасова о Шишкине в “Неделе”). Муж Жорж-Занд {Барон Казимир Дюдеван.} никак не мог сообразить, что он женат на гениальной женщине, и не мог понять запросов её развивавшейся души: ведь она была — женщина, а он — хоть и ограниченное существо, да всётаки мужчина. И такое обожание своего мужского достоинства глубоко вошло в плоть и кровь мужчин всех времён и народов.
Но наука уже давно доказала, что оно ничем не оправдывается, что мужчина, кроме физической силы, не имеет перед женщиной ровно никаких преимуществ, что свободная женщина, при правильном разумном воспитании и образовании — является существом, одарённым ничуть не меньшею силою разума, нежели средний мужчина.
Доказательств тому бездна, и у нас в России — мы видим их на каждом шагу.
Женщины рады работать, и как работают на всех открытых им путях деятельности! Смело можно утверждать, что в России — воскресные школы своим существованием обязаны женщинам едва ли не больше чем мужчинам, равно как и другие просветительные учреждения последнего времени: бесплатные библиотеки, читальни, вечерние классы, дешёвые столовые.
Где бы ни открылась женщине возможность приложения своей энергии, своего труда, — она смело идёт туда и работает ничуть не хуже мужчины. И всё это не таланты, а именно обыкновенные средние женщины. Да никто и спорить не станет, что для дежурства в читальне не надо исключительного таланта, а просто одна добрая воля.
И однако Толстой, не обинуясь, признаёт женщину “более слабым духовно существом”, а также будто бы “материнские чувства поглощают так много энергии, что женщины уже недостает для нравственного руководства, и оно переходит к мужу” (стр. 68).