Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

Среди ночи — подъем по тревоге. Привычно разобравшись по взводам и выстроившись в две шеренги вдоль нар, мы выслушиваем приказ о переходе на новую форму одежды и новые знаки различия. Затем командиры учебных отделений получили у старшин погоны, пуговицы и лычки (кому они положены) и раздали сладко позевывающим курсантам. Времени для приведения себя в надлежащий вид оставалось часа три, и мы торопливо принялись за дело. Никто из нас понятия не имел, как прикреплять погоны правильно, и поэтому каждый действовал по своему разумению.

За полчаса до подъема нас построили в две шеренги на «прешпекте», и первой шеренге было приказано сделать два шага вперед (отодвинуть ее подальше мешала пирамида с оружием). Начался осмотр. В шеренге, что осталась на месте, послышалось перешептывание, легкие смешки, которые переросли в неуставной хохот. Покатывались курсанты, растерянно хмурились старшины. Улыбались командиры взводов, смеялись глаза безрукого командира роты, который не мог, конечно, не присутствовать в этот ответственный момент «перевоплощения» своих воспитанников. Все наши командиры уже в новых мундирах и с новыми знаками различия — не то чтобы неузнаваемые, но какие-то непривычные на вид. Затем первая шеренга по команде сделала кругом и тоже неудержимо захохотала.

И было отчего. У подавляющего большинства курсантов второй шеренги погоны были пришиты весьма разнообразно: у одного они, лихо изогнувшись, налезли на ворот шинели, у другого сползли с плеча чуть не на треть, у третьего оказались почти на лопатках, у четвертого сдвинулись на грудь, у пятого один погон спереди, второй сзади. Имелись и другие варианты. В результате вся рота, за малым исключением, снова уселась за [61] шитье. На этот раз мы уже под присмотром младших командиров и самих офицеров (так отныне именуется средний и старший комсостав) семь раз примеряли друг на друге, отмечая карандашом, а потом только пришивали. Одним словом, к завтраку (даже зарядка в батальоне была сегодня отменена) мы предстали друг перед другом в «новой форме», то есть при черных бархатных погонах с широким серебряным кантом и маленькими латунными эмблемами танка. Февраль — апрель

Два раза за время обучения мы ходили на полигон: в середине зимы и ближе к весне, в марте. При воспоминании об этих «прогулках», особенно последней, становится зябко.

Зимою нас, нескольких курсантов из одного взвода, назначили в оцепление. Наша задача: до начала стрельб обойти свой участок и убедиться, что никого в опасной зоне нет. Обошли, доложили своему старшому. Более двух часов гремят на полигоне орудийные выстрелы и трещат скупые пулеметные очереди. Патрулируем не спеша по лесной дороге, и вдруг из запретной зоны (мы глазам своим не поверили) спокойно выходит старик с двумя подростками. За спиною у каждого большая вязанка хвороста. Мы остолбенели. А сердитый Бострем упрекнул деда за неосторожность. Тот, устало отмахнувшись рваной овчинной рукавицей, успокоил нас: «И-и, солдатики, не первый год сюда всей деревней по дрова ходим... Бог милует. А вы б не мерзли понапрасну: кроме нас троих, никто сегодня в лес не пошел. С версту вперед пройдете — просека будет, свернете по ней влево — вскорости избу увидите. В ней никто не живет. Это бойня колхозная, только бить-то нынче некого. Дровишек в лесу добудете".

Адрес оказался точным, но рассиживаться в избе мы не решились. Она была пуста и холодна. У окна стоял стол с длинной лавкой вдоль стены. С деревянных колышков, вбитых в чистую сосновую стену, свисали узкие длинные полоски, нарезанные из коровьих шкур, — должно быть, будущие сыромятные ремни. На них местами сохранились остатки мяса. Оно совершенно высохло и сделалось твердым, как камень. Так как время давно перевалило за полдень, мы уже успели изрядно проголодаться, вымеряя по морозу вперед-назад доверенный нам отрезок лесной дороги. У кого-то из ребят [62] нашелся перочинный ножик. Вяленое мясо хорошо состругивалось с кож и оказалось чертовски вкусным, только его приходилось долго разжевывать. Запасшись тонкой мясной стружкой, как индейцы пеммиканом, и жуя на ходу, наш дозор снова пустился в путь. Перед обедом нас сменили.

На полигоне мы отрабатывали в тот день три упражнения: слежение за неподвижной целью через ПТК (перископ танковый командирский) из движущегося танка; стрельба короткими очередями по мишеням из лобового пулемета с ходу и стрельба из пулемета, спаренного с пушкой, по орудийной шкале одиночным патроном (это чтобы снаряды зря не тратить).

До сих пор мне стыдно вспоминать о том, как «ловко» я работал перископом, сидя в башне танка, неторопливо ползущего по снежному полю. Командир взвода еще на старте указал мне цель — макет ПТО (противотанкового орудия), сам поймал ее в ПТК и поставил передо мной задачу: не выпустить эту пушку из виду, пока танк не остановится. Сперва машина двигалась прямо и по ровному участку полигона. И все шло хорошо. Потом началось покачивание с носа на корму и переваливание с борта на борт. Цель при этом выпрыгивала из зеркальца, но тотчас же и возвращалась обратно. Легкий танк постепенно увеличивал скорость и наконец понесся, «бразды пушистые взрывая», а затем вдруг резко развернулся влево. Цель исчезла из поля зрения, словно сквозь землю провалилась, и, как я ни вертел ребристые черные маховички перископа, стараясь отыскать ее, — все было напрасно. Перед моим взором появлялось то пустынное белое поле с редкими кустиками, то голубеющее небо, один раз даже мелькнула черная полоска отдаленного леса, и снова белый, сверкающий снег, и снова голубизна. Отчаявшись найти проклятую пушку, поднимаю голову к открытому люку, в котором стоял лейтенант Гусев, и замечаю сердитое изумление на лице командира, должно быть внимательно наблюдавшего за нервными движениями наружного глазка ПТК. Как разъяснил мне раздосадованный взводный, я искал цель позади танка и почему-то большей частью выше линии горизонта. Это подтвердил и бронеколпак перископа, обращенный глазком в тыл.

Со стрельбою получилось удачнее: два «снаряда»-пули из трех всаживаю (по пушечной шкале) в щит с изображением противотанкового орудия, а по команде водителя: «Дорожка!» — мне удалось короткими очередями продырявить несколько [63] фанерных фашистских солдат, идущих в атаку. Стрелял со злостью после провала на первом упражнении.

Сильное впечатление у нас осталось от возвращения с весенних стрельб, происходивших в конце марта. На полигон мы прибыли рано утром по морозцу. День выдался погожий, солнечный, на припеке таяло. Отстрелялись (с перерывами) с места, с «дорожки», пообедали в затишке, на теплой, подветренной опушке, и под вечер поротно отправились в обратный путь. Подходим к первой низинке — течет поток. Вода снеговая весело бурлит. Это здесь называется «лога тронулись». Строй наш рассыпался в поисках брода помельче. Переправились кое-как, но нескольким несчастливцам проникла в сапоги «б/у» ледяная вода, так как кирза голенищ протерлась в тех местах, где образуются складки, так называемая «гармошка» — гордость франтов, носящих сапоги. Пострадавшие крепко выжали и перемотали портянки и вскоре догнали растянувшуюся роту. А потом лог за логом начали преграждать нам дорогу. Никто уж не остерегался, потому что каждый успел не раз зачерпнуть водицы через верха сапог. Однако самое страшное ждало нас впереди. К ночи ударил ядреный морозище. Ноги стали замерзать. Мы припустились бегом. Казалось, что внутри сапог постукивают ледышки вместо пальцев. Вот первая на обратном пути деревушка. Они здесь редки. Огней в окнах нет, вдоль улицы — глухие прочные заборы. Стучим в ворота, в крепкие закрытые ставни — никто не выходит, даже не отзывается, лишь перекатывается из конца в конец деревни разноголосый собачий брех.

Еще накануне зимних стрельб нас предупреждали в училище, что в здешних дальних деревнях и хуторах живут либо староверы, либо высланные в период коллективизации кулацкие семьи. Чертыхаясь почем зря, бежим дальше. Та же история повторяется и в другой, и в третьей деревне. Понеслись так, что вот-вот, кажется, вода закипит в хлюпающих сапогах. Несмотря на то что мороз перехватывал дыхание, из-под шапок и из-за воротников шинелей валил пар. Так двигались форсированным маршем километров двадцать, почти не переходя на шаг. Изможденные, потные, совсем не чувствуя ног, ввалились мы группой человек в двенадцать в незапертые двери рабочего барака на окраине Челябинска. В дальнем конце длинного коридора жарко топилась печь. Около нее, хотя стояла глубокая ночь, грелись люди. Нам уступили место перед открытой топкой, [64] чтобы мы могли побыстрей отогреть ноги и просушить портянки. С благодарностью в душе вспоминаю тех незнакомых дружелюбных людей из потемневшего от времени и непогод барака, утонувшего по самую крышу в сугробах.

Но главной частью практических занятий, конечно, было вождение, которое началось для нас еще в ноябре прошлого года, по первому снегу, с грузовика ГАЗ-АА. За руль нас сажали после долгих предварительных упражнений на специальных тренажерах. Сначала мы работали с рычагами и педалями при свете, потом в темноте, по команде, пока не довели все движения до автоматизма. Однако при первых выездах «живая» автомашина, к изумлению многих из нас, в движении почему-то так и рыскала из стороны в сторону, а при переключении передач двигатель норовил заглохнуть. Затем мы пересели на ЧТЗ, флегматичный гусеничный трактор, который мне уже пришлось «проходить» в десятом классе. Этот силач и работяга движется очень ровно и уверенно, добродушно пофыркивая и позвякивая гусеницами, и на прямых участках дороги можно даже отдыхать, почти не прикасаясь к рычагам.

После трактора положено было по программе обучаться вождению легкого танка (Т-26), прежде чем сесть за рычаги КВ-1. Но как-то так получилось, что наше учебное отделение попало сразу на тяжелые машины. На первом занятии мне достался танк по имени «Чапаев». Получив задачу и выслушав краткие наставления водителя-инструктора, сидящего в полушубке с поднятым воротником на месте стрелка-радиста, плавно трогаю танк. Разогревшийся двигатель тянет здорово, передачи переключаются легко, и я, освоившись и осмелев, увеличиваю скорость. За все время, пока «Чапаев» то полз, преодолевая препятствие, то бежал с ревом по замкнутому маршруту, инструктор, мирно дремавший рядом со мною, ни разу не выругался, что являлось, согласно сообщению курсантского телеграфа, хорошей приметой. Только однажды он подозрительно приподнял голову, когда танк забуксовал было в так называемой «качалке» из-за того, что не хватило инерции с разбегу выскочить из коварного углубления с обледенелыми спуском и подъемом. Но в последний момент КВ все-таки «выкарабкался» и зашлепал как ни в чем не бывало дальше по утрамбованной, затейливо исчерченной узорами траков снежной дороге. Усталый инструктор, с самого утра не покидавший машины, снова смежил веки. Сделав огромный круг в несколько [65] километров, «Чапаев» плавно замедлил бег у исходного рубежа и стал. Водитель-старшина с хрустом в суставах потянулся на сиденье, глянул сквозь открытый смотровой лючок вперед, покосился на светящиеся стрелки танковых часов и объявил наконец оценку. «Отлично» за первое же вождение КВ меня несколько озадачило, так как до училища водить самостоятельно мне приходилось только велосипед. Спрыгиваю с запорошенного снежной пылью крыла, отхожу немного в сторону и с горделивым чувством разглядываю могучий танк, черный на белом снегу, заново переживая все подробности только что закончившегося марша, радуясь и в глубине души не совсем еще веря тому, что эта стальная громадина, весом в сорок шесть тонн, послушно подчинялась моей воле...

Через два дня после этого мы водили, наверстывая упущенное, легкие Т-26. Выдался отличный зимний денек, полный солнца. Ослепительно сверкал снег на полях, и горел, вспыхивая разноцветными мельчайшими искорками, пушистый иней, осыпаясь с ветвей сосен и елей, которые вздрагивали каждый раз, когда рядом с ними проносились с ревом ходкие боевые машины. Танки в колонне бежали удивительно легко по накатанной колее, пролегавшей вдоль лесной опушки. Впереди показался крутой поворот влево. От всей души, как на КВ, беру на себя левый рычаг поворота — и моя машина, крутнувшись на месте волчком (от неожиданности я ничего не успел сообразить), уже стремительно несется в обратном направлении, навстречу торопящемуся по нашим пятам танку. Инструктор мой, коротко чертыхнувшись, молниеносно рванул за левый рычаг — наш Т-26 каким-то диким прыжком вылетает из колеи перед самым носом своего собрата, даже не успевшего убрать скорость. Тот промелькнул мимо, «срезав» нам корму, а наш вломился в опушку и застрял в глубоком снегу, так как с перепугу я убрал ногу с педали газа... Инструктор, из уральцев, откинувшись на спинку сиденья, сдвинул на затылок танкошлем и вытер вздрагивающей рукой пот на лбу.