Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945

А небо уже начинало сереть перед рассветом, потом светлеть, померкли и стали гаснуть одна за другой звезды. Все реже ныли в вышине моторы «Хейнкелей», сбрасывающих последние бомбы. На станции частой россыпью трещали патроны, лопающиеся от жара; выше деревьев металось побледневшее пламя пожара.

А следующей ночью снова бомбежка. И такая же сильная. На этот раз вместе с экипажем укрываюсь в картофельном погребе, напоминающем в разрезе классический украинский горлач. Жора, утомленный бессонной вчерашней ночью и успевший задремать на своей лавке у стены, вставать не захотел ни в какую и героически проспал (вернее, пролежал) всю ночь в хате.

Утром, невыспавшиеся и злые, пошли впятером взглянуть на станцию. Но там было так все покорежено еще позапрошлой ночью, что мы не смогли отличить новых разрушений от прежних и только заметили несколько свежих бомбовых воронок. По обеим сторонам станционных путей лениво курились жалкие остатки сгоревших хат. Одна из бомб упала в параллельном нашему порядке домов, как раз между хатами, в которых размещался штаб полка и разведчики. Погибли два человека. Взрывной волной убило старика, вышедшего по нужде из хаты в огород, и разведчика, спавшего на полу в той же хате. Осколок, пробив глинобитную стену, вошел ему прямо в сердце. Солдат даже не успел проснуться. Легкая, но нелепая смерть.

Но пристанционная толкучка, несмотря на ночные ужасы, собирается на небольшом майданчике регулярно. Бойкие бабы приносят сюда для продажи и обмена различную снедь: кукурузные и хлебные лепешки, соленые помидоры и огурцы, вареный картофель и жареную кукурузу, моченые арбузы и яблоки, вкуснейшую ряженку с румяной пенкой и сало, пахнущее чесноком. У наиболее расторопных обладательниц широченных [295] юбок где-то среди бесчисленных складок, под передниками (название их по-русски звучит нецензурно) таятся заветные фляжки с сизоватой горилкой. Все это добро бойко обменивалось на простое мыло, соль, сахар, спички, солдатское белье, иголки, нитки, бензин и газойль, с успехом заменявшие керосин, или продавалось на советский рубль, настоящей цены которого здесь еще не знали. Словом, базар был, по нашим понятиям, просто великолепен, и притом баснословно дешев по сравнению с ценами в глубоком тылу. Однако экипажи — это не хозяйственники и даже не РТО, поэтому после двух-трех посещений рынка нашему брату делать там становилось нечего.

Федор Сидоров — мой новый товарищ, механик-водитель, выпускник Саратовского танкового училища, родом из подмосковного города Солнечногорска, годом старше меня. Русоволос, с голубыми глазами, в которых то и дело начинают прыгать озорные бесенята, с красивыми, слегка припухлыми губами, которые часто трогает ироническая усмешка. Лицо его подвижно и выразительно. Федя любит и умеет «заливать» и сегодня, когда мы возвратились с рынка, развеселил нас забавной историей о столпотворении, произошедшем на этой толкучке дня за два до нашего прибытия в данный населенный пункт.

В самой Вапнярке и поблизости дислоцируется несколько воинских частей, главным образом гусеничных, с нетерпением ожидающих отправки в тыл на переформирование. И вот хлопцы из Н-ской танковой бригады решили гульнуть на дармовщинку, так как все имевшиеся у них ресурсы были давно исчерпаны, а на базаре, словно нарочно, вовсю шла предпраздничная торговля и горилки было хоть отбавляй.

«Операцию» решили провести при поддержке «с воздуха», так как днем над прифронтовой станцией часто появлялись отдельные немецкие самолеты. Иногда они бросали бомбы. Правильно оценив обстановку и в соответствии с нею тщательно разработав план действий, танкисты стали выжидать удобного момента для открытия спектакля. Через час-другой терпение их было вознаграждено: в ясном небе зарокотали моторы. Самолеты летели наши, но это было не столь важно.

Отдельные эпизоды из последовавших событий Федя мастерски изобразил в лицах. Когда самолеты проплывали над самым поселком, кто-то зычно гаркнул: «Во-о-здух! Ложись!» [296]

Команду тотчас подхватили в разных концах майдана, а в соседнем овраге грохнул взрыв: это звукооформитель, имитируя начало бомбежки, бросил гранату. Все, за исключением танкистов, на несколько секунд оцепенели от страха, а затем ринулись в разные стороны, толкая друг друга, спотыкаясь и падая, оставив на месте или теряя во время панического бегства свои корзины, кошелки, мешки, ведра, бидоны и горшки. Истошно вопила, зацепившись длинным подолом за плетень, торговка с могучими оплывшими формами. Отчаянно рванувшись, она оставила чуть ли не половину своей плахты на колу и тоже ретировалась. Площадь совершенно опустела, и трофейной команде осталось без суеты пожинать плоды блестяще проведенной операции, не упомянутой, к сожалению, в боевой летописи бригады. Справедливости ради следует отметить, что ни одного сидора или корзинки солдаты не тронули, а только частично «экспроприировали» самогон, изготовление и продажа которого преследуется законом.

Так закончил Федька свой рассказ, а его командир, утвердительно кивнув, добавил: «И мы там были, мед-пиво пили, да усы лишь обмочили!» — и провел правой ладонью по воображаемым усам, которых у нас пока еще не было. Посмеялись. 3 мая

Ночь прошла спокойно, и все отлично выспались. Утром полк (человек девяносто изо всех подразделений) был выстроен на окраине поселка, в зеленеющей низине, куда стекались три улицы, выходившие из оврагов.

Командиры подразделений быстро проверили наличие людей, их внешний вид и состояние оружия. У меня по-прежнему на ногах валенки, когда-то бывшие белыми. В них даже удобно, когда сухо. Мягко переминаюсь в них и уже не краснею от смущения.

Зампомстрой давно принял рапортички и, несколько раз взглянув на часы, махнул рукой и разрешил курить.

Уже надоело ждать, когда наконец появилось начальство. Командир полка, майор Шишов, выслушал доклад зампомстроя, поздоровался с нами и, сопровождаемый заместителями, не спеша поднялся по крутому склону в сторону поля. Удалившись метров на полтораста от строя, он остановился, четко обозначившись своей громоздкой фигурой на фоне ясного [297] утреннего неба, расправил полные плечи и зычно бросил сверху: «По-олк! Ко мне! Бегом — марш!»

Сорвавшись с места и наблюдая на бегу, как мелькают по косогору передо мною слева и справа наклонившиеся вперед фигуры солдат и офицеров, которые усиленно работают локтями, часто оскальзываются на влажной от росы траве, пытаюсь представить себе пехотную дивизию в момент выполнения только что поданной нам команды. Такого я еще не слышал. А впрочем, нас здесь очень мало, и Шишов далеко не комдив...

Наиболее резвые бегуны, легкие, в прямом смысле слова, на подъем, уже наверху, почтительно останавливаются в нескольких шагах от командования, отдуваются, одергивают гимнастерки и не знают, что делать дальше.

С высоты своего роста, подчеркнутого еще и занятой позицией на бугорке под деревом, майор удовлетворенно обозрел остатки своего воинства, потом, усевшись поудобнее, величественным движением руки описал перед собою широкий полукруг, что означало разрешение сесть. Когда все приземлились, он кивнул замполиту, и тот выступил вперед.

Речь капитана была коротка, содержала в себе точные и неопровержимые факты о падении нравов в полку, особенно же в хозвзводе, и призывала свято блюсти воинскую честь.

Затем начальник штаба прочитал приказ о введении ежедневных занятий для всего личного состава и ознакомил нас с распорядком дня на сегодня.

Федя Сидоров сидел рядом вполоборота ко мне, обхватив колени руками, и блаженно жмурился, подставляя лицо весеннему солнцу. Волнистый русый чуб его, выбившийся из-под сдвинутой на затылок пилотки, казался золотистым. Можно было смело дать голову на отсечение, что в эту минуту для моего товарища не существует ни войны, ни фронта, ни армейской службы с разными приказами. Он слушал и не слышал. Вдруг светлые ресницы его задрожали, припухлые губы оттопырились еще больше и уголки рта опустились вниз, а все лицо удивленно и обиженно вытянулось. Казалось, что боевой техник-лейтенант вот-вот заплачет. До сознания его, видимо, дошло наконец значение слов, произнесенных начштабом. И наверное, сегодняшние занятия срывали какие-то планы, касающиеся лично одного Феди.