Дневник
Шрифт:
Alexis держался за лоб и соображал; я теряла терпение.
– Я его вижу,- сказал он наконец.
– Где он?
– В большом городе, в Италии; он во дворце; окружен очень многими; это человек молодой… Нет, меня обмануло его выразительное лицо. Он седой… он в форме… ему за шестьдесят…
Я, слушавшая до сих пор с возрастающей жадностью, была неприятно поражена.
– В какой форме?- спросила я,- это странно, он не военный.
– Разумеется, нет!
– Нет, тогда какая же на нем форма?
– Странная; не нашей страны… это…
– Это?
– Это священническая одежда… Подождите.. Он занимает очень высокий
Графиня умирала со смеху, глядя на мое волнение.
– Кардинал?- повторила я.
– Да.
– О чем он думает?
– Он думает об очень важном дела, он очень занят им!
Медлительность Alexis и трудность, с которой он произносил слова, раздражали меня.
– Дальше, посмотрите, с кем он? Что он говорит?
– Он с двумя молодыми людьми… военными, два молодых человека, которых он видит часто, они придворные.
Я всегда видела на субботних аудиенциях двух военных, довольно молодых, которые находились в папской свите.
– Он с ними говорит,- продолжал Alexis,- говорит на иностранном языке, на итальянском!
– На итальянском?
– Э, да он очень образован, этот кардинал, он знает почти все европейские языки.
– Видите вы его в эту минуту?
– Да, да. Те, которые его окружают, тоже духовные. Один из них – очень высокий, худой, в очках, приближается и тихо говорит с ним; он видит только вблизи, он должен подносить предметы почти к самым глазам, чтобы видеть…- А, черт! Это портрет того, имя которого я постоянно забываю; он очень известен в Риме, это тот, который говорил обо мне на обеде в вилле Matei.
– Чем занят кардинал,- спросила я,- что он намерен делать, кого он видел в последнее время?
– Вчера… вчера у него было большое собрание… люди, имеющие отношение к церкви… все! Да, обсуждали важный вопрос, очень важный, вчера, в понедельник. Он очень беспокоится, так как дело идет о… О чем?
– Говорили, стараются, хотят…
– Чего? Смотрите же.
– Хотят его сделать… папой!
– Ото!!!
Тон, которым это было сказано, удивление сомнамбулиста и слова сами по себе дали мне как бы электрический толчок; я не чувствовала ничего под ногами, я сбросила шляпу, растрепала волосы, вытащив шпильки и бросив их на середину комнаты.
– Папой!- воскликнула я.
– Да, папой,- повторил Alexis,- но есть большие препятствия. У него шансов для этого меньше, чем у другого.
– Но он будет папой?
– Я не читаю в будущем.
– Но попробуйте, вы можете, ну…
– Нет, нет, я не вижу будущего! Я его не вижу.
– Но кто этот кардинал, как его имя? Не можете ли вы видеть это из окружающего, из того, что ему говорят?
– А… Постойте… А!- сказал он,- я держу его изображение… и,- прибавил он с неожиданной живостью,- вы так волнуетесь, что страшно утомляете меня, ваши нервы дают толчки моим. Будьте спокойнее.
– Да, но ведь вы говорите вещи, которые заставляют меня просто подпрыгивать. Итак, имя этого кардинала?
Он начал сжимать голову и ощупывать конверт (который был серый, двойной и очень толстый).
– Антонелли!
Я откинулась в кресле.
– Думает он обо мне?
– Мало… и дурно. Он против вас… Существует какое-то недовольство… политические мотивы…
– Политические мотивы?
– Да.
– Но он будет папой?
– Этого я не знаю. Французская партия будет разбита, то есть французский
кандидат имеет так мало шансов, он почти их не имеет… его партия соединится с партией Антонелли или с партией другого итальянца.– С которой из двух? Которая восторжествует?
– Я буду в состоянии сказать это только тогда, когда они будут уже действовать, но многие против А.
– А они скоро начнут действовать?
– Этого нельзя знать: папа еще есть, нельзя же убивать папу! Папа должен жить..
– А Антонелли долго проживет? Alexis покачал головой.
– Значит, он очень болен?
– О, да!
– Что с ним?
– У него болят ноги, у него подагра, и вчера… нет, третьего дня у него был страшный припадок. У него разложение крови; я не могу говорить этого даме.
– Да это и не нужно.
– Не волнуйтесь,- сказал он.- Вы меня утомляете. Думайте спокойнее, я не могу следить за вами…
Его рука дрожала и заставляла дрожать меня всем телом; я отпустила его руку и успокоилась.
– Возьмите это,- сказала я ему, подавая письмо Пьетро, запечатанное в конверт, подобный предыдущему.
Он взял его и точно так же, как предыдущий, прижал к сердцу и ко лбу.
– Эге,- сказал он,- этот моложе, он очень молод. Это письмо написано уже несколько времени тому назад, оно написано в Риме, и с тех пор эта личность уже уехала оттуда. Она все еще в Италии… но не в Риме… Там есть море… Этот человек в деревне. О, конечно, он переселился со вчерашнего дня, не более суток… Но этот человек имеет какое-то отношение к папе, я его вижу сзади папы… Он связан с Антонелли, между ними близкое родство.
– Но каков его характер, каковы его наклонности, мысли?
– Это странный характер… замкнутый, мрачный, честолюбивый… Он думает о вас постоянно, но более всего он хочет достигнуть своей цели… Он честолюбив.
– Он меня любит?
– Очень, но это странная натура, несчастная. Он честолюбив.
– Но тогда он меня не любит?
– Нет, он вас любит, но у него любовь и честолюбие идут рука об руку. Вы ему нужны.
– Опишите мне его подробнее с нравственной стороны.
– Он противоположность вам,- сказал Alexis, улыбаясь,- хотя такой же нервный.
– Каковы их отношения с кардиналом?
– Нет, они не ладят, кардинал давно уже против него из-за политических мотивов.
Я вспомнила, что Pietro мне говорил всегда: «Дядя не стал бы сердиться на меня за клуб или за волонтариат; что ему до всего этого? Это он из-за политики».
– Но он – его близкий родственник,- продолжал Алексис.- Кардинал им недоволен.
– В последнее время они не виделись?
– Подождите! Вы думаете о слишком многих вещах, эти вопросы трудны, я смешиваю этот листок с другим! Они были в одном конверте.
Это верно, вчера они были в одном конверте.
– Смотрите же, постарайтесь увидеть.
– Я вижу! Они виделись два дня тому назад, но они были не одни: я его вижу с дамой.
– Молодой?
– Пожилой – его матерью.
– О чем они говорили?
– Ни о чем ясно, что-то стесняло их… Сказали лишь несколько неопределенных слов, почти ничего, об этом браке.
– О каком браке?
– О браке с вами.
– Кто говорил об этом?
– Они. Антонелли не говорил, он предоставлял им говорить. Он против этого брака, особенно с самого начала. Теперь он смотрит на это лучше и несколько лучше переносит эту мысль.