Дневники 1926-1927
Шрифт:
Так можно много писать о человеке, и это будет, как у Максима Горького: «геооптимизм», в котором, кажется, есть все, только нет самого человека.
И вот надо заметить: скажи о человеке как сыне солнца — выходит пусто; скажи о человеке, молящемся хотя бы на чурочку, изображающую бога, притом сделанную его же руками, и это будет трогательно о человеке. Потому что человек, вероятно, еще очень мало сделал такого на земле, на чем бы мог стать другой человек и возноситься, человек существует не в делах, а в своих молитвах. И это не где-нибудь в «мистике», а здесь в повседневной жизни: сравнить, напр., имя изобретателя паровой машины с именем Пушкина или Толстого — имя изобретателя механизма почти исчезает, даже в сравнении с Лермонтовым.
Нет, не сам человек должен похвалить себя — как это глупо! — а кто-то другой, со стороны. Человек как преобразующий фактор на земле — это естественная история, сам человек — это я и мои близкие: Иван, Мария, Катерина, Артем и т. д. Ни я, ни мои близкие, работая для своего существования и только изредка, как бы шутя, сверх того, не могут гордиться собой: чем тут гордиться-то! А вот что из всех нас на земле
Хотелось бы написать об «индивидуальном выходе».
— Это индивидуальный выход, — сказал Алпатов в ответ на решение завладеть бомбой.
— Всякое начало индивидуально, — ответил Писарев, — является Бисмарк и начинает, а потом Германия объединяется: начало всегда индивидуально, а конец выходит общественный.
— Бисмарк выразил собой назревшие потребности общества: через его индивидуальность действовало общество.
— Вы согласны?
— Вполне. Я так могу сказать и о себе: я тоже со своей бомбой выражаю какую-то потребность общества, и, значит, тут нет никакого «индивидуального выхода».
Писарев так и о социализме: «это хорошо, но какое же нам-то с вами до этого дело?.. Что это? Три метки альфа, три метки бета. Реальность — это власть, для власти нужна сила, и эта сила в знании, в бомбе. Между тем, эта вера прозрачна в Писареве (хотел сделать три метки альфы для взрыва, а получил три метки бета для краски). Его реальность, его жизнь, его страдание в эротомании: в цинической замене эроса полом, в этом он, только в этом будет человеком, а не фитюлькой: его искаженный смех… какая-то болезнь… страдания от безверия… безбожность… потому называет своих содержанок «женами»; сам признавался, что болезнь его в том, что сладость всякого дела выпивается им в начале, и потому к концу ничего не остается (начал бомбой, кончил краской). Вероятно, и «жены» получаются, потому что сладость им выпивается (Онегинское).
Так и сбылось, как я предугадал вчера еще до обеда: срыкнул мороз. Я видел, как он нарастал после восхода солнца и так сильно, что некоей разоделись совершенно так же, как зимний лес от инея. Потом, когда тепло от солнца взяло силу, трава в лесу запестрела, на полянке стала зеленая, за кустами седая. Прекрасны были нынешние, пышные озими, когда мороз сошел и весь ковер засверкал бриллиантами росы.
Кента на морозе смешно жалась, горбилась, ходила тихо с поджатым пропеллером, но все-таки работала. Мороз нажал на вальдшнепов, и они подались к нам с севера. 1-го вальдшнепа я встретил в Киновийском овраге, слетел в чаще елок. Между прочим, прокрадываясь к вальдшнепу в чаще, я одним глазом от себя влево заметил какую-то вещь, большую, тюк чего-то, вероятно, стащенного вором из склада и спрятанного здесь. Я хотел было потом посмотреть на эту вещь, но когда вальдшнеп перелетел, я пошел его дальше искать и так забыл про тюк, что только дома вспомнил.
Второй в лесу возле линии еще во время мороза, в кусту. Тоже мелькнул так, что не удалось и стрельнуть. Третьего я вытоптал сам, когда у меня висело ружье на плече: он так чисто летел! Долго искал перемещенного: Кента жалась и плохо работала. Наконец, я утомился держать ружье наизготовке, повесил, бросил искать, и тут он вылетел из-под самых ног. После того мороз растаял, значит, птицы забегали, и Кента начала работать, как следует. Не доходя озими (Зубачевской) Кента стала искать, потом повела и кралась очень долго, я уверен был, что это бежали тетерева, но это были два вальдшнепа. Мы пригнали их к самой озими, один вылетел далеко за кучей дров, другой тоже вроде этого. Раз пять поднимал перемещенного, и все вылетал не в меру. Очевидно, такие вальдшнепы-бегунки бывают по ранним утрам, и потому в другой раз не надо ходить по ним очень рано.
Четыре найденные вальдшнепа так меня заманили, что я обошел без отдыха громадное пространство, ничего не нашел и привел себя в невозможное для охоты состояние. Когда на обратном пути Кента сделала под елью стойку, (возле 2-й будки), я бормотал про себя какую-то ерунду, вальдшнеп бросился мне чуть не в лицо, но я напрасно нажимал и нажимал спуск: предохранитель крепко держал курок. И это, значит, был уже шестой! Потом, спускаясь по крутой тропинке в овраг, я поскользнулся и бухнул вниз, и когда шлепнулся, вылетел от шума вальдшнеп — седьмой. Итак, я ни одного не убил! Между тем вальдшнепы, летавшие чуть ли не перед самым моим лицом, так отчетливо сфотографировались в глазах, так обещают эти видения возможность удачи, что нет возможности удержаться и не идти завтра. Это одна из самых недобычливых охот и в то же время самых заманчивых, не в том смысле как понимают это слово, хороших, а неотвязно манящих обходить большие пространства и морить себя без конца. Завтра я не поддамся этой болезни и буду ходить по ближайшим оврагам с готовыми, свежими силами.
И вот попробуй-ка рассказать по правде какому-нибудь рядовому охотнику результат этой вальдшнепомании! Спросит: «Сколько?» Скажу: «Не помню, сколько именно, но ничего: удовлетворен». И это я, а другой непременно соврет.
7 октября.Мороз еще более сильный, чем вчера, и с туманом. Потом задумчивый день с полупросветами солнца, открывающими дали.
Мы ходили с Яловецким по вальдшнепам, но ничего не нашли. У озими перед нами вальдшнепа спугнули гончие, и вообще не повезло.
8 октября.Перенос мощей преп. Сергия.
Конская ярмарка. Всю ночь, подъезжая, гремели телеги
берендеев. Мороза не было. Несколько раз брызгал дождь. Синицы стали прижиматься к домам, прыгают на подоконнике, листья летят, и все оглядываешься, думаешь — солнце, а это листья.На охоту не ходил, устал от нее. Меня ждало и дома расстройство. Ярик уехал на родину в Смол, губернию, если чума не погубит щенков, то навсегда: конец Ярику.
9 Октября.Можно ли сравнить березовый лес высотою с мачтовым бором! но бывает в боровом редколесье [25] , возьмется светолюбивая береза на обгонки вверх так, что если отстать ей, то погибнуть без света, — и вот на удивление встречаешь среди мачт березу, высотою, как мачта, и никакой дробовик, если птица сядет на самый верх, не достанет туда. Так, бывает, у нас вырастает иная женщина в борьбе за свободу…
25
Попадет светолюбивая береза, и ей так придется, что если отстать, то погибнуть без света, — тогда начинается бег на обгонки березы и соседей; и после многих лет, среди многих неведомых могил берез, угасших без света с великим удивлением, я думаю, ты угасла в неравной борьбе, как простая береза, и даже следа мне твоего теперь не найти, кроме того, что навек осталась во мне неудержимой потребность узнавать.
Я таких женщин знал на Руси не одну, дивился им, но пленила меня маленькая, самая обыкновенная женщина… Дорогая моя Варя, где ты теперь?
<Приписка на полях>Марсель Пруст «Под сенью девушек», изд. Недра. Москва, <19>27.
Моросит дождь. Прошелся немного по вырубке и ничего не нашел. Земля после морозов стала холодная. Еще немного и наступит могильное время…
Маня уехала. Дуня отказалась служить. Павловна осталась одна, и к ней теперь неподступись: рубашку себе не вымолишь, обед дает всегда с припевом, хоть из дома беги. В этой беде знаменитый писатель превращается в жалкую тряпку: этот момент семейной жизни очень напоминает первые годы революции, когда некоторые из народа даже Христа называли барином, потому что Он не работал, а только ходил и учил. Однако я посмеиваюсь в таких случаях и вспоминаю Льва Толстого, которому от Софьи Андреевны доставалось в 100 тысяч раз больше. При таких семейных бедах всегда мелькает мысль убежать куда-нибудь, И вот Толстой убежал: больше тут ничего и не было. Но ведь не все в этом побеге стали на сторону Л. Толстого, некоторые защищали и Софью Андреевну (100 раз «Войну и мир» переписала, выходила массу детей и «удовлетворяла»). И верно, какая-то правда остается и там, притом упрекающая… Что это? Я думаю, это упрекает вина в слабости своей: такого, мол, нельзя допустить и надо бы побить. «Непротивление» больше всего раздражает. Христос этим и возмущает все живое: «дерись!», а он подставляет щеку — возмутительно! Так и жена вызывает на бой…
Разобрав все это по существу, я заметил Павловну, несущую собакам таз, подстерег ее, выхватил таз и, прыгая с тазом, пустился к собакам. Она хохотать, и вся ссора кончилась.
Слушал по радио выступление от женотдела возмутительно шаблонное, и запас пролетарского бунта мне казался исчезающе ничтожным в сравнении с тем, что откроется, когда распропагандируют женскую массу.
10 Октября.Предполагаю сегодня ехать в Москву для переговоров с Полонским о работе в «Нов. мире».
Купить книги: 1) Станиславский «Жизнь в искусстве». 2) Белый «Москва». 3) Мемуары Витте. 4) Марсель Пруст.
Одежда. Сапоги. Непромокаемый плащ. Куртка. Из пищи: чай, кофе.
Признать необходимость (хотя бы на срок земной жизни человека) зла («необходимое зло») — это значит….
…сопротивление материалов есть зло, если цель, напр., просверлить скалу, но это же есть и добро, если скала поддерживает мост…
…зло — это сила сопротивления человеку, преобразующему жизнь себе на пользу. Преодоление зла совершается борьбой с ним (война и труд).
Основная трудность в борьбе со злом состоит в верности определения зла. И, вероятно, ошибка в распознании зла и создает войну. Напр., куропатка — добро, ястреб — зло. Но если объявить войну ястребам и их уничтожить, то куропатка вырождается и делается никуда не годной. Если осушить иное болото — перестанет река. Уничтожить тюрьму — разбойники и воры будут мешать работе.
…Надо ясно видеть добро, чтобы различать зло…
Что такое Кащей?
…возвращаюсь к ястребу: если не будет его, куропатки выродятся, если не будет Кащея, человека не будет, если тень исчезнет — перестанет картина, значит, тогда добро становится как зло, и зло (появление ястреба) как добро.
Отсюда вывод, что если Кащей есть имя необходимому для творчества жизни «злу», то… что то? то, что он служит, как и Берендей, творчеству жизни.
Из всего этого выходит, что так же, как я нашел в образе Берендея силу творческого добра, так же надо найти для Кащея в крестьянской жизни образ творческого зла.
Берендей выходит из Григория («плотского греха не имею»): открывает тайну Золотой луговины; Кащей из Чурки (вечно с бабами).
Вот как вчера Е. П. начала защищать серную кислоту против соперницы и, когда ей сказали о Боге, она ответила: «А это тоже Бог… чтобы не дал согнуться перед негодницей. Вот еще! она скажет мужу, что гулять пошла, а сама на свидание к моему мужу. Я-то за ним хожу, я для него тружусь, а она даром берет и своего мужа обманывает. Нет, Бог, конечно, Бог есть хороший, тихий, кроткий, но и это тоже Бог: силу посылает извести негодницу».
В чурке есть другой бог, чем Берендей, но далеко до Кащея: тот — смерть.