Дневники 1926-1927
Шрифт:
Вот я теперь записал этот сон и думаю, больше уже не повторится мне во сне та волшебная страна. А любовь, пережитая давным-давно в юности, ведь в разных только вариантах она снится всю жизнь. Может быть, все мои радостные писания, вся охота к ним исходит бессознательно от тех моих снов. Что же, если я сознательно запишу свою любовь, не кончатся ли все родники моего <1 нрзб.>существования, которое мне представляется волшебным, из-за чего и хочется жить и ждать новой весны?
Как странно сошлось, что ночью видел волшебное путешествие, а утром получил письмо из Питера с предложением приехать и заключить договор на собрание сочинений. Трудно охватить всю радость, принесенную мне этим письмом. Вчера из-за денег, необходимых для существования, я должен был расставаться со сказкой, которую, исказив, я, может быть, опустошил бы
Теперь я начинаю собираться радостно в эту экспедицию.
1) Отправить спешное письмо Груздеву о приезде в понед., вторн. или в среду.
2) Привести в порядок 1-й том, найти.
3) Купить тетрадку для записей.
4) Написать Леве письмо.
5) Ехать, не расставаясь и с темой романа, и все узнать новое, и дела делать не только по Собранию, напр., надо повидаться с Маршаком и переговорить о детских рассказах. Повидать Федина, в Эрмитаже быть.
22 Января.Морозно. Ясно. И уже в полдень на солнце даже после ночного мороза в 20° маслится лед. На постоялом дворе слышал крик петуха на весенний лад.
Завтра еду в Питер продавать сочинения. Если все будет благополучно и я сделаюсь на два года свободным человеком, то занятия свои распределю так. Первое, буду писать постепенно, не считаясь с редакцией, «Любовь», буду ежедневно возвращаться, как к молитве, к своей теме, и, наконец, добьюсь, что «Любовь» у меня выльется в свободном, ясном и простом рассказе. Второе, время от времени буду посещать Зоопарк с целью войти в дело природостроительства, написать потом книгу о зверях небывалую. Весенний месяц охоты с 15 апреля — 15 мая провести или на Дубне, или в Ведомше. Перевезти лодку. Заготовить материал для изгороди. Выяснить дела с «Раб. газетой» (дать о матерном слове).
К Алпатову: «прогресс» — это была особая вера науки, вера знания. Первое соприкосновение со всякой наукой сопровождается каким-то исходящим от дисциплины светом, направленным в такую сущность мира, которая в будущем открывает всем счастье. Юноше кажется, что если он этим займется, то он и определится в отношении к людям и к миру. Из всех этих чаяний, этой сердечной жизни ученых складывается общая вера знания, называемая словом «прогресс», сопровождаемая расчетом: сегодня электрические лампочки горят в богатых домах, а через 50 лет будут гореть во всех хижинах, вчера общались курьерами, сегодня по радио. Но юноша еще не знает, что эта даровая услада знания непременно исчезнет, если только сам он не станет в науке творцом, а чтобы стать самому творцом, надо когда-нибудь остаться совсем наедине с собой так, будто «прогресс» идет сам по себе, обирая творчество людей и не оставляя им для себя ничего.
<На полях>Странно, что наука, цель которой всякое чудесное явление мира обставить со всех сторон доступными разуму причинами, при первом соприкосновении с ней сама излучает из себя чудеса и ценой своих причин от причины к причине уводит <2 нрзб.>к первопричине, которая будет когда-то разгадана.
Однако если мелькнуло в уме, что на свете что-то неладно с прогрессом, то это не значит еще каких-нибудь последствий для жизни: человек будет жить, как он жил до сих пор, пока ядовитое семя, долго вращаясь по крови, не попадет на самую середину жизни. А потому Алпатов идет на лекцию по-прежнему, слушает, записывает…
Восстановляю в памяти вопрос свой доктору Москвину в Клину {53} : «Посев клевера есть факт несомненного перехода к более высокой культуре с. х-ва, но ведь не мы с вами выдумали клевер, мы с вами не страдали за клевер, не любили его так, что жизнь наша ставилась бы в зависимость: «клевер или я». Но если трехполка сменяется четырехпольем с клевером, то нам-то какое дело!»
Понятно, что при такой остроте запроса к личности Алпатову мир людей переставляется, и он видит прогресс только в сцепке его с человеком. Он падает в мир несчастных людей, в их трагедию: это когда «открылись глаза» (на внутренний мир). В таком состоянии происходит уверование сектанта, солнце останавливает звезды, возвращается к тем звездам человек, какими увидел их первобытный человек. Все живое. Месяц.
<1 нрзб.>последняя шкура была сдернута, и человек стал нагишом, нагой душой к нагой душе. Там, наверху, где-то были «счастливые», но они недоступны.
Когда Алпатов сжег письма, то в эту ночь… Он не знал, что в эту ночь он сорвал с себя последний якорь, который держал его в глубине и что он плывет теперь на прекрасную поверхность освещенного солнцем мира. (Вопрос: отчего же это произошло? от смерти, то была смерть, и выплыл наверх ребенок в детский мир; все отпало прежнее, потому что он умер, и это надо описать, как смерть; значит, Петербург ему будет агонией с мотивом: «я — маленький»).
Но ведь не мог же умереть он так, чтобы не осталась память о прежнем? она слилась со всем миром: «всем так». Смерть, как тюрьма, открывает свободу (после смерти — хорошо). (Тюрьма = смерть = кащеева цепь). В общем, тема: человек умирает и родится при жизни: переход Алпатова к радости жизни такой же «естественный», как при выходе из тюрьмы = мотивы тюрьмы = мотивам любви, только все углубляется: там было освобождение, здесь воскресение. Окончательно: человек может быть человеком, если он дает что-то другим, а дает он, если творит, и начинает творить, если исчезает «личная заинтересованность». Он <не дописано>
Музей — как собрание памятников творчества Девы (Дрезденский музей). (А Рубенс?) Там же встреча с Ефимом.
Волково кладбище: «Энциклопедия» Павленкову. (Виктор Иванович = святой библиотекарь Попов: почему это не настоящие святые?). Это должно окончательно сразить Алпатова: т. е. что и в работе выхода нет.
Творчество истинное: так же как корчуют для нивы кустарники, так для творчества надо освободиться от себя, чтобы «я» не было преградой. Надо, чтобы «я» преобразилось в «я — это весь мир», и в нем где-то на разных ступенях и человек, и, значит, «я», вместе с миром и человеком — мы.
Музей.
Пусть Венера голая, пусть на мраморе видны все мельчайшие изгибы тела, но ведь все эти линии и краски не движутся: они отвлеченные, значит, отвлечены человеком, заменившим асимметрию своих чувств симметрией разума и гармоничного духа. Они все несут в себе печать смерти в создании девственного мира.
23 Января.Сдало. Пырхает снег. В 3.10 дн. выезжаю из Сергиева, в 1/2 6-го на Николаевском, а поезд в Ленинград идет в 9.30.
24 Января. Питер.Город мертвецов. Грандиозность Невы и кучка рабочих: Ленинград. Козочка пропала {54} . (Лавочки даже все на прежних местах). Сергей Алекс. Семенов. Ему город хорош: «Вам это литература, мне — родина». — «А как вы чувствуете класс?» — «Не люблю интеллигенцию». Дом, нельзя дом отдавать, а вот дворец и все сделано рабочими, не архитектор, а рабочие. А потом оказывается этого чувства много, и есть теория.
Евгений Львович Шварц.
Ася Никитична Старк — детский отдел.
Маршак.
Маршак до 12 звонить или в 6–7 веч. Пантелеймонов <1 нрзб.>(ул. Пестеля) д. 14, кв. 11, 2-й эт. Сергей Александрович Семенов. 5 томов, 60 листов = 9 тыс. (или 10 т. 500 р.). Срок договора относительно первых 4-х томов 2 года, относительно двух последних 3 года; Сроки рукописей и уплата денег.
Вот тут-то, конечно, все и заключается: архитектор строил или рабочие. Мне представляется, что архитектор, ему — рабочие. Но и это чувство вещей, материи он называет «классовым» чувством. Я ставлю на проверку это чувство: если оно «классовое», то сводится к революционно-интеллигентскому, если же универсальное, то это голос земли, материи; если первое, то значение его только разрушительное, если второе, то созидательное и совершенно новое и близкое мне. У меня оно есть, но выходит из сострадания, из сочувствия и жалости, у них же — из «хозяйского» чувства (вспоминается Волково кладбище: Белинский и Павленков).
Вызван дух хозяина земли. Вызвал его «интеллигент»: но интеллигент хотел стать хозяином вызванного им духа, а тот показал ему кукиш: «я — хозяин», и стали врагами друг друга (вот почему Семенов при моем запросе о природе его классового чувства сказал: «я не люблю интеллигенцию». Очень интересно еще, что все трагические Положения личности, о которых я ему говорил, не могли тронуть его, а когда сказал, что это религиозное чувство, что все дело в бабе и что Мадонна есть запрещение жизни (девственность), то вдруг все понял.