Дневники 1930-1931
Шрифт:
Когда у нас развалился сразу после газеты колхоз «Гигант» и множество маленьких внутридеревенских, один колхоз «Смена» не только не развалился, а даже именно в самый момент выхода газеты электрифицировал и установил лесопилку. Главная причина этому — что колхоз «Смена» сложился год тому назад без помощи «головотяпов» — это раз, второе, что когда в других колхозах энергия инициаторов тратилась на уговоры, здесь руководители, пользуясь распоряжением правительства <2 нрзб.>, подобрали себе живой и мертвый инвентарь, чуть ли не даром где-то на складе Рудметаллтреста подобрали старый локомобиль, ремонтировали его и пустили электричество на лесопилку. Но самая главная причина, это
28 Апреля. Отзимок.
Леву проводили в Сибирь.
Вчера было -4 °R. Сегодня -2°. Ходили за сморчками. Нашли замерзшего на земле дрозда-рябинника. Сморчков урожай.
Опять голова болела. Принимал пирамидон. Вечером читал К. Леонтьева и дивился. Чувство весеннего перелета покидает меня, напротив, хочется зарыться в свой будничный день…
Обдумываю «глухари».
29 Апреля. Земля переночевала под серым одеялом тяжелых туч, много подтаяло под ним, согрелось, и это утро, после морозов вышло довольно теплое, дождь пошел.
В Ченцах взялся меня везти Данило, седеющий, кудрявый бездетный Авраам. Мы поглядели с ним друг на друга и, как это бывает, без слов уговорились дорогой молчать и не мешать друг другу думать. Моя дума была невеселая: о том, что я пережил всех своих родных, притом еще вышло так, что не видел смерти ни матери, ни сестры, ни трех своих братьев. «И за то вот, — думал я, — что был избавлен от зрелища смерти родных, теперь вот живу и смотрю на смерть всего, что называл своей «родиной». Данило, вероятно, тоже думал о чем-то невеселом, я заметил это в нем, когда мы переезжали ручей: куличок-песочник с писком взлетел и пересел от нас подальше; так вот Данило, думая, посмотрел на него, повел головой в сторону его полета и, когда он сел и закачался, а лошадь двигалась, то Данило повертывал глаза в сторону кулика по мере того как лошадь двигалась: так цепляются равнодушным глазом за что-нибудь мало-мальски живое среди огромного мертвого, когда одолевает однообразие неразрешимой думы. В тот момент, когда кулик стал невидим, я спросил:
— Скажи, Данило, о чем ты сейчас думаешь?
— О мальчишках, — ответил он, — что вот я остарел на своем хозяйстве и землю постиг, а теперь приходит чужой мальчишка, лошадь не умеет запрячь, а учит тебя… Хуже этого ничего нет. Я об этом думаю: для чего такая напасть?
Все утро сегодня провел в беседе с комсомольцем из колхоза.
С малолетства осталось у меня в памяти из жизни дворянской России: у одной светской барыни единственная любимая дочь из Москвы поехала в деревню к родным и пропала. Следы ее скоро нашлись в одной женской общине. Мать поспешила туда. Но игуменья видеться матери с дочерью не разрешила, и дочь через послушницу прислала отказ. Несколько дней под дождем без пищи бродила в лесу мать и потом вошла в монастырь навсегда и жила там долго с дочерью, не будучи никогда религиозной, не только <1 нрзб.>кто из них раньше помер, мать или дочь…
Пусть не такой монастырь и даже не женский, и в мужском нет монахов, ничего нет монастырского, только стены монастырские и башни, из которых слышится иногда крик и плач колхозных ребят, но я, выслушав в этом колхозе жизнь Насти, вспомнил о матери ради дочери, заточившей себя в монастырь. Настя, красивая, высокая женщина была отличной матерью и хозяйкой: трое маленьких у нее, свой дом был, две или три коровы, лошади, свинья, птица. А муж ее, партиец, был назначен в колхоз устраивать новую жизнь в монастырских стенах. Там устраивал коммуну, сюда приезжал помогать жене в своем хозяйстве. «Одно исключает другое» — это родилось в городе и там живет, в деревне одно входит в другое, часто мешает, но никогда не исключает. Городским можно удирать в деревенскую. Пришлось свое хозяйство ликвидировать, и Настя с детьми поехала жить к мужу в колхоз, С недобрым сердцем пошла, и случись, в колхозе у нее украли шерстяной платок. «Воры, — сказала она мужу, — к ворам жить меня привел». Села на порог кельи и заплакала.
Две недели с места не сходила, ревела, и тут за две недели все ее прошлое прошло, как у той героини, когда она бродила в лесу. Когда все прошло, она встала и, оглядевшись вокруг себя, увидела, что все, чем она жила — нет ничего: дети в яслях с утра до ночи, пищу готовить незачем: все в столовой и в комнате прибирать нечего: там только переспать, там кровать стоит, голые стены. Тогда Настя повязала красный платок и пошла на работу. Теперь она в партии.Молодой человек шел по дороге, сухой, тонкий, как все нынешние, в кепке, несколько мрачного вида: молодой старик. «Из колхоза?» — спросил я. Он кивнул головой, и мы пошли рядом. Мне удалось сразу завоевать его доверие советом записывать в тетрадку результаты своего ежедневного труда в колхозе, чтобы понимать движение трудовой общины.
— Все теперь у нас очень быстро движется, только мы мало обращаем внимания. Вот <1 нрзб.>приходит человек, заложил руки в карманы и начинает в воздух пускать слова с потолка, а ты сам трудился, сам делал и не можешь сказать, потому что забыл.
Слова мои попали в самое сердце комсомольца, он рвался что-то сказать с своей стороны, но я еще прибавил:
— В этом и есть жизнь сознания: каждый день отдать отчет в своем труде и не располагаться на табельщика и бригадира: каждый внутри себя должен быть и табельщиком и бригадиром, тогда бюрократия займет свое скромное место.
После этого вступления я даю слово своему спутнику, и он мне много рассказывал.
Сколько раз приходит в голову, что жизнь необыкновенная и надо записывать, но когда станешь писать, все идет кругом в голове, а на бумаге нет ничего. Все началось от книг в деревне, попало в голову о новой жизни. Собрались, начали колхоз. Работали много, больше нельзя.
Главное — это неграмотные: те работали без отказу. Грамотные хуже работали, а табельщики себе часы и дни насчитывали, теперь это начинает всплывать. А члены правления работают на расширение, до нас им дела нет никакого, двигалось бы дело, расширялся бы колхоз.
Такие женщины, как Настя, — все: каждая выплачет из себя деревню, потом становится работницей. Некоторые не выдерживают и возвращаются домой. Для брака записи даже не требуется, все дети обеспечены, и женщина два месяца не работает до родов и два после родов. Гулящих, однако, только две, все держатся парами (потому что все-таки работы очень много и пища неважная).
Жизнь в колхозе фабричная. Она тяжелей деревенской и скучней. И там можно улучшить жизнь свою придумкой: нажег углей, отвез в Москву и поправился. Тут все продумано, только работай: 14 к. и самое большее 18 к. за час. В деревне любви к человеку больше, чем тут: неравно работают люди, и на глазах все, и все укоряют ленивых, а ленивые заведуют. Тут свара постоянная.
На днях постановили перейти на коммуну. Есть надежда, что так будет лучше: все-таки коммуна, идея. А члены правления, конечно, рассчитывают, что на коммуну больше будут давать. Вот хотя бы трактор, что это за машина: каждый день чинить приходится.
30 Апреля. Отзимок. Утром мокрый снег белеется на воротах и заборах, а на земле делается грязь.
Вчера Петя телеграмму прислал (просит денег). Читаю К. Леонтьева. Из его пророчеств многое сбылось, напр., о падении монархизма в Германии {72} при небольшой неосторожности правительства в отношении России и Франции.
1 Мая. Вчера вечером ходил на тягу с Трубецким и Огневым. Морозило. Желтый холодный закат — серп и звезды над черными зубцами лесов.
Утро солнечное, потом чудесные майские облака.
Снимал торжество на площади. Когда сходились организации, то настроение поднималось сильно, главное, мальчики удивляли стройностью своих колонн. Потом, когда собрались, оказалось, что кого-то нет из Москвы, и так долго это было, ждали, ждали, а неизвестно из-за чего. Фотограф снимал, и к нему власти относились с редкостным уважением, как будто он был главное лицо, и все собрались только затем, чтобы сняться.
М. сказал, что «пролетарий» в первоначальном значении значит производитель потомства.