ДНЕВНИКИ 1973-1983

Кенозиз Церкви в истории… Как если бы Бог спасал Церковь от внешних успехов. Ибо при внешнем успехе она есть только этот успех: земной, человеческий, преходящий и, главное, придающий "гордыню". "Преуспевающая" Церковь служит Антихристу.

Свидание вчера с Сашей Дорманом (мужем Лены Штейн). Просит крестить и его, и жену. Так очевидно, что желание это порождено не внешним успехом Церкви. Успех Церкви – это вот эта "тайная передача" – Церковью, в Церкви – знания Христа, желания . И она происходит все время. Но тут сразу начинают "определять" это как "духовное возрождение", "объективировать", анализировать степень "возрождения", и вот уже расцветает махровым цветом – гордыня.

Очередная "Русская мысль". Кажется, понял, что раздражает меня в ее тоне. Это газета только и исключительно анти (антибольшевистская). Поскольку, однако, все ее читатели тоже анти , то все эти еженедельные доказательства зла советского режима утомительны и однообразны и, главное, не нужны. Порочный круг: эмиграция в ту меру эмиграция, в какую она анти . "Анти" это, однако, в ту меру, в какую оно становится ритуальной, словесной риторикой, эмиграцию эту как бы "иммобилизирует"2 . Все тот же однообразный, безжизненный, привычный крик . А крик, когда он становится привычкой, мучительно надоедает. Я, например, крик этот слышу шестьдесят лет! И без малейшего признака, что им что-либо осуществляется… Получается что-то вроде той "возни с Болгарией" Инсарова, о которой со скукой говорит один из героев "Накануне" [Тургенева].

В "Вестнике" замечательная глава Солженицына – о последних неделях Думы. Читая, подписываешься под каждым словом.

Пишу все это, чтобы "включиться", чтобы хоть как-нибудь преодолеть овладевшую мной lassitude', безблагодатность, опустошающую душу.

1 "В особенности проникнитесь важностью исполнения долга, на чем всегда настаивал мой первый духовник". "Христос умер, – говорил он мне. – выполняя свой главный долг". "Причина всех несчастий, физических и нравственных, – вглядывание в самого себя" (фр.).

2 От immobilize (англ.) – лишать подвижности, парализовывать.

3 усталость, вялость (англ.).

Четверг, 18 февраля 1982

Вчера целый день дома, за письменным столом. И сразу другое настроение… Вечером Л. убеждает меня не поддаваться – в связи с церковными делами – раздражению, ворчанию, негативизму, горечи. Она права – самое ужасное было бы спуститься на тот уровень, на котором все эти дела "делаются". И лучшее средство от этого – работа, "воплощение" тех нескольких "видений", что составляют мое мироощущение.

Соблазн активизма в Церкви. Том рассказывает вчера об одном из нами "сформированных" молодых священников. У него всего двадцать прихожан. Но он неустанно рассылает им какие-то циркуляры, формуляры, опросные листы, требует, чтобы они на все это реагировали тоже в письменной форме, и т.д. В теперешнем мире, особенно же в Америке, Церковь воспринимается как "предприятие", как "деятельность". Священник все время тормошит людей, чтобы они что-то делали для Церкви . А это дело, в свою очередь, измеряется, так сказать, количественным критерием: сколько заседаний, сколько долларов, сколько "дела"… И все это, несомненно, нужно. Опасна не сама эта деятельность, а редукция к ней Церкви, отождествление с ней церковной жизни . Между тем как "идея" Церкви, сакраментальный принцип ее жизни в том. что, с одной стороны, она как раз уводит нас от "дел" (отложим попечение), дает нам приобщиться "новой жизни", вечности, Царству, с другой же – требует от нас, чтобы этот опыт новой жизни мы вводили в мир . Чтобы "мир сей" мы очищали, просвещали "неотмирностью" опыта Церкви. А выходит наоборот: на деле мы "деловитость", в конечном итоге – суету мира сего вводим в Церковь, ей подчиняем, ею отравляем жизнь Церкви. И получается порочный круг, и таинство "повисает в воздухе". Получается не воцерковление жизни, а обмирщение Церкви.

Пятница, 19 февраля 1982

В "Orientalia Christiana Periodica" (vol.47/2, 1981) рецензия неизвестного мне G.Nedungatt, S.J. о моей "Church. World. Mission". Выписываю заключение:

"Schmemann's is one of the most powerful voices of Orthodoxy today, which ought to be heard. He is provocative, prophetic and paradoxical. ("There is no real freedom outside the Church," he writes on p. 184. Before objecting – "if so, equally, extra ecclesia nulla damnatio", go and read the whole essay on "Freedom in the Church" and try to see what he means to say.) His theology is an antidote to the shining stone that is often proffered as living bread to a consumeristic society by a commercialized theology"1.

1 "Голос Шмемана – один из сильнейших в современном Православии, и к нему следует прислушаться. Пророческий и парадоксальный, он побуждает к размышлениям. ("Вне Церкви нет настоящей свободы", – пишет он на стр.184. Перед тем, как возразить: "Если так, то вне Церкви нет и осуждения", прочитайте всю статью "Свобода в Церкви" и попробуйте разобраться в том, что он хочет сказать.) Его богословие – противоядие против того блестящего камешка, который предлагается поставленным на коммерческую основу богословием в качестве живого хлеба потребительскому обществу" (англ.).

П[етр] М[икуляк] рассказывает мне сегодня о церковном "пожаре" в Пенсильвании в связи с декретом наших владык о новом стиле. Сто лет этих несчастных карпатороссов и галичан не учили ничему, кроме "старого стиля", в нем учили их видеть сущность Православия. И вдруг – опять-таки без всякой подготовки – переходить на новый стиль!

Исповедь, сегодня после утрени, одной из наших "семинаристок". Американская болезнь: патологическая боязнь не быть популярной , выпасть из круговой поруки того социального микроорганизма, к которому принадлежишь. Сколько в Америке "держится" на этой псевдодружбе, псевдоинтересе друг к другу, на своего рода "ритуальном" или "символическом" единстве. И все это из-за боязни, столь же патологической, остаться, хоть и на короткое время, в одиночестве. У американцев предельно неразвита внутренняя жизнь. Ее сознательно заглушают, заговаривают этой вот "круговой порукой". И когда она – внутренняя жизнь – пробивается через все это, человек впадает в самую настоящую панику и бежит к психиатру излечиваться от нее… Это же относится и к американскому браку. Он либо распадается, либо же муж и жена живут в какой-то мучительной, тоже "панической" зависимости друг от друга. И это так потому, должно быть, что американца со дня рождения учат adjustment to life1 . Учат и в семье, и в детском саду, и в школе, и в университете. Поэтому всякое выпадение из социума американец переживает и воспринимает как угрожающий симптом maladjustment2 , требующий моментального лечения. Я часто спрашиваю себя и даже писал об этом: почему в семинарии такое напряжение ? Ответ прост. Потому что все живут только "по отношению" к другим, ко всем, им все время "дело" до других… Они думают, что это христианская любовь. Но это совсем не христианская и не любовь. Это все время на деле предельно эгоистическая забота, страх о себе, боязнь не иметь в других свидетельства, удостоверения своего собственного существования. Высшая похвала: "Не relates well to people…"3.

Среда, 24 февраля 1982

Вчера – в Балтиморе. Лекция в Loyola College. Лучезарный – первый подлинно весенний – день! Я приехал заранее и с вокзала пошел пешком – километра четыре, если не все пять. Наслаждение от солнца, от утренней городской жизни, от одиночества, как бы всему, что видишь, – благодарно открытого. "Удачная" лекция. Уютный завтрак с профессорами, разговор живой, но серьезный и подлинный и о подлинном с людьми, задающими себе вопросы о Церкви, о мире, о людях, а не просто разводящими свой елейный и – одновременно – садистский триумфализм, не играющими в "духовность"…

"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас…" (Мф.23:15).

1 приспособляемости; адаптации к жизни (англ.).

2 плохой приспособляемости, слабой адаптации (особенно к окружающей обстановке) (англ.).

3 "Он легко сходится с людьми" (англ.).

Четверг, 25 февраля 1982

Вчера за блинами у Юры и Вероники Штейн разговор о "захвате" "Нового русского слова" какими-то диссидентскими, "третьеэмигрантскими" жуликами, об изгнании Виктора Соколова (у которого мы ужинали в прошлое воскресенье) и т.д. Ускоряется процесс гниения эмиграции, и от него нужно держаться как можно дальше… Эмиграция, всякая эмиграция – болезнь, ибо – состояние ненормальное. Но она осмыслена, она совершает свою "миссию", пока она преодолевает себя как "болезнь", претворяет себя в какое бы то ни было, но служение . Этим держалась первая эмиграция, обреченная на "служение" уже хотя бы тем, что никто на Западе – ни правительства, ни литература, ни политика – ею не интересовался, денег ей не платил и на службу к себе не пускал. Все было "героизмом" – и школы, и газеты, и издательства, и "политика". Все это начало меняться уже со второй волной, попавшей на Запад в эпоху холодной войны и в нее включившейся, но уже по заказу (см. радио "Свобода"). С появлением же третьей волны произошла радикальная метаморфоза, потому что 95% ее и эмигрировали-то не для того, чтобы "служить" – России, свободе и т.д., а для себя , для возможности делать то, чего "там" они делать не могли. Они эмигрировали во имя своего личного, житейского успеха … Поскольку, однако, успех этот зависит, в большинстве случаев, от их "представительности", от признания их Западом как "представителей" порабощенного Советского Союза, то создалась и не могла не создаться атмосфера самозванства, главное же – рвачества во всех его видах, формах и степенях. И все стало фальшиво . В первой эмиграции многое было ненужным. Но не было – в теперешнем размере ее – фальши . Люди верили в то, что они как эмигранты делали, даже если то, во что они верили, каким "ценностям" служили, было ошибочным или ненужным… Да, и тогда эмигранты писали друг на друга доносы, но писали их "бескорыстно", ибо донос не мог привести к службе, пенсии, мягкому редакторскому креслу. И, наконец, морально ни доносы, ни рвачество не оправдывались. На самом высоком уровне эмиграции, там, где "давался ей тон", идеал эмигранта был идеал "рыцарский". Конечно, по-настоящему жили этим идеалом и воплощали его. как всегда и всюду, немногие. Важно то, однако, что и не воплощавшие его должны были по нему равняться. А теперь этого идеала нет, и, потому что его нет, все "идеалы" стали фальшивками. И в этой атмосфере жить нельзя и не нужно.

Бурный, неистовый роман между Н. и Н.Н., в который я почему-то оказываюсь вовлеченным. Слушая их "излияния", думаю о том, что как история никогда никого ничему не учит, так же непередаваем и личный опыт, никакая другими накопленная мудрость. Каждый в минуту жизненной бури – один, вне достижимости, и ему ничего не говорит, ни в чем не убеждает чужая мудрость, чужой опыт. Как если бы каждый человек должен пройти через все стадии "человеческой истории".

Понедельник, 1 марта 1982. Великий Пост