Дневники Фаулз

Из статьи Раймонда Мортимера («Санди тайме», 22 ноября, 1953): «Вера в грех, на мой взгляд, дает писателю больше, чем вера в добро и зло… Католицизм особенно привлекает писателей, наделенных воображением, потому что в нем каждое действие расценивается как потенциально значительное, последствия которого могут длиться бесконечно долго».

Экзистенциализм.

Девушки в Эшридже. Кое-кого из них я начинаю узнавать. Подобно мальчикам на Спеце, они прелестны, испорченны, часто это дети разведенных родителей. Некоторые исключительно красивы: нордические блондинки; жизнерадостные, шумные гречанки; богатые, смуглые и чувственные персиянки. Здесь встретишь и все разновидности традиционной английской красоты. Но насколько лучше одеваются иностранки; насколько они женственнее, насколько больше склонны любить! Они смело подчеркивают свой пол.

28 ноября

С каждым днем ситуация еще больше запутывается. Теперь Р. решил, что Анна должна остаться с Э. Он не несет ответственности за ребенка. Однако, похоже, это письмо, говорящее о разрыве, всего лишь отчаянный блеф. Э. и Р. окончательно разругались, и, по сути, ни один из них не хочет брать на себя ответственность за дочь. Я тоже не могу взять на себя этот груз. Э. не способна одновременно ухаживать за ребенком и зарабатывать на жизнь. Полный тупик. Я дошел до того, что стал задумываться, а стоит ли все продолжать. Кто-то должен проявить мужество. Или Э. должна отказаться от Анны, или я должен оставить эту работу, найти более выгодное место и содержать Э. вместе с Анной (в этом случае нужно не только мужество, но и большое везение). Или Рою взять Анну, но его озлобленность и эгоцентризм берут верх над отцовством и католицизмом. Ключ ко всей ситуации — деньги. Будь они хоть у одного из нас, все трудности были бы преодолены. Деньги — источник как добра, так и зла.

Здесь я подвергаюсь постоянным плотским искушениям — черт бы побрал эту проклятую мужскую неразборчивость, из-за которой мужчина стыдится себя всякий раз, когда на горизонте маячит хорошенькая женщина. Мысль Марселя о браке как гарантии верности кажется здесь весьма уместной [468] .

20 декабря

Ли. Закончился первый семестр в Эшридже. К концу машина стала раскачиваться, да и время не так уж тянулось. И так легко оступиться, если этого хочешь. Она — девушка из Южной Африки, держится непринужденно, не лишена снобизма, умная, элегантная, живая, остроумная — особенно по сравнению с другими здесь, в Эшридже. Изящная, ладная, небольшого роста, с хорошо развитыми, волнующими формами. Великолепная осанка, всегда хорошо одета; замкнутая, от Эшриджа не в восторге. Темно-серые глаза с фиолетовым отливом, живые, проницательные, выразительные на умненьком, пухлом, хорошеньком личике. И потрясающий цвет лица — эту кожу так и тянет погладить. Абсолютно недосягаема: дочь богача, свободно ориентирующаяся в самых разных социальных и сексуальных тонкостях. Очень соблазнительная; я позволил себя соблазнить, и она, в свою очередь, тоже. Ничего не говорилось — все сказали наши глаза. Мы постоянно встречались — нас тянуло друг к другу. Просто сидели вместе, и нам не было скучно. Она вытеснила из моего сознания Э. Мысли, мечты только о ней; письма к Э. — лишь тягостный долг. Присутствуют все сладостно-томительные признаки юной влюбленности — невозможность сосредоточиться на работе, отсутствие аппетита, сознание собственной глупости; в таком замкнутом мирке, как Эшридж, любовная связь будет замечена еще до своего зарождения.

468

Дж. Ф. имеет в виду французского христианского философа-экзис-тенциалиста Габриеля Марселя (1889–1973), делавшего упор в своей философии на важность конкретного опыта, который ставится им выше абстрактного теоретизирования. В «Тайне бытия» (1951) он утверждает: хотя саму жизнь можно рассматривать как факт, ее природа не поддается объективному анализу. Становление человека требует личного погружения в тайну бытия, сущностно связанную с такими непреходящими ценностями, как вера и любовь, которые научное мышление бесстрастного механистического мира старается не замечать.

Мы с ней и еще две девушки однажды вечером отправились в Литтл-Гэддесден, чтобы послушать молодого гитариста Джулиана Брима; он замечательно играл в елизаветинском особняке [469] . Старинный резной камин, обшитые панелями стены, нежная лютня и гитара, несколько любителей музыки. Потом — дорога домой. Я держал одну девушку за локоть, а Салли — за руку. Маленькая, холодная, неподвижная ручка; однако никакого поползновения ее выдернуть. Но последние дни были напряженные — мы утратили самообладание. Стали вести себя неестественно. Не представляю, как мы проживем еще несколько месяцев. Она уезжает в апреле.

469

Литтл-Гэддесден — ближайшая к колледжу деревня.

Две моральные проблемы. Первая — я твердо решил не связывать судьбу с Э., если придется брать Анну. Это даже не связано с экономическими трудностями, какая-то животная часть во мне противится этому. Я знаю, что это плохо. Единственное оправдание, что я принял решение сейчас; любое другое решение было бы бесчестным — как чек банкрота. Вторая — призрак измены, мешающий рациональным планам хранить верность любимой женщине. Я люблю Э., хочу хранить ей верность. Но мы в разлуке, и тут появляется Салли. И воцаряется хаос. Мне известно, что я падок до женщин, не способен жить один и хранить верность; а теперь не уверен, что смогу хранить верность и в супружестве. Сколько в этом экзистенциалистской свободы воли?

Мне по душе Эшридж — нравится место, и жизнь в нем тоже. Приятно жить на свежем воздухе, иметь прислугу, встречаться с посетителями; приятно видеть семьдесят девушек, богатых и счастливых, — они словно входят в архитектурный ансамбль, как фонтаны в Испании; нравится цинизм педагогов и энтузиазм студентов; отсутствие суеты, всего городского. Рутина, соблюдение формальностей. Причудливая старомодная структура — словно выброшенный на берег кит; в ней легко и приятно жить. Много здорового абсурда и эксцентричности.

Я просто в восторге.

День и ночь в Лондоне — с Э. Она теперь живет вместе с Анной в прекрасном доме эпохи Регентства на Эдвардс-сквер. Сумасшедший дом, управляемый привлекательной взбалмошной ирландкой с седыми волосами и исключительно благородным, почти безукоризненно красивым лицом; она прирожденная лгунья, живет, занимаясь хаотичной благотворительностью, в окружении матерей, детей, поэтов и неоплаченных счетов. Крошечный безумный ирландский мирок в центре Лондона. Грязный, чувственный, дружественный, невротичный; никто не думает о завтрашнем дне; все веселятся или печалятся.

Э. каждый день работает с девяти до шести за прилавком парфюмерного магазина. За ребенком присматривают в сумасшедшем ирландском доме. Бедная Э. Анна целиком на ней, Э. несет все расходы — Рой опять без денег; он надеется получить место преподавателя в Суонси. Впрочем, Э. думает, что он его не получит, а жалованье там тысяча фунтов в год.

Она обвиняет меня в том, что мне наскучила вся ситуация. И это правда, я устал от нее. В то же время понимаю, что веду себя как эгоист. Нужно давать Э. деньги. Она еле сводит концы с концами. Недоедает. Но она крепкая, выносливая, изобретательная, несмотря на суровые лондонские обстоятельства.

Хуже всего, что я виноват перед Анной. Я наблюдал за ней сегодня: она смотрела на меня странным, враждебным взглядом; и все же мне совсем не было ее жалко. Она реальность, довольно абстрактная, находящаяся в сфере нормальных человеческих обязательств, от которых нельзя отмахнуться. Я не могу ее игнорировать, но и принимать во внимание тоже не хочу.

Мне хочется, чтобы мы с Э. были свободными, могли путешествовать, вместе жить, храня верность друг другу, — брак меня не прельщает. Я остро ощущаю глубокую внутреннюю нестабильность — не обязательно в плохом смысле, — внутреннюю подвижность, жажду свободы — особенно в передвижении. Мне не нужно много денег — лишь бы хватало на обычную жизнь, на скромные путешествия; не хочу невыносимого груза домашнего хозяйства, экономической удавки, при которой нет никакой свободы передвижения. Все это противоречит разумному, нравственному началу.

29 декабря

Слава Богу, Рождество позади. Унылое время года. В материальном плане в Ли много еды и питья, но я чувствую себя настолько не в своей тарелке в этом мещанском мирке, среди маленьких девочек, дядьев, теть, рождественских елей, что становлюсь чуть ли не аскетом. Ем мало и в спиртном себя контролирую. Чувствую себя виноватым перед родителями — неблагодарный, отчужденный, мрачный, загадочный тип.

На второй день («день подарков») Рождества еду в Лондон к Э. Две восхитительные ночи в комнате, окна которой выходят на Эдвардс-сквер. Потом трудные, омраченные безденежьем дни; по отдельности мы живем экономно, но вместе становимся неуправляемыми. Тратим все — до последнего. У Э. нет работы, нет денег. У меня два фунта в банке и никаких поступлений до жалованья в конце января. Мне нужна новая одежда, потребуются деньги, чтобы перепечатать книгу о Греции. Э. повязана по рукам и ногам Анной, перспективы — если попробовать заглянуть в будущее — довольно мрачные. Мы же мечтаем о Юге, поездках, путешествиях, пребывании на солнце.

В рождественский сочельник Э. совершила обход ночных клубов в обществе прежнего любовника Алана, брата Бетти. Вечер закончился в его постели. Он пытался овладеть ею, она же, если ей верить, даже не позволила себя поцеловать. Этот рассказ вызвал во мне отвращение, приступ ярости, ревность — начать с того, что я ей не верю, хотя и чувствую силу ее любви. Но она непостоянна по самой природе, теряет над собой контроль в кризисных ситуациях (что лучше, чем постоянная безответственность), и поэтому я иногда задумываюсь: а не стоит ли мне бросить ее.