Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— И славное настоящее, — подхватила я. — Но как насчет будущего? Что ждет нас?
Предсказание старого Ипувера о молчании богов до сих пор не давало мне покоя.
— Кстати, о будущем. — Антоний наконец оторвался от мозаики. — Мне пора подумать о будущем наших детей. Вскоре я напишу завещание, в котором я сложу с себя обязательства перед Римом.
Завещание! «Сложу с себя…» Это звучало зловеще. Я ненавидела окончательность завещания. Однако только у глупцов его нет: если ты не позаботился о завещании, твои враги будут оспаривать права твоих наследников.
— Я надеюсь,
По моему глубокому убеждению, у Цезаря имелось более позднее завещание, чем то, что нашлось у весталок. Но новое завещание не сохранилось — удивительное упущение для человека с предвидением Цезаря. Сложись все по-другому, Октавиан, возможно, продолжал бы сейчас учиться в Аполлонии, как все прочие его племянники, оставшиеся в безвестности.
Но довольно об этом, сказала я себе.
— Да, я отправлю его в Рим, в храм Весты, где останется до моей смерти. Но ты узнаешь его содержание. Ты будешь присутствовать, когда я буду диктовать его, а Планк и Титий выступят в качестве свидетелей. Все, что касается моей римской семьи, можно обсудить позже. А что насчет нашей? Каково ее будущее?
Разговор показался мне странным. Единственным ребенком, чье будущее представлялось неопределенным, был Цезарион.
— Ты уже договорился о будущем Александра, — напомнила я. — Он женится на мидийской царевне и унаследует Мидию. Что касается Селены, то она выйдет замуж — уж для нее-то жених найдется. Малыш Филадельф, или Дикобраз, как ты предпочитаешь его называть, скорее всего, унаследует трон Египта как единственный Птолемей, оставшийся не у дел.
Стоя за моей спиной, Антоний положил мне руки на плечи и сказал:
— Такие смиренные мечты у матери великой империи? Ты продолжаешь удивлять меня.
— Каждый из детей получит свое царство, все они будут процветать, практиковавшиеся в роду Птолемеев на протяжении многих поколений убийства, заговоры и перевороты прекратятся, никому не придется опасаться своей родни. На какое большее достижение может рассчитывать мать? Точнее, мать из рода Птолемеев.
Он смотрел на меня с выражением удивления и глубокого одобрения, какого я никогда раньше в его глазах не видела.
— И кто-то еще смеет говорить о твоей необузданной алчности и безграничном честолюбии! — наконец воскликнул он.
— Потому что я поставила себе целью вернуть земли моих предков? Я назвала бы это стремление разумным и ограниченным — совершенно аполлоническим. Ведь мои претензии распространяются лишь на утраченные территории. Мой дом знал тяжелые времена, нам пришлось выкупать наш трон и с этой целью одалживать деньги! Восстановить прежнее царство — вот моя задача. Замечу, довольно трудная.
— Однако теперь ты добилась этого, — сказал он. — Зачастую первый успех вознаграждается дальнейшим успехом, о котором и не мечталось. Я скажу тебе так: твои мечты слишком скромны.
Я рассмеялась и отвернулась. В скромности притязаний меня еще никто никогда не упрекал!
— Весь Восток лежит в моих руках. Я его безраздельный господин и по назначению — как триумвир, и по праву оружия — как император. Я могу распоряжаться этим землями по своему усмотрению.
Как
это было сказано! Мимоходом, словно нечто само собой разумеющееся.— По моему мнению, титул царицы Египта для тебя слишком мал. Ты должна стать царицей царей, а этими царями будут, помимо прочих, и твои сыновья. Александр Гелиос, как подобает наследнику Александра Великого, получит часть Мидии, Армении и Парфии. Клеопатра Селена — Киренаику и Крит. Нечего ей ждать царства от мужа, пусть у нее будет свое. Ну, а наш маленький Дикобраз Филадельф — чем он хуже? Быть ему царем северной Сирии и Киликии.
— Ты хочешь основать династию, — произнесла я. — Ты, римский магистрат, вознамерился основать восточную царскую династию!
В это было трудно поверить. О чем он думает?
— Нет, я не собираюсь ее основывать. Династия Птолемеев существует триста лет! Я лишь… расширяю ее масштаб.
— А также ее претензии и амбиции, — вырвалось у меня. — Ты ведь вознамерился передать нам и римскую территорию. Даже ту, что не подчиняется тебе — вроде Парфии!
Столь дерзкий план явно был вдохновлен Дионисом. Аполлоновой рассудительностью тут и не пахло.
— Я хочу подарить детям идею для воплощения, — пояснил Антоний. — Если мне не удастся захватить Парфию, это останется на их долю.
Он помолчал.
— Но вообще-то я собираюсь сам довести дело до конца. Безопасность со стороны Армении и Мидии обеспечена, так что в будущем году можно отправляться в поход. В любом случае, я уже подарил Риму новую провинцию.
— А так ли это?
До сих пор он не обнародовал своего решения о статусе завоеванных территорий.
— Да. Армения станет римской провинцией. Я расквартировал там войска под командованием Канидия, и они будут надежной гарантией нашей власти. Этот план я представлю на утверждение в сенат вместе с моими дарами тебе и нашим детям. Одновременно. — Он рассмеялся. — И никаких вопросов при этом не возникнет, потому что все мои действия в восточных землях были одобрены заранее.
— А дети не слишком малы для царствования?
Мне это казалось преждевременным.
— Чем раньше человек постигает свое жизненное предназначение, тем лучше он ему следует. По-моему, провозгласив их царями, я предотвращу возможные заговоры и махинации. Это послужит сохранению стабильности.
Мне лично казалось, что такой шаг может повлечь за собой непредсказуемые последствия. С другой стороны, мы знаем, что подарки судьбы не предлагают дважды: их надо хватать, когда они рядом с тобой, пусть даже время кажется не самым подходящим.
— Хорошо, — согласилась я, — хотя для меня и странно, что ты возвышаешь только наших детей. Ведь у тебя есть и другие отпрыски.
— Антилл, как старший сын, будет моим римским наследником. Его брат Юлий… Впрочем, это сугубо римские детали, которые тебе сейчас не интересны. Но моя старшая дочь Антония вскоре окажется недалеко от нас. Я собираюсь выдать ее замуж за Пифодора из Тралл. Он богат, как царь, и пользуется уважением на Востоке.
— Грек из Азии! Как отнесутся к этому в Риме? По закону брак будет считаться недействительным.