Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— С тобой все в порядке? — Антоний обеспокоенно заглянул мне в глаза.
— Да, — ответила я. — Просто присела и задумалась.
— Глубоко, видать, задумалась, если не заметила, как стемнело.
— Так, надо было поразмыслить.
И это было правдой: когда смиряешься с неизбежностью, после первого приступа сожаления и горести приходит спокойствие.
— Что тут? — Он потянулся и взял свиток, развернувшийся, как длинная лента.
— Философские стихи. Эпафродит принес вместе с отчетами казначейства.
Антоний хмыкнул, зажег еще несколько светильников и углубился в чтение.
— Странный
«Это мы бедные, — хотела сказать я. — Ты не понял, что это про нас?»
Антоний снова хмыкнул.
— Знаешь, а вот на сей счет он, пожалуй, прав.
— Насчет чего?
— А вот, послушай:
«И так иди, ешь с веселием хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим.
Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей.
Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем.
Все, что может рука твоя делать, по силам, делай…» [18]
18
Екклес. 8:7–10.
Тут он говорит верно: это все, что мы можем делать.
Надо же, Антоний нашел даже в этом мрачном тексте счастливые строки. Он положил свиток, взял меня за руки и заставил встать. Мы молчали и просто стояли, прижавшись друг к другу.
Мы были вдвоем на крепостной стене, никого, кроме нас, и с нами наша любовь — истинная, глубокая и неизменная.
— Дорогая, давай последуем совету Екклесиаста и выпьем немного вина, — сказал Антоний и отпустил меня, чтобы взять кувшин и чаши.
— Чтобы возвеселилось сердце? — спросила я.
— Воистину так, — ответил он, наполняя чаши.
Таков Антоний: и в обыденности, и в невзгодах он всегда умел отыскать радость. И даже сейчас его чары не помрачились.
— Посланец Октавиана, госпожа, — доложил Мардиан, заглянув из-за угла резной ширмы слоновой кости в мой рабочий кабинет.
Он произнес это обыденным тоном, и никто не заподозрил бы, что мы сгораем от нетерпения в ожидании новостей. Хоть каких-нибудь новостей о происходящем.
Я встала.
— Только что прибыл?
— Даже дорожную пыль с плаща не отряхнул, — ответил Мардиан.
Молодой воин и впрямь был весь в пыли, но я отметила, что он не простой солдат, а военный трибун. На сей раз Октавиан направил ко мне гонца рангом повыше.
— Приветствую тебя, — сказала я. — Что велел передать нам Октавиан?
Посланец стоял по стойке «смирно» и старался скрыть тот факт, что внимательно присматривается ко всему для последующего доклада Октавиану.
— Госпожа, император Цезарь желает сообщить тебе, что он приближается к границам Египта и в настоящее
время остановился в Рафии.— Ах да, Рафия. Примечательное место. Помнится, много лет назад именно в битве при Рафии Птолемей Четвертый впервые использовал против своих врагов из Сирии не только греков, но и природных египтян. То был поворотный пункт в нашей истории. — Я посмотрела на молодого человека. — И что же, Октавиан надеется, что этого не повторится?
— Это было бы благословением для всех нас. Мой командир просит тебя приказать гарнизону Пелузия сложить оружие.
— А почему он решил, что я отдам подобный приказ?
— Потому что, как он говорит, ты сама предложила ему обойтись без кровопролития.
— Так-то так, но только он на мое предложение не ответил, и я резонно решила, что оно отвергнуто.
Отсутствие ответа было равнозначно ответу отрицательному. Да и что ему оставалось после истории с Тирсом?
— Напротив. Мы лишь хотим, чтобы ты подтвердила свои миролюбивые слова делом, пропустив нас через Пелузий.
Я рассмеялась.
— Его нелюбезный отказ отвечать сделал это невозможным, ибо возбудил определенные… сомнения в чистоте его намерений. Боюсь, теперь я не могу ему доверять.
Как будто раньше я могла.
— То, что он предлагает, и ведет к преодолению недоверия. Ты должна показать, что твое предложение было искренним и что ты действительно стремишься избежать кровопролития.
— Молодой человек, а ты знаешь, в чем именно состояло мое предложение?
— Нет, этого он мне не рассказывал.
— Так и думала, — отозвалась я, но рассказывать ему не стала. — Больше он ничего тебе не поручал? У тебя нет для меня послания?
— Он послал тебе это, — промолвил посланец, открывая кожаный мешок и извлекая небольшой ларец.
Я открыла крышку и увидела внутри два предмета: монету с изображением сивиллы и сфинкса и печать с одним лишь сфинксом.
— Если он собирался озадачить меня, то цель достигнута, — сказала я, рассматривая печать.
— Он велел сказать тебе, что монета отчеканена во времена Цезаря, а печать — его собственная. По примеру сфинкса, имеющего отношение и к тебе, египтянке, и к нему, ибо это его эмблема, император предлагает тебе разгадать загадку: «Тайна вместит двоих».
Я не могла понять, что он имеет в виду. Что мы с ним вдвоем разделим наследие Цезаря? Что на сей счет есть какое-то предсказание в Сивиллиных книгах? Что он намеревается забрать из Египта сфинкса, которого считает своей эмблемой? Что из нас троих — меня, Антония и его — в живых должны остаться только двое? Что в мавзолее — о таинство смерти! — найдется место для двоих? Или что спрятанные там сокровища можно разделить на двоих?
— И что мне с этим делать? — Я протянула руку с монетой и печатью.
— Если ты вознамеришься направить ему послание в любое время, приложи эту печать, и письмо будет прочитано немедленно.
— Хорошо. Но сейчас у меня нет для него иного послания, кроме того, что ты передашь изустно. Вот оно: я не пойду ни на какие уступки без формального обращения и официального соглашения между нами и по-прежнему собираюсь уничтожить сокровища. Это все.
— Какие сокровища?
Итак, Октавиан не рассказал даже об этом.