Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

Он помог мне выйти и не выпускал моей руки, пока мы не дошли до его места на лестнице.

— Ну и денек, а? — воскликнул человек, в котором я, хотя и не сразу, узнала Лепида. — Кто мог подумать, что они вернутся?

— Их извлекли из хранилища, — проговорил его собеседник. Это оказался Марк Антоний. — Если убрать паутину, будут как новенькие.

— Нельзя ничего выбрасывать, я всегда говорила, — заявила рядом стоявшая с ним женщина. Фульвия, его новая жена.

— Но к домашней утвари это не относится, — заметил Лепид. — Всем известно, что хозяйство тебя не интересует.

Фульвия ничуть не смутилась.

— Не знаю, что там кому известно, а я с хозяйством вполне справляюсь. Антоний не жалуется.

Она посмотрела на него, ожидая подтверждения.

— Нет-нет, жаловаться не на что, — согласился Антоний и повернулся ко мне. — Вы в Египте празднуете воскрешение мертвых, а у нас в Риме это произошло в первый раз. Статуи побежденных, находившиеся под запретом, возвращаются на свои пьедесталы.

Огромная статуя на повозке, поддерживаемая рабочими, медленно приближалась к театру. Низко опустив рога, повозку с натугой тащили два усталых быка.

— Это Помпей, — сказал Цезарь. — Ты узнаешь его луноподобный лик?

— Да, — кивнула я, — хотя прошло столько лет.

Благодарение богам, я не видела его мертвого лица, как Цезарь.

— Зачем ты возвращаешь его статую?

— Его статуи, — поправил меня Цезарь. — Их поставят в городе. Вместе со статуями Суллы.

— Но почему?

Мне это казалось весьма странным.

— В знак того, что с междоусобицами и гражданскими войнами в Риме покончено навсегда, — ответил Цезарь. — Теперь народ может чтить выдающихся соотечественников за их таланты, отвагу или мудрость вне зависимости от того, к какой партии они принадлежали. Все раздоры в прошлом!

— Дело, конечно, твое, — резко произнесла Фульвия, — но для настоящего примирения нужно нечто большее, чем возвращение на пьедесталы старых статуй.

Эти слова заставили меня присмотреться к ней внимательнее. Она отличалась классической красотой, а воинственность ее тона вызвала в памяти образ Афины в боевом шлеме. Внешне — просто красавица, но слова и манеры выдают нечто иное.

— А по-моему, ты просто не хочешь, чтобы твои статуи скучали в одиночестве, — сказал Цезарю Антоний. — Их теперь несчетное количество, вот ты и решил, что им будет веселее в хорошей компании.

— Ох, Антоний, — со вздохом промолвила Фульвия, хмуро покосившись на мужа. — Порой ты несешь такую чушь, что слушать тошно.

— Попридержи язык, любовь моя, — добродушно бросил Антоний. — Давай-ка посмотрим — две статуи поставят на ростре и по одной в каждом храме Рима, а также в каждом городе нашей страны и провинций. Хорошо, что их можно копировать с одной модели, а то ты, дорогой Цезарь, устал бы позировать.

— Правитель не может устать позировать, — снова встряла Фульвия. — В некоторых странах это основное занятие правителя. Как насчет Египта?

Она швырнула в меня этот вопрос, как вызов на поединок. Что это она, нарывается на ссору? Но я царица, и такого удовольствия я ей не доставлю.

— Наверное, ты не видела статую Клеопатры, которую я поставил в храме моих предков, — спокойно промолвил Цезарь. — Предлагаю пойти и посмотреть, получишь ответ на все твои вопросы.

Фульвия нахмурилась и направилась к повозке — якобы для того, чтобы получше разглядеть статую Помпея. Перед тем как поднять изваяние и перенести в здание, его заворачивали в ткань и привязывали к деревянной платформе.

Лепид хихикнул и шлепнул себя рукой по губам, но Антоний расхохотался так, словно его не заботило, что подумают находившиеся рядом. Такой искренний радостный смех мне редко случалось слышать у взрослого человека. Обычно способность к откровенному и непринужденному веселью уходит вместе с детством.

— Тсс, — сказал Цезарь. — Не то тебя услышит Свирепая!

Тут уж все трое государственных мужей зашлись в хохоте, как мальчишки. Цезарь отпустил мою руку, схватился за бока и смеялся, пока слезы не выступили на его глазах.

— Что тут смешного? — спросил озадаченный Птолемей, с любопытством озираясь по сторонам.

— А что может рассмешить римских мужчин, кроме их жен? — ответила я.

Уличный торговец с корзинкой, где лежали колбаски и хлеб, пробирался через толпу, в голос расхваливая свой товар.

— Давайте купим всю корзину! — предложил Антоний и тут же, подпрыгивая, замахал руками. — Эй! Сюда, сюда!

Торговец подтянул тунику, поднялся по ступенькам. У него на плече сидела ручная обезьянка.

— Все самое лучшее, — заверил он. — Колбаски из Лукании, хлеб свежей выпечки, из лучшей муки.

— Мы заберем все! — сказал Антоний. — О, и твою обезьянку тоже!

Торговец удивился.

— Но она не продается!

Антоний разочарованно поморщился.

— Тогда мы ничего не будем покупать. Видишь ли, на самом деле нам нужна обезьянка.

— Но, господин, она любимица моих детей… впрочем, если… может быть… — Он помрачнел. — Может, возьмете корзину вместо нее?

— Нет. Зачем мне твоя корзина? — не соглашался Антоний. — Или обезьянка, или ничего.

— Ну… Ладно, если вам так приспичило.

Он потянулся, чтобы снять обезьянку с плеча, и очень медленно передал ее Антонию. Тот сгреб ее своей мускулистой рукой.

— Превосходно! Фульвия давно хотела приготовить обезьяньи мозги по новому рецепту! — жизнерадостно заявил он.

При этих словах торговец побледнел, и Антоний тут же вернул ему животное.

— Я пошутил, — сказал он. — Забирай свою обезьянку! Мне она не нужна. — Он рассмеялся. — Правда, я не понимаю, к чему тебе обезьяна, если у тебя уже есть дети. Они ведь и по виду такие же, и ведут они себя так же. А вот колбаски, добрый человек, мы у тебя купим.