Дневники, письма. Воспоминания современников

20.1.46 г. Вчера приехали из Новосибирска. Я первый раз был в этом городе. Побродить не удалось, т. к. доставал краски, дюраль и прочее. Успел съездить на ипподромный рынок, купил мыла и назад. Театр оперы и балета не удалось посмотреть. Жалко. Ну, вокзал замечательный. Лучший в СССР и второй в мире (после Берлинского). Громадные залы ожидания, паркетные полы, два кинотеатра, рестораны и пр.

Вчера же проводили сеансы спиритизма. Я вообще-то не верю в спиритизм, но все-таки много еще загадочного, много. Дух Ломоносова меня обрадовал – умру в 1948 году (В.Ч. умер в 1984 г. – Е.Ч.) Спросил у Л. Толстого: «В чем смысл жизни?» Он ответил: «Мне не жить, а вам. Живите как нравится. Этого никто не знает». Интересно то, что объясняет это наука или нет. Едва ли.

Сегодня в депо. Ужасная грязь. Попалась работенка ужасная. Отваливали и ставили краны Эверластинга. Достойна многого работенка.

23.1.46 г. В депо разбомбил большой палец правой руки. Самое плохое то, что нельзя держать медиатор… Читаю книгу «Бетховен» А. Алыиванга. Что за человек жил! И вообще сейчас упадок музыки. Жили гении: Бетховен, Моцарт, Бах, Гайдн и пр. Сейчас же нет никого похожего по своим музыкальным творениям хоть сколько-нибудь на них. В нашей стране большое распространение получил песенный жанр, а в Америке – джазовая музыка…

Сегодня в депо не пошел. Починяю обувь. Вчера вечером опять спиритические сеансы. Блюдце здорово бегало. Черт его знает – я не верю… Вообще мне не улыбается умереть в 1948 году. Зачем тогда родиться, чтобы так рано кончить жить? Сколько трудностей, сколько усилий моих и других, и все это затем, чтобы умереть двадцатилетним. Сейчас редкое произведение литературы – понятно. Я много прочел. Я почти не жил, но почему-то различные случаи в жизни я воспринимаю, как знакомое и пережитое. Я заставляю себя стать человеком, но… Если я через два года умру? Это будет нехорошо. Можно сказать еще раз: жить хочется откровенно и нагло и, кроме того, хочется знать, чем это все кончится. Занятная штука жизнь. Это все я писал затем, чтобы записать и забыть, забыть до прочитывания (пройдет, может быть, год).

26.1.46 г…Я завалился спать. Отмороженные уши мешали. Мама заболела – стонала всю ночь. У нее слабый желудок. Все это от плохого питания. Сегодня сильный ветер с морозом. Хотели ехать за углем, но из-за болезни матери и холодной погоды не поехали… Лидку Черникову вчера видел. Не привезла очки. В гигиеническом магазине в Томске попеременно нет или оптика или света. Черт побери! Кругом и везде блаткомы, блатмейстеры. Блатобеспечение по формуле: «Ты – мне, я – тебе». Рабочие карточки не отовариваются. Когда это прекратится?!

На улице холодище. Сейчас, сидя в полудреме у жаркой печки, я вспомнил Красноярск – этот чудесный маленький город на берегах могучего Енисея. Когда я вспоминаю его улицы, сады, когда вспоминаю эти ночи поразительные, западающие в память минуты, когда вспоминаю время, проведенное в волнах Енисея, танцы и полные прелести встречи – меня начинает тянуть туда, словно на родину.

…Уж очень было хорошо. Идешь, бывало, по широкой мостовой, полный романтических грез, сжимая в кармане (на случай самозащиты) плоский свинцовый кастет, приятно оттягивающий пальцы.

Светает. Залезаешь в окно общежития, которое открываешь через форточку сложной системой рычагов, раздеваешься, закуриваешь и ложишься. Смежаешь веки, вспоминая недавнее; усмехаешься, посмотрев еще раз на коричневую кожу рук и вспоминаешь, как полчаса назад сравнивал эту кожу с ослепительно-белой кожей Мильчи, с которой полчаса назад сидели близко-близко, смотрели друг на друга, почти не говорили, и это не надоедало. Было хорошо. Будем надеяться, что будет лучше. Человек живет надеждой. Так что будем людьми. Рядом, тут же можно вспомнить и совсем другое, противоположное выше сказанному. Я спрыгнул в 5 км от Ижморской, вылез из сугроба, я увидел хвост поезда с красными глазами. Стоял мороз. Я побежал вдоль полотна, махая руками, чтобы согреться, выкрикивая нелепые звуки. Замерзшая твердая рукавица только царапала обмороженный нос. Я бежал, ничего не думая, механически подставлял под тело ноги. Понемногу отогрелся. Прибежал в Ижморскую – было довольно поздно, обежал несколько домов, откуда был выпровожен – я искал ночлега. Не теряя надежды, я стучался, просил, клялся, обещал. Все напрасно. Этот «гостеприимный» сибирский мужичок в известное время становится очень прижимистым, и горе путнику, не имеющему знакомых и оказавшемуся в моем положении. Все это продолжалось до тех пор, пока, набравшись наглости, я не зашел в довольно бедный дом, разделся, закурил и только тогда попросился переночевать. Не хочется вспоминать.

27.1.46 г. Читал Джека Лондона – «Дети мороза». Джек Лондон перестал на меня действовать так, как действовал 2–3 года назад. Тогда захватывал очень сильно: читал, не отрываясь от книги. Сейчас другое. Вот Есенина не стало. Его стихи, пропитанные меланхолией, грустью, считаются вредными для нашей молодежи, которая, находясь в таком впечатлительном возрасте, может, начитавшись его, пошатнуться и застыть в бесцельной хандре. А стишки его действительно могут пошатнуть человека… И он почти забыт, лет через 10–15 юноша будет удивленно таращить глаза, в недоумении переспрашивая: «Есенин? Нет, не слышал. А кто это такой?»

Сегодня посмотрел на корочку издательства ГИЗ-а и подчеркнул, что я читал (там список изданий). Оказалось, что 50 названий книг – подчеркнуто. Остальные 30 мне незнакомы. Ну, там такие, как «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, «Империализм, как высшая стадия капитализма» Ленина и пр. Над такими книгами надо работать и, кроме того, нужна предварительная подготовка…

Скучно – хоть бы Б.Н. пришел.

28.1.46 г. Точно. Вчера, как хотел, так и вышло. Был у меня Б. Найденов. Играли, спорили. Хороший парень.

Сегодня утром собрался и пошел в депо. Было тихо и тепло. Пришел, нашел ребят из нашей группы. Поболтали часа 2. Никто не хотел работать. С одной стороны – лень – с другой – то, что нам ничего не платят, в общем, со всех сторон лень. Много смеялся. И здесь разговор касался музыки. Я и им говорил, что музыка – все это неправда. Чудаки. Никто не мог доказать противоположное. Пришли две наших девушки. Мы начали над ними смеяться. Я, конечно, отличался. Всегда, где девушки и я, там смех и обида. Все это слава богу, если бы не то обстоятельство, что шутки мои подчас злые и не всегда тактичные. Даже не церемонюсь в выражениях. Это недалеко и глупо. Буду стараться сдерживать себя, поскольку будет возможность. А то уже меня бояться начинает другой пол.

После обеда не пошел в депо – решил разгильдяйничать, т. е. корпеть над курсовым.

Наше депо считается лучшим по Союзу, да и ребята-выпускники, побывавшие в депо Саратов, Шадринск, Златоуст и др., говорят, что лучше нашего депо нет. Иногда можно представить себе те депо. Грязь. Везде мазут, и откуда он только берется? На промывке пар – не видно ничего. На подъемке – холод. Рабочие бледны и истощены. Вечер. Я написал курсовое, натаскал воды, достал сена и пр. Мучил мандолину. Сейчас дожидаюсь передачи: выступление заел, артиста республ. Кирикова о Шаляпине.

Я что-то начал пороть. Ни к чему детально описывать день и не обязательно писать о каждом дне. Конечно, и тянуть не надо, а то дневник превратится в недельник. Достаточно будет 3 дней промежутка между записями. А то сам нехорошо себя чувствуешь, спрашивая: «Что это – оскудение, недалекость, закись мозгового придатка?» Вообще, когда пишу дневник, то мне становится стыдно некоторых моментов, которые записываю. Но ведь и пишу для себя. Иногда мне кажется пошлячеством эти рассуждения и ковыряние в себе самом…