«Дней минувших анекдоты...»

Как это удалось князю Ратиеву, рассказал мне недавно ныне здравствующий 92-летний профессор, хирург, его двоюродный брат Габриель Иосифович Ратишвили, который во время Октябрьской революции учился в военно-медицинской академии в Петрограде: «25 октября была в городе стрельба. Я волновался, но не пошел в Зимний дворец. 26-го я пришел туда повидаться с Иваном Дмитриевичем. Он мне сказал: „Габо, ты знаешь, вчера я чуть не погиб. Сижу я у себя в комнате и вдруг слышу шум на иорданской лестнице. Выхожу, и что я вижу? По лестнице поднимается чернь. А у меня никакого оружия. Только шпоры… Что делать? Я топнул ногой и закричал: „Мерзавцы! Вон отсюда!“ Представляешь, они ушли. А ведь могли… Ведь у меня не было никакого оружия — только шпоры. Вчера я чудом спасся“».

Такой вот удивительный факт.

Иван Дмитриевич Ратиев умер несколько лет назад глубоким стариком в Тбилиси. За его подвиг коммунисты дали ему возможность умереть собственной смертью. Незадолго перед кончиной у него побывал репортер молодежной газеты. В статье об Иване Дмитриевиче было написано, что в квартире гостеприимного хозяина никогда не закрываются двери. Это было чистейшей правдой, ибо князь Ратиев жил в проходной комнате.

Приезд Тамары и Гиви был для всех праздником, особенно для Александра Яковлевича, который души не чаял в их сыне, маленьком Гураме. Празднуя это событие, прежде чем выпить за здоровье своего внука, он неизменно требовал, чтобы Тамара принесла его, и опускал его маленькую пипульку в свой бокал.

Став работником НКГБ, Александр Яковлевич выписал из Фороса бывшего работника своего винного склада Колю Ардгомелашвили, который к тому научился управлять автомобилем. Коля стал личным шофером моего отчима — сидел за рулем персонального «Кадиллака». Сестрой-хозяйкой Александр Яковлевич назначил мою няню Настю, которая в свое время еще в Тифлисе присматривала за моим дядей Костей — профессором музыки. Грикул и Коля получили какие-то кагебистские звания, после чего Грикул неизменно носил на животе кобуру с пистолетом. Александр Яковлевич привечал людей, верных ему. Не захотел он расстаться и со своим хозяйством, находя время для посещения фермы и парников. Он даже не назначил себе заместителя, а всегда сам наблюдал и заботился об обширном хозяйстве.

Пригретый сталинским солнцем оазис я покинул в 1941 году, в январе.

Когда я вернулся после окончания войны в Москву, над семьей Эгнаташвили начинали сгущаться сумерки, а когда «солнце» погасло, чуть не случилась ночь. Но об этом после…

Глава 9 МОЯ ВОЙНА

Для нашего военного факультета 1937–1938 годы, да и первая половина 1939-го, были веселыми и беззаботными. Мы стреляли из винтовок и пулеметов, изучали оружие, тренировались во многих видах спорта, соревновались, ездили в зимние и летние лагеря, участвовали в альпиниаде, занимались в школе инструкторов альпинизма — и все это в здоровом, дружном коллективе сверстников, друзей. Высокая стипендия давала материальную независимость. Что еще нужно молодому человеку для счастливой жизни? Ну, конечно, женское общество.

В другом флигеле института располагалось общежитие студенток института… Правда, в отличие от нынешних старшеклассниц, наши подруги были недотрогами, вели себя весьма достойно, но романов было предостаточно. Более серьезные отношения у меня и моих братьев были со скучающими по ночам в Заречье женами чекистов.

Борьбу, которая явилась причиной перехода в институт физкультуры, мне пришлось забросить из-за того, что нужно было сдавать нормативы по прыжкам с трамплина (фото 62), игре в хоккей с мячом (а я еле стоял на коньках). Три раза в году мы участвовали в парадах: ноябрьском, майском и в день физкультурника. На подготовку к ним тоже уходило много времени.

Большой объем часов в учебном плане уделялся военным предметам, так как мы должны были получить необходимые для командиров взводов и рот знания и навыки. Мы изучали уставы строевой, боевой, караульной и гарнизонной службы, штыковой бой, самозащиту без оружия, материальную часть стрелкового оружия, тактику и прочие премудрости, то есть готовились к будущей неминуемой войне.

Мы с увлечением и полной верой распевали при ходьбе в строю слова беззаветного, восторженно-глуповатого марша Буденного: «Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер. Сумеем кровь пролить за СССР!», авиационного марша, где «вместо сердца — пламенный мотор», или «враг, подумай хорошенько прежде, чем идти войной. Наш нарком товарищ Тимошенко — сталинский народный маршал и герой!», или еще: «и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом» и прочее, и прочее…

Боже, какой я был щенок и дурак! У меня была мечта, с которой я никогда и ни с кем не делился. Наша квартира была еще на Красной площади в помещении нынешнего ГУМа; иной раз я бывал там, потому не исключалось, по моему мнению, возможность встретиться со Сталиным. Почему-то я представлял его вместе с Ворошиловым, как на известной картине, где они вдвоем прохаживаются в Кремле. И вот я, увидев эту парочку, беру под козырек, делая равнение на них, печатаю шаг на полную ступню, приветствую моих богов. Если в стране был культ, то в нашей семье Сталин был истинным Богом. В моих мечтах Сталин, естественно, обращает на бравого курсанта внимание… Дальше в доверительной беседе я говорю ему, как мы все его обожаем, только надо быть немного помягче со своими людишками…

Одним словом, совсем как поручик Ромашов в купринском «Поединке», который в мечтах, на параде, смял следующий за ним строй солдат…

Для того чтобы осуществилась моя заветная мечта, у меня были все необходимые данные: перешитая аккуратно по голове буденовка, сшитые в академии Фрунзе специального, царского фасона сапоги и хороший строевой шаг, который мы разучивали на плацу в два темпа. «Делай раз — делай два!» А ведь мне шел двадцать первый год. Я опаздывал в умственном развитии относительно нынешних ребят лет на пять.

У нас были отличные воспитатели: начальник факультета полковник Соколов, начальник курса майор Турыгин. Были и тупицы — вроде куратора нашей группы, старшего лейтенанта Бердникова, который говаривал: «По тумбочках и по шкафах соблюдай порядок», или: «Антипов уехал, а теперь „еть“, то есть „ехай“ за ним». Но и он не портил общего, радостного настроя. Наоборот, все его высказывания и словечки брались на вооружение и «по тумбочках», «еть за ним» пользовались большим успехом.

Хочется рассказать и о добрых людях, выдающихся специалистах, обучавших нас спортивным дисциплинам. Спортивному массажу нас учил профессор Иван Михайлович Саркизов-Серазини, который к тому же был еще и писателем; легкой атлетике — рекордсмен по прыжкам с шестом, будущий профессор Николай Озолин; фехтованию — знаменитый боец на эскадронах полковник Тимофей Климов; борьбе — столь же знаменитый Алексей Катулин; прыжкам в воду — чемпионка Серафима Блохина и много других, не столь известных, прекрасных педагогов.

Не менее колоритными были учившиеся одновременно с нами в институте студенты, составлявшие цвет тогдашнего советского спорта. Это были многократные чемпионы Союза и будущие победители международных соревнований гимнасты Галина Ганекер и Сергей Лаврущенко, который в день физкультурника выполнял на Красной площади «меты» на «коне», боксеры Николай Королев (будущий партизан) и Лева Теймурян (погиб на фронте), легкоатлетки Татьяна Севрюкова и Галина Зыбина (будущая олимпийская чемпионка), мои приятели, борцы Константин Коберидзе (первый абсолютный чемпион СССР), Леонид Дзеконский, штангист Серго Амбарцумян, побивший рекорд немецкого тяжеловеса Мангера, и много других, которых я сейчас и не вспомню.

Конечно, спортивные результаты того времени не могут идти в сравнение с сегодняшними достижениями. Например, рекордная сумма Амбарцумяна в троеборье 437 кг может вызвать улыбку у непосвященного человека, когда он узнает, что недавно Алексей Тараненко установил рекорд в двоеборье равный 475 кг (ориентировочно, результат в троеборье был бы свыше 700 кг), несравним рекорд Н. Озолина 4 м 26 см с 6 м 12 см Сергея Бубки.

Идеологизируя спорт, коммунистическая партия и советское правительство уже тогда стремились блеском олимпийских наград заслонить от взоров международной общественности язвы беспощадной внутренней политики государства. Это определило приоритетное значение спорта, в жертву которому была принесена физическая культура, то есть здоровье населения.