Дни. Россия в революции 1917
Шрифт:
Достаточно ли, чтобы такой корпус имел только одних офицеров, на которых можно положиться? Это нелепость… Разве офицеры могут что-нибудь сделать во время солдатских бунтов? Опыт показал, что в гвардейских частях солдаты раньше, чем в других, бунтовались.
Что ж это за гвардия? Гвардия должна состоять из солдат, не менее офицеров настроенных гвардейски… Поэтому в гвардии должны служить люди не по набору, а добровольно и за хорошее жалованье… И притом это должны быть люди с известной закваской – каждый персонально известный, а не вербоваться по росту: кто выше всех ростом – тот гвардеец. Как будто преданность верховной власти есть функция роста: все большие – монархисты, а все маленькие –
И притом – нельзя пускать гвардию на войну… Пусть поклонники принципа «Pеrеаt раtriа, fiаt justitiа» [32] говорят что угодно… Пусть сколько угодно возмущаются «сытыми краснощекими гвардейцами», которые сидят в тылу, – пусть называют их бездельниками и трусами – но на это не следует обращать внимания… Полиция тоже дородная и краснощекая, а посылать ее на войну нельзя, сколько бы ни возмущался этим А. И. Шингарев… Одно из двух: или гвардия нужна, или нет… Если не нужна, то ее вообще не должно быть, а если нужна, то больше всего, нужнее всего она во время тяжелой войны, когда можно ожидать бунтов, революций и всякой мерзости… Гвардия должна остаться в полной неприкосновенности, и назначение ее не против врагов внешних, а против врагов внутренних… Сражаться с врагом внешним можно до последнего солдата армии и до первого солдата гвардии. Гвардия должна быть на случай проигранной войны… Тогда она вступает в действие, одной рукой приводит в христианский вид деморализованную поражением армию, другой – удерживает в границах повиновения бунтующееся население…
32
Пусть погибнет Родина, но восторжествует законность (лат.).
Проигранная война всегда грозит революцией… Но революция неизмеримо хуже проигранной войны. Поэтому гвардию нужно беречь для единственной и почетной обязанности – бороться с революцией…
Представим себе, что в 1917 году мы бы имели нетронутую и совершенно надежную в политическом смысле гвардию. Никакой революции не произошло бы. Самое большое, что случилось бы, – это отречение императора Николая II. Затем, допустим, что разложившаяся армия бросила бы фронт. Новый император или регент заключил бы мир – пусть невыгодный, но что же делать?.. Затем при помощи гвардии восстановил бы порядок повсюду, ибо мы от лично знаем, что взбунтовавшиеся войска не способны бороться с полками, сохранившими дисциплину… Пусть беспорядки продолжались бы год, два, три… – все равно власть, опирающаяся на твердую силу, восторжествовала бы, тем более что с каждым днем анархия надоедала бы…
Итак, быть может, главный грех старого режима был тот, что он не сумел создать настоящей гвардии… Пусть это будет наукой будущим властителям…
Я отвлекся. Продолжаю. Вернулись Волков и Скобелев. Они были возбуждены и довольны.
– Ну, удалось?
– Удалось… Кажется, теперь уже успокоятся…
– Расскажите…
– Мы застали толпу в сильнейшем возбуждении…
– Большая толпа?..
– Огромная… Весь Каменноостровский сплошь – много тысяч…
– Чего же они хотели?
– Выдачи арестованных… Рвались в крепость… Вы недаром упомянули о Бастилии… Так оно и было…
– Гарнизон?
– Гарнизон еще держался… Но они были страшно перепуганы… не знали, что делать… пустить оружие в ход?! Боялись… Да и не знали, будут ли солдаты действовать…
– Что вы сделали?
– Мы, во-первых, заявили, что мы члены Государственной Думы… Нас приняли хорошо, кричали «ура». Тогда мы объявили, что пойдем осматривать камеры… И предложили… Словом, захватили
с собой, так сказать, понятых…– Ну?
– Предъявили ваш пропуск… Нас очень любезно приняли и водили повсюду…
– Никого нет?
– Никого решительно… Мы тогда вышли к ним… Объяснили, что никого нет… Очень помогал этот офицер ваш – молодец! И потом, понятно, конечно, они тоже говорили и объясняли… Были, конечно, сомневающиеся… Но громадное большинство поняло, что дело чистое… Благодарили, кричали «ура». Мы им сказали речь. Просили их разойтись по домам… не затруднять, так сказать, «дела свободы»… Скобелев очень хорошо говорил.
Это, кажется, единственное дело, которым я до известной степени могу гордиться… Петропавловскую крепость с могилами императоров удалось спасти таким маневром. Уцелела «русская Бастилия», в которой в течение двух веков консервировались «борцы за свободу», те, которые столько времени сеяли «разумное, доброе, вечное» и наконец дождались всхода своих посевов…
О, скажет вам спасибо сердечное, скажет – русский народ…
Подождите только…
Я не помню. Тут начинается в моих воспоминаниях кошмарная каша, в которой перепутываются: бледные офицеры; депутации, ура, марсельеза; молящий о спасении звон телефонов; бесконечная вереница арестованных; хвосты несчетных городовых; роковые ленты с прямого провода; бушующий Родзянко; внезапно появляющийся, трагически исчезающий Керенский; спокойно-обреченный Шидловский; двусмысленный Чхеидзе; что-то делающий Энгельгардт [129]; весьма странный Некрасов; раздражительный Ржевский… Минутные вспышки не то просветления, не то головокружения, когда доходят вести, что делается в армии и в России. Отклики уже начали поступать: телеграммы, в которых в восторженных выражениях приветствовалась «власть Государственной Думы»…[130]
Да, так им казалось издали… Слава богу, что так казалось… На самом деле – никакой власти не было. Была, с одной стороны, кучка людей, членов Государственной Думы, совершенно задавленных или, вернее, раздавленных тяжестью того, что на них свалилось. С другой стороны, была горсточка негодяев и маниаков, которые твердо знали, чего они хотели, но то, чего они хотели, было ужасно: это было – в будущем разрушение мира, сейчас – гибель России… «Приказ № 1», который валялся у нас на столе, был этому доказательством…
Но все-таки что-то надо было делать и во что бы то ни стало надо было ввести какой-нибудь порядок в надвигающуюся анархию. Для этого прежде всего и во что бы то ни стало надо образовать правительство. Я повторно и настойчиво просил Милюкова, чтобы он наконец занялся списком министров. В конце концов он «занялся».
Между бесконечными разговорами с тысячью людей, хватающих его за рукава, принятием депутаций, речами на нескончаемых митингам в Екатерининском зале; сумасшедшей ездой по полкам; обсуждением прямопроводных телеграмм из Ставки; грызней с возрастающей наглостью «исполкома» – Милюков, присевший на минутку где-то на уголке стола, – писал список министров…
И несколько месяцев тому назад и перед самой революцией я пытался хоть сколько-нибудь выяснить этот злосчастный список. Но мне отвечали, что «еще рано». А вот теперь… теперь, кажется, было поздно…
– Министр финансов?.. Да вот видите… это трудно… Все остальные как-то выходят, а вот министр финансов…
– А Шингарев?
– Да нет, Шингарев попадает в земледелие…
– А Алексеенко умер…
Счастливый Алексеенко. Его тело везли в торжественном катафалке навстречу революционному народу, стремившемуся в Таврический дворец.