До горького конца

— Нисколько, — воскликнул дядя Джемс. — Всякий скажет, что вы на него похожи.

— В таком случае джентльмен должен иметь сходство и с моим покойным господином, — сказал Тристрам Молес, дворецкий. — Сэр Лука был настоящий Клеведон. Мои старые глаза теперь плохо видят, но если джентльмен похож на одного, он похож и на другого.

Мистер Ворт нетерпеливо повернулся.

— Лучше было бы не терять здесь попусту времени, если вы хотите осмотреть дом, — сказал он, и все отправились далее и осмотрели столовую с ее открытым готическим потолком, столовую, в которой могли свободно обедать сотни две людей, бильярдную, музыкальную комнату, утреннюю комнату, бальную комнату, и вернулись назад в швейцарскую по ряду сравнительно небольших комнат, выходивших окнами в голландский сад, а из швейцарской отправились наверх, огласив дом шумом своих шагов по широкой каменной лестнице.

Наверху были парадные спальни с высокими перинами, с занавесами и с общим видом необитаемости; были и другие комнаты, в которых мебель и отделка были новее, но на всем лежал более или менее отпечаток обветшалости. Нечистоты нигде не замечалось. Мистрис Молес и ее помощницы неутомимо старались поддерживать в доме порядок, но местами просачивалась сырость, местами отстали обои, в одной комнате треснула панель, в другой было разбито окно. Все, что могло полинять — полиняло, все, что могло сгнить — сгнило, но дом в начале был так великолепен, что казался великолепным и в разрушении.

Во все времена осмотра мистер Вальгрев и Грация были вместе. Так случилось, ни с той, ни с другой стороны не заметно было старания быть ближе друг к другу. Мистер и мистрис Редмайн разговаривали с управляющим, жаждавшим новостей из другого, не кингсберийского мира, и все трое по временам останавливалась, пока мистер Ворт задумчиво разглядывал успехи разрушения. Обойдя все комнаты, осмотрев темные картины, китайский фарфор и все хорошенькие безделушки, к которым некогда прикасались с любовью руки, теперь уже не существовавшие, Грация и ее спутник приостановились в комнате с красивым большим окном над главным входом. Эта комната, самая красивая, самая веселая в верхнем этаже, была гостиная, отделанная в индийском вкусе, с оригинальными резными стульями, со шкафами сандального дерева, со шкатулками из слоновой кости с серебром, с большими вазами, наполненными сухими розовыми листьями все еще издававшими слабый запах.

— О, какая милая комната! — воскликнула Грация с восторгом, остановившись пред окном и глядя на обширный вид, прекрасный в своем пышном летнем убранстве. — Как приятно, должно, быть жить, имея постоянно перед глазами такую картину! Наш Брайервуд в низменном месте, и мы не видим ничего, кроме нашего сада. Это комната леди Клеведон, — не последней леди Клеведон, та, бедная, никогда не была здесь, — но матери сэра Луки. Она была дочерью индийского генерала, и все эти вещи прислал ей отец. На камине есть миниатюрный портрет сэра Луки, снятый с него, когда он был еще мальчиком, — продолжала она, переходя комнату, чтобы взглянуть на портрет. — Какая хорошенькая курточка и какой большой воротничок! Да, сходство, конечно, есть.

— С кем?

— С вами. Разве вы не помните, что сказал мистер Молес? Если вы похожи на сэра Джона, вы должны быть похожи и на сэра Луку. И сходство действительно есть, в особенности в глазах и в выражении.

— Странно, — сказал мистер Вальгрев равнодушно.

— Мне, может быть, следует гордиться таким сходством. Клеведоны, по-видимому, такие важные люди.

— Их род, — сказал мистер Ворт, очень древний, и был еще известен во дни Плантагенетов. Жаль, что сэр Лука прожил все состояние, не правда ли?

— Я уверен, что сын его с вами согласен, — отвечал мистер Вальгрев сухо. — Впрочем, по словам мистера Ворта, имение очистится от долгов через год или два, и сэр Френсис получит возможность поселиться здесь. Приятно сделаться обладателем такого поместья тридцати лет от роду. Владея им, можно не трудиться для приобретения известности, оно даст известность.

— Желали бы вы быть в таком положении? — спросила Грация улыбнувшись.

— Очень. Я многое отдал бы, Грация, чтобы не быть в зависимости от света, чтобы не быть вынужденным идти по дороге, намеченной много лет тому назад и во что бы то ни стало достигнуть известной цели. Я сам не знал, как трудно будет достигнуть этой цели, как тяжело не иметь свободы жить как угодно, пока не… до последних дней.

Девушка взглянула на него с удивлением и с очень бледным лицом.

— Как же вы узнали это в последние дни? спросила она.

— В эти дни я сделал роковое открытие, Грация.

— Какое открытие?

— Что я люблю вас.

Она с минуту поглядела на него недоверчиво и залилась слезами.

Он обнял ее и прижал к себе, глядя на нее с любовью, но не с торжеством счастливого влюбленного.

— Моя дорогая, моя бесценная, не плачьте. Я не стою ни одной из этих слез. Тайна высказана, хотя яне имел намерения ее высказывать. Я обнял вас на ми-нуту, в первый и в последний раз. Я, видите, даже не целую вас. Я люблю вас всем сердцем и всею душой, Грация Редмайн, но я помолвлен с другою женщиной. Я говорю вам оба факта разом. Вся моя будущность зависит от брака, а я недостаточно равнодушен к своей будущности, чтоб от него отказаться.

Грация тихо высвободилась из его рук. Лицо ее сияло. Он любит ее, а потом хоть потоп! Какое ей было дело в эту минуту торжества, что он должен жениться на другой женщине?

Знать, что он любит ее, было само по себе таким счастьем, что в ее сердце не было места для горьких чувств.

— Вам было бы неприятно, если бы я вышла замуж за фермера? — спросила она, с улыбкой глядя на него.

— Избави Бог. Я желал бы, чтобы вы остались навсегда в стороне от толпы, отдельною блестящею звездой. Я должен идти моею дорогой и жить моею жизнью; так написано в книге судеб. Но знать, что Грация Редмайн стоит выше мира, в котором я живу, было бы большим утешением для меня.

Утешением для него! Он даже не подумал, не нуждается ли она тоже в утешении. Однако он знал, что она любит его, он подозревал это уже несколько дней и теперь думал, что поступил замечательно благородно, сказав ей откровенно о своем положении. Очень немногие поступили бы так на его месте, думал он.

Дверь комнаты была полуотворена, и в эту минусу послышались приближавшиеся шаги и голоса остального общества. Грация вытерла слезы и отошла к окну, чтобы собраться с духом для встречи с своими родственниками. Мистер Вальгрев последовал за ней, открыл окно и сделал какое-то замечание о ландшафте, чтоб прикрыть ее волнение.

— Ну, теперь когда мы осмотрели весь дом, мистер Вальгрев, не мешает нам подумать и о подкреплении сил, — сказал Джемс Редмайн. — Где мы будем обедать, в саду или в парке?

— Не в саду и не в парке, — отвечал мистер Вальгрев. — Мы вообразим себя Клеведонами и пообедаем в большой столовой.

— Э, так вы вот как! А я думал, что вы хотите непременно раскинуть скатерть на траве и пообедать на воздухе. Впрочем, надеюсь, что мистер Молес не имеет ничего против вашего желания.

— Решительно ничего, мистер Редмайн. Вы можете расположиться в столовой как вам угодно. Все, кого бы ни привел мистер Вальгрев, здесь дорогие гости. Я и жена моя принесем все, что вам нужно.

— Мы сами принесли с собою все, что нам нужно, — гордо возразила мистрис Редмайн. — Я собственными руками уложила корзины.

— Если так, то мы будем только прислуживать вам, мистрис Редмайн, — отвечал дворецкий.

Все отправились вниз. Тетушка Ганна и мистер Молес шли впереди, таинственно рассуждая об обеде; мистер Ворт и мистер Редмайн следовали за ними, толкуя о земледелии. Грация и Губерт Вальгрев были последние.