До и после современности

Уже с 1990-х гг. тенденции к сокращению труда (экономически – процентному уменьшению его доли в ВВП [32] ) наблюдаются не только в производственной, но и в сервисной и управленческой сферах, границы между которыми по мере распространения цифровых технологий все больше размываются [33] . Как отмечал в своей вышедшей в 1995 г. книге «The End of Work» Дж. Рифкин, новые информационные и телекоммуникационные технологии вытесняют человеческий труд как из промышленности, так и из сервиса, менеджмента, сельского хозяйства и высокотехнологичных сфер экономики, что ведет не просто к безработице, а к исчезновению массовой занятости как таковой и являющейся следствием этого фундаментальной перестройке социальных структур: «Наступила информационная эпоха. В грядущие годы новые более совершенные технологии будут все в большей мере приближать цивилизацию к такому состоянию, когда почти исчезнут работающие. В сельскохозяйственном, промышленном и сервисном секторах машины стремительно замещают человеческий труд и сулят появление к середине XXI столетия экономики с практически автоматизированным производством. Полное замещение работающих машинами заставит все страны пересмотреть свои представления о роли людей в социальном процессе» [34] . Четвертью века спустя этот «end-of-work argument» представляется вполне основательным, так как все больше работников сферы обслуживания очевидно проигрывают «race against the machine» [35] . В свою очередь, все более значительную долю производственной сферы составляет выпуск информационных товаров, обеспечиваемый минимальным привлечением рабочей силы, тем паче, что такого рода продукция практически не требует персонала и затрат для тиражирования, транспортировки и хранения [36] .

32

Шваб К. Четвертая промышленная революция. С. 24.

33

Гидденс Э. Неспокойный и могущественный континент: что ждет Европу в будущем? С. 82.

34

Рифкин Дж. Конец работе // Отечественные записки. 2003. № 3 .

35

Brynjolfsson E., McAfee A. Race Against The Machine: How the Digital Revolution is Accelerating Innovation, Driving Productivity, and Irreversibly Transforming Employment and the Economy. Race_Against_the_Machine.pdf].

36

Шваб К. Четвертая промышленная революция. С. 20.

Внедрение новых технологий видоизменяет целые отрасли экономики. Речь идет о беспилотном транспорте (существуют расчеты, по которым к 2030 г. в эксплуатации будет находиться 100 млн беспилотных автомобилей [37] ; вообще, «в будущем человек не будет управлять транспортным средством», – говорит Н. Уэмура [38] ), автоматизированной и онлайн-торговле, компьютерном биржевом трейдинге и др. Автоматизация и робототехника снижают потребность в труде и сокращают занятость не только в сельском хозяйстве и промышленности, но и в строительстве, грузовом и пассажирском транспорте, розничной торговле, сфере общественного питания и т. д. Прогрессирующая роботизация грозит оставить без работы миллионы менеджеров, консультантов, продавцов, кассиров, водителей грузовиков и автобусов, таксистов, автомехаников, бухгалтеров, страховых агентов, врачей и представителей других профессий. Как пишет К. Шваб, «около 47 % рабочих мест в США подвержены риску автоматизации, вероятнее всего, уже в течение двух следующих десятилетий, что будет характеризоваться значительно более широким спектром профессий, разрушаемых значительно быстрее, чем в процессе сдвигов на рынке труда, происходивших в течение предыдущих промышленных революций» [39] . Это заключение базируется на исследовании 2013 г. оксфордских ученых К.Б. Фрея и М.А. Осборна «Будущее занятости», в котором с помощью статистического моделирования была проанализирована возможность автоматизации действий и навыков, требующихся в рамках 702 профессий/специальностей. Результаты показали, что в ближайшем будущем под угрозой лишения работы окажутся не только кассиры и таксисты, но и высококвалифицированные специалисты умственного труда, такие как юристы, журналисты, финансовые аналитики и др. Рассчитанная вероятность, что к 2033 г. будет замещена компьютерными алгоритмами деятельность специалистов по телефонному маркетингу и страховых агентов, составила 99 %; для спортивных рефери данная цифра равняется 98 %, кассиров – 97 %, шеф-поваров – 96 %, официантов, равно как и секретарей юридических контор – 94 %, экскурсоводов – 91 %, пекарей и водителей автобусов – 89 %, строительных рабочих – 88 %, ветеринарных фельдшеров – 86 %, охранников – 84 %, моряков – 83 %, барменов – 77 %, архивариусов – 76 %, плотников – 72 %, спасателей на воде – 67 % [40] . По другим оценкам, к 2025 г. к программируемым устройствам, роботам и умным машинам отойдет каждая третья специальность [41] ; еще один прогноз предвещает автоматизацию 80 % рабочих мест уже в ближайшие два десятилетия [42] , и т. д.

37

Кинг Б., Лайтман А., Рангасвами Дж. П., Ларк Э. Эпоха дополненной реальности. С. 320–325.

38

Уэмура Н. Общество 5.0: взгляд Mitsubishi Electric // Экономические стратегии. 2017. № 4. С. 131.

39

Шваб К. Четвертая промышленная революция. С. 52.

40

Харари Ю.Н. Homo Deus. Краткая история будущего. М.: Синдбад, 2018. С. 382.

41

Кинг Б., Лайтман А., Рангасвами Дж. П., Ларк Э. Эпоха дополненной реальности. С. 144.

42

Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. С. 129.

К чему ведет гибкая занятость

Процесс депрофессионализации имеет не только количественный, но и качественный характер. Уже полтора-два десятилетия назад исследователи обратили внимание на растущее распространение новых форм организации трудовой деятельности (впрочем, в некоторых отношениях весьма напоминающих надомничество, отходничество, поденщину и другие феномены периода перехода от аграрного к индустриальному обществу): временные контракты, краткосрочные вакансии, неполная занятость, дистанционная работа, лизинг персонала, фриланс и тому подобные неотъемлемые принадлежности «гибкого рынка труда» (или даже «гибкого капитализма») [43] . Работника с работодателем все чаще связывает временный индивидуальный контракт (или одновременно несколько таких контрактов с разными нанимателями), он выведен за штат (аутстафинг) и является не сотрудником в традиционном смысле, а независимым исполнителем конкретного задания [44] . Внештатная работа в качестве последнего становится, добровольно или вынужденно, уделом все большего количества людей, из фрилансеров превращающихся в пермалансеров (от permanent freelancer) [45] . Специалисты пребывают в одной должности и организации все меньшее время, а понятия рабочего дня («стандартный восьмичасовой рабочий день плохо вписывается в жизнь современного человека» [46] ), рабочей недели, рабочего места утрачивают адекватность – их работа «скорее похожа на облачную торговую площадку, чем на офисный стол в традиционной организации» [47] . Надомная работа как вид занятости демонстрирует ежегодный рост, тогда как в офисе сотрудники появляются лишь эпизодически для неформального общения и нарабатывания социального капитала [48] . С одной стороны, работники все чаще встречаются вне офиса с тем, чтобы обсудить рабочие проблемы, с другой стороны, офис превращается в клуб, «где неформальные разговор, мозговой штурм и сплетни являются главной деятельностью», и где вечеринки становятся частью работы [49] . Но и такой офис может последовать за цехом в том плане, что фрилансеры/пермалансеры не нуждаются в организации своей работы извне и свыше. Как пишет М. Ридли, «в скором будущем тон будут задавать самоорганизующиеся работники “на службе у самих себя”, чья деятельность проходит в основном в онлайне, а рабочий режим подчинен запросам самых разных клиентов, которые могут появиться в любой момент и в любом месте. Вполне вероятно, что эти новые люди будут с изумлением думать о временах боссов и бригадиров, совещаний и утверждений, равно как и о ведомостях по учету рабочего времени и профсоюзах» [50] .

43

Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2005. С. 149–151; Хаттон У. Мир, в котором мы живем. М.: Ладомир, 2004. С. 200; Поплавская А.А. Дезорганизация трудового ритма жизни и непостоянство в работе как скрытые черты системы гибкого капитализма // Экономическая социология. 2017. Т. 18. № 4. С. 176–180.

44

Стэндинг Г. Прекариат: новый опасный класс. С. 61; Шваб К. Четвертая промышленная революция. С. 62; Анисимов Р.И. Труд в эпоху неопределенности // Социологические исследования. 2017. № 11. С. 47.

45

Кинг Б., Лайтман А., Рангасвами Дж. П., Ларк Э. Эпоха дополненной реальности. С. 87.

46

Пенн М., Файнман М. Микротренды, меняющие мир прямо сейчас. М.: Альпина Паблишер, 2019. С. 346.

47

Кинг Б., Лайтман А., Рангасвами Дж. П., Ларк Э. Эпоха дополненной реальности. С. 87.

48

Урри Дж. Мобильности. М.: Праксис, 2012. С. 317–318; Понукалина О.В. Труд и свободное время в дискурсе потребительских практик // Журнал социологии и социальной антропологии. 2011. Т. 14. № 5. С. 215; Савельева Е.П. Новые группы профессионалов в условиях мобильного сетевого общества // Журнал социологии и социальной антропологии. 2011. Т. 14. № 3. С. 81.

49

Урри Дж. Мобильности. С. 318, 397; Урри Д. Мобильность и близость // Социологические исследования. 2013. № 2. С. 4; Понукалина О.В. Труд и свободное время в дискурсе потребительских практик. С. 215; Савельева Е.П. Новые группы профессионалов в условиях мобильного сетевого общества. С. 81.

50

Ридли М. Рациональный оптимист. М.: Эксмо, 2015. С. 188.

Возможно, что подобные предположения чересчур оптимистичны, однако нельзя не согласиться с тем, что дистанционная работа по сети на сегодняшний день получила широкое распространение в развитых и не очень странах, став одной из составляющих гибкой занятости. Соответственно, даже если речь идет не о самоорганизующихся самозанятых [51] , а об обычных наемных работниках традиционных предприятий/заведений/учреждений, нельзя не отметить, что надомная форма трудовой деятельности в режиме онлайн ведет к размыванию границ «между рабочим местом, домом и общественными местами» [52] . Постоянно пребывая на связи, человек занимается домашними делами на работе и работает дома [53] , причем весь его день (а то и часть ночи) фактически является рабочим. По словам Е.М. Шульман, «то, что люди перестанут ходить на работу, парадоксальным образом означает, что они будут работать все время. Разговоры о сокращении рабочего дня до четырех дней в неделю и шести часов в день – это попытки мыслить в терминах и категориях XX века» [54] . В то же время верно и противоположное – ведь работник весь день остается дома; суть в том, что труд, потребление, учеба, досуг сливаются воедино [55] или, лучше сказать, диффундируют друг в друга, так что все труднее понять, где/когда в пространственно-временном отношении заканчивается одно и начинается другое.

51

Карапетян Р.В., Меньшикова А.Г. Актуальность изучения труда возвращается?! (о Втором международном форуме труда) // Социологические исследования. 2018. № 8. С. 163.

52

Стэндинг Г. Прекариат: новый опасный класс. С. 73.

53

Там же. С. 212.

54

Шульман Е.М. Придется договариваться. Почему у горожанина будущего будут спрашивать про все // Горожанин: что мы знаем о жителе большого города? М.: Strelka Press, 2017. С. 46.

55

Фишман Л.Г., Мартьянов В.С., Давыдов Д.А. Рентное общество: в тени труда, капитала и демократии. С. 155.

Цивилизация досуга

Труд и досуг в последнее время являют собой картину углубляющегося взаимопроникновения не только в хронотопическом, но и в содержательно-сущностном отношении, вследствие чего высказываются предположения, что на смену «цивилизации труда» идет своего рода «цивилизация досуга» [56] . Контаминация реалий стимулирует к дефиниции универсалий – слияние досуга с трудом, а труда с досугом побуждает исследователей к новым определениям и переопределениям понятий. Так, Е.М. Клюско отмечает, что «досуг» сегодня понимается не как остаток времени от работы, а как «неработа» – деятельность, осуществляемая «ради нее самой», не связанная «с зарабатыванием средств к существованию» [57] . По мнению О.В. Понукалиной, в обществе потребления сама дихотомия труд – досуг размывается в силу того, что последний служит «целям заполнения потреблением непроизводственного времени» и тем самым становится необходимым «звеном процесса производства-потребления» [58] . В.Е. Золотухин указывает, что трудовая и свободная деятельность различаются контекстуально, совпадая предметно, поэтому при определенных обстоятельствах в качестве труда могут выступать и общение, и познание, и многие иные виды деятельности [59] .

56

Сидорина Т.Ю. Цивилизация труда: заметки социального теоретика. СПб.: Алетейя, 2014; Романовский Н.В. Опасный класс? Тема не закрыта (мысли о проблеме) // Социологические исследования. 2019. № 9. С. 101.

57

Клюско Е.М. Современное состояние категориального аппарата теории досуга (по материалам зарубежных исследований) // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2016. № 1. С. 171.

58

Понукалина О.В. Труд и свободное время в дискурсе потребительских практик. С. 217.

59

Золотухин В.Е. Парадоксальная сущность труда // Социологические исследования. 2010. № 10. С. 151.

Под воздействием развития и распространения информационных технологий, особенно «умной» мобильной связи, труд и досуг сливаются одновременно с обеих сторон: с одной сотрудники уделяют время личным делам на работе, участвуя в общении в социальных сетях, электронной торговле и т. п., с другой – создают стоимость и в нерабочее время, отвечая на деловые электронные письма и выполняя разнообразные проектные задания дома, в выходные и в отпуске, путешествуя и т. д. [60] (Особо творческие работники этого даже добиваются: «Благодаря своей креативной идентичности, мы испытываем растущую потребность в образе жизни, построенном на креативном опыте, – формулирует данную позицию Р. Флорида от лица “креативного класса”. – Нас не устраивают прежние жесткие границы между работой, домом и досугом» [61] ). Посвящаемый потреблению досуг приобретает экономическое значение, фактически становясь элементом производственного цикла, при этом маркетинговая стимуляция побуждает работника больше работать, дабы почти что по-коммунистически все более полно удовлетворять постоянно растущие потребности, сокращая тем самым свободное время [62] . По мнению Г. Стэндинга, современный гибко занятый работник повседневно/ежедневно находится в подвешенном состоянии, он не структурирует и не контролирует свое время, так как «должен постоянно быть в полном распоряжении потенциальных потребителей его труда». Из-за размывания понятий рабочего места и рабочего времени он работает – или должен быть готов к работе – в любом месте в любое время, и потому лишается качественного свободного времени, которое можно было бы посвятить приобщению к культуре и искусству, самообразованию, гражданской активности и т. п.; в результате всего этого досуг и обесценивается, и в дефиците [63] .

60

Мейсон П. Посткапитализм: путеводитель по нашему будущему. С. 9, 189, 269.

61

Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. М.: Издательский дом «Классика-ХХI», 2007. С. 27.

62

Понукалина О.В. Труд и свободное время в дискурсе потребительских практик. С. 210–211, 217.

63

Стэндинг Г. Прекариат: новый опасный класс. С. 228–232.

Но критически-пессимистические рассуждения и умозаключения по поводу досуга в «третичном рыночном обществе» (понятие «терциаризация» охватывает не только ориентацию экономики на третичный сектор, т. е. сферу услуг, но и специфическую организацию трудовой деятельности, когда «разделение труда гибкое, размыты границы между рабочим местом, домом и местами общественного пользования, рабочие часы подвижны и люди могут иметь несколько рабочих статусов и несколько трудовых договоров одновременно») всей картины не исчерпывают. Тот же автор приводит данные исследований, согласно которым спустя четыре десятилетия с середины 1960-х годов досуг американцев и американок увеличился на шесть и четыре часа в неделю соответственно (несмотря на значительный рост доли женщин в трудовых ресурсах) [64] . И это далеко не предел: некоторые авторы левой политической ориентации приводят исторический прецедент, когда рабочая неделя с 1900-х по 1930-е гг. сократилась с шестидесяти часов до менее чем тридцати, при этом только за первое пятилетие Великой депрессии – на восемнадцать часов. Н. Срничек и А. Уильямс вспоминают, как П. Лафарг еще в начале XX века доказывал, что «нелепая страсть рабочих к труду» есть род безумия, или, точнее, результат индоктринации пролетариата трудовой моралью, асиологией труда и воздержания, распространяемой эксплуататорскими классами ради своей выгоды («попы, экономисты и моралисты объявили труд святым, превратили его в священнодействие»), и предлагал ограничить его тремя часами в день («выковать железный закон, запрещающий человеку работать более 3 часов в сутки») [65] . В свою очередь, в начале 1930-х гг. Дж. М. Кейнс предсказывал, что через сто лет за счет накопления капитала и роста производительности труда уровень жизни вырастет в восемь раз, человечество решит экономическую проблему и столкнется с другой: «как использовать свою свободу от насущных экономических нужд, чем занять досуг, обеспеченный силами науки и сложного процента, чтобы прожить свою жизнь правильно, разумно и в согласии с самим собой?»; лишь для того, чтобы удовлетворить заложенную в людях потребность в удовольствии от труда, им понадобится «3-часовая смена или 15-часовая рабочая неделя, поскольку трех часов в день достаточно, чтобы ветхий Адам в каждом из нас был вполне удовлетворен!» [66] .

64

Там же. С. 71, 228.

65

Лафарг П. Право на лень. Религия капитала. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. С. 4, 14, 22.

66

Кейнс Дж. М. Экономические потребности для наших внуков // Вопросы экономики. 2009. № 6. С. 63, 65.

Однако в годы депрессии государство и бизнес пошли по другому пути, начав для борьбы с безработицей искусственно создавать рабочие места; после Второй мировой войны рабочая неделя в развитых странах вновь достигла уровня 40 часов и стабилизировалась на этой отметке [67] . (Д. Гребер объясняет переход к политике сдерживания неизбежной в случае автоматизации производства массовой безработицы путем создания фиктивных рабочих мест не только удобной для элиты аксиологией/идеологией ценности работы самой по себе, только и делающей человека морально состоятельным, но и происками правящего класса, видящего угрозу своему господству в обилии свободного времени у населения [68] ). Упомянутые Н. Срничек и А. Уильямс, усматривая должный вектор социального развития в движении к посткапиталистическому/посттрудовому обществу, считают делом левых XXI века «лишить труд его первостепенного значения», отказаться от него и, более того, избавиться от рабочего класса, обретя в этом «нашу синтетическую свободу». Делом сторонников общественного прогресса должны стать отказ от трудовой этики и борьба за сведение труда к минимуму: «Традиционный боевой клич левых, требующих полной занятости, должен смениться на боевой клич, требующий полной незанятости» [69] .

67

Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. С. 167.

68

Гребер Д. Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда. С. 12, 220.

69

Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. С. 183–184.

Ни в коей мере не склоняясь к какой-либо из разновидностей многоликого левого дискурса, я тем не менее считаю, что концепция посттрудового общества, одной из предпосылок движения к которому является использование обусловленного автоматизацией/роботизацией/цифровизацией повышения производительности труда не для роста производства товаров и услуг, а для сокращения работы [70] , обладает немалым эвристическим потенциалом. По крайней мере, некоторые исследования подтверждают, что современный горожанин обладает значительным досугом, но при этом хочет иметь еще больше свободного времени, предпочитая меньше работать, чем больше зарабатывать. По подсчетам Ж. Виара, европеец из всего времени своей жизни расходует на трудовую деятельность только 12 %, а по исследованию Д. Малгана, большая часть представителей среднего класса европейских городов предпочитает увеличению зарплаты на 20 % еще один свободный день в неделю. «Большинство выбирает свободный день, – пишет приводящий эти данные А.Н. Новиков. – Сейчас это мировой тренд» [71] . Трудно сказать, насколько предпочтения городского среднего класса развитых европейских стран можно считать мировым трендом (впрочем, в США тоже наметился микротренд «работа в рамках» – растущая часть американцев не считают работу определяющим фактором жизни, а лишь ее частью, и не самой важной [72] ), но все же некоторую наметившуюся подвижку от стремления к большему доходу к стремлению к большему досугу, очевидно, следует признать реальностью.

70

Там же. С. 272.

71

Новиков А.Н. Настройка вместо стройки: свобода выбора вместо «проекта свободы» // Горожанин: что мы знаем о жителе большого города? – М.: Strelka Press, 2017. С. 58.

72

Пенн М., Файнман М. Микротренды, меняющие мир прямо сейчас. С. 342.

Общество ренты

В условиях прогрессирующей автоматизации и роботизации экономики последняя из производящей трансформируется в присваивающую, где основной экономической деятельностью становится не труд, а потребление. По мере того, как издержки вместе с рабочим временем устремляются к нулю, исчезает необходимость как работать, так и зарабатывать. По словам П. Мейсона, «информационные технологии исключают труд из производственного процесса, снижают рыночную цену товаров… и создают поколение потребителей, психологически предрасположенных к бесплатным вещам» [73] . Информация, товары и особенно информационные товары создаются в изобилии, их перманентный профицит деформирует рыночное ценообразование, так что «главное противоречие сегодня – это противоречие между возможностью беспрепятственного получения бесплатных товаров и информации и системой монополий, банков и правительств, которые пытаются добиться того, чтобы вещи оставались в частном владении, чтобы их было мало и чтобы они продавались» [74] .

73

Мейсон П. Посткапитализм: путеводитель по нашему будущему. С. 173.

74

Там же. С. 14.

Пока автоматизированно производимые блага еще остаются коммодифицированными, функцией основной массы трудоспособного населения является не производство, как прежде, а потребление («потогонное потребление» [75] ). Пролетариат, дифференцируясь на салариат и прекариат, превращается в консьюмтариат: по мнению А. Барда и Я. Зодерквиста, современный низший класс больше не представляет собой не только носителей рабочих профессий, но и вообще работников, «поскольку прежде угнетенные становятся потребителями»; «деятельностью, которая будет определять новый низший класс, станет скорее потребление, нежели производство, в условиях, когда примерно одинаковое количество материальных благ смогут получать все, независимо от того, трудоустроен человек или нет» [76] . Постиндустриальное общество становится рентным, и этим посткапитализм до определенной степени напоминает марксистский коммунизм. «Автоматизация производства приводит к избытку материальных благ, а потому сегодня создаются комфортные условия для освобождения от труда, – пишет Д.А. Давыдов. – <…> Иными словами, речь идет о приближении к тому, что Маркс вполне бы мог назвать коммунистическим обществом» [77] . Интересно, что в данном случае возникает ассоциация с не просто коммунизмом, а с первобытным коммунизмом: донеолитические охотники и собиратели жили за счет присвоения даров природы, являясь своего рода натуральными рантье (словами Дж. Бернала, первобытный человек вел «паразитический образ жизни за счет животных и растений» [78] ). Позднейшие виды ренты, начиная с земельной, тоже понимались по аналогии с даром природы, даже если в этом качестве выступали его социальные эквиваленты, т. е. люди и их труд. При капитализме отчуждение труда опиралось на этику/религию последнего, воодушевляясь которой, работник добровольно превращал себя в дар природы для эксплуататора. По мере технологического замещения труда источником ренты для капиталистов/ посткапиталистов становятся информация и автоматизированное производство без рабочих, которые, в свою очередь, уже не хотят работать больше, чтобы получать больше – они хотят получать больше, работая меньше, а по возможности, которая уже преобразуется в неизбежную необходимость, – не работая вовсе, тем самым тоже превращаясь в рантье [79] .

75

Иванов Д.В. Актуальная социология: веселая наука в поисках злых истин // Журнал социологии и социальной антропологии. 2010. Т. 13. № 2. С. 42.

76

Бард А., Зодерквист Я. Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2004. С. 122, 142.

77

Давыдов Д.А. Технологии отчуждения и призрак коммунизма // Человек. 2017. № 5. С. 76.

78

Бернал Дж. Наука в истории общества. М.: Издательство иностранной литературы, 1956. С. 60.

79

Фишман Л.Г., Мартьянов В.С., Давыдов Д.А. Рентное общество: в тени труда, капитала и демократии. С. 14–15, 32–33, 69–71.