До нас

— Как рейсы? — спрашивает она, отстраняясь ровно настолько, чтобы перевести дыхание.

Раньше я отвечал на этот вопрос чем-то вроде: «Без тебя долго и одиноко», но мой страх и надвигающееся горе только крадут ее счастье. А у нас осталось так мало времени, что я не позволяю себе заглядывать вперед. Не позволяю чувствовать ничего, кроме настоящего момента.

— Гладко. И Мэтт передает тебе привет.

Она делает глубокий вдох и с улыбкой выдыхает.

— Ммм… приятно знать. Может, возьмешь гитару и сыграешь мне?

— Я собираюсь заползти к тебе в постель. — Я откидываю одеяла.

Мы лежим рядом друг с другом, обнявшись, как единое целое, а не два человека. Она теплая, ее грудь вздымается и опускается в такт моей.

— Зак?

— Хм? — Прижимаюсь губами к ее голове.

— Помнишь, ты всегда говоришь, что я слишком великодушная?

— Ага.

— Когда я умру… — Она говорит это так прозаично, но у меня такое чувство, будто из комнаты выкачали весь кислород. — Сделай что-нибудь необычное для кого-то? Кому это будет нужно? Сделав это, ты подумаешь обо мне?

Я не хочу говорить об этом.

— Потому что я не хочу, чтобы ты когда-либо сомневался в жизни или своей цели в ней после того, как меня не станет. Так что играй по-крупному. Меняй жизни. Сделай это своей целью.

— А как я узнаю, что делать?

Она пожимает плечами, опуская мои руки себе на талию. Я чувствую выпирающие кости, покрытые истонченной кожей, прикидывая, сколько ее я уже потерял.

— Ты узнаешь. Почувствуешь. Или увидишь знак.

Я улыбаюсь, несмотря на боль в груди, несмотря на ощущение, что она тает в моих руках, утекает, как песок в песочных часах. Еще секунда, время истечет, и я окажусь пустым и одиноким.

— Ты и твои знаки.

— Знаки повсюду. И дело не в том, что люди их не видят; они просто не хотят их признавать. Я согласилась на наше первое свидание, потому что в тот дождливый день, когда мы покидали терминал, ты держал свою куртку у меня над головой, чтобы я не промокла. В детстве мама мне говорила никогда не соглашаться на мужчину, который меньше, чем настоящий джентльмен.

Смеясь, снова целую ее в голову.

— Я просто пытался залезть к тебе в трусики.

Она смеется так сильно, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Если я не буду слышать ее смеха, тогда мне не нужен слух.

Если не смогу держать ее в объятьях, тогда зачем мне руки?

Мысль о жизни без нее калечит так, что я даже не могу выразить словами. И поэтому она знает: когда ее не станет, я буду подвергать сомнению жизнь и все свое существование.

— Я нашла тебя, — шепчет она, словно слыша мои мысли. — Когда Тара умерла, я нашла тебя. И никто не мог сказать мне об этом до ее смерти. Мысль разделить свое сердце с другим таким образом была невообразимой. Но… я нашла тебя. Я столько уже раз повторяла тебе, что у человека не одна родственная душа.

Не-а. Я не верю в ее теорию родственных душ. Я не найду никого другого. Но, как и многие вещи, я не говорю ей об этом. Чувство того, что я вновь смогу найти любовь, успокаивает ее. И я предложу ей что угодно — скажу что угодно, — лишь бы облегчить ее мысли и дать ощущение покоя.

— Знаки повсюду. Менять жизни. Играть по-крупному. И снова найти любовь. Понял, — говорю я.

Если она поднимет голову, то увидит слезы, текущие по моему лицу. Надеюсь, она останется неподвижной и не почувствует, как от почти

задушившего меня горя, мое сердце едва бьется.

Во вторник Сюзанна настаивает на душе, макияже и шелковом шарфе.

— Зачем так стараться ради девушки, которая убирает наш дом? — Я наклоняюсь и целую ее в шею, пока она смотрит на меня в зеркало.

Она наносит блеск для губ и еще раз смотрит на свое отражение, а я натягиваю футболку и взъерошиваю мокрые волосы.

— Ее зовут Эмерсин, а не девушка, и мне нравится с ней болтать. Ты знал, что у нее степень в области текстильного дизайна, но истинная ее любовь — фотография?

— Да, я читал ее резюме. Однако не знал, что она любит фотографировать. Не удивительно, что кто-то со степенью в области изящных искусств убирает дома. Бьюсь об заклад, уборка домов оплачивается лучше. — Я подмигиваю ее отражению.

Сюзанна бросает на меня свой лучший суровый взгляд, но знает, что я прав.

— И все же… мне не нравится пугать ее своим видом, будто ходячий мертвец, и я замечаю в ее глазах тревогу, когда неважно выгляжу. Она молода. Ей нужно сосредоточиться на жизни — стильной одежде, шикарных волосах и безграничных возможностях.

— В жизни есть нечто большее, чем волосы и одежда. Мнение твоей сестры тебя вовсе не волнует.

— Мишель побрила мне голову, а до этого держала мои спутанные волосы, когда меня рвало в те дни, когда ты работал. Полагаю, уже немного поздновато оберегать ее от моих худших моментов. Кроме того, моя сестра никуда не денется. А если я напугаю Эм, она может уволиться и найти работу, где ее не будет окружать смерть.

Звонок в дверь заставляет Сюзанну медленно подняться. С каждым днем она чуть слабее.

— Я открою, — говорю я.

— Я пойду с тобой.

Закатываю глаза, но все равно предлагаю ей руку. Она посылает мне воздушный поцелуй и берет под руку. Когда мы поворачиваем за угол, Сюзанна машет Эмерсин через стеклянную дверь.

— Посмотри на ее клетчатый комбинезон! Она просто сама милота.

Я снова закатываю глаза, хотя не могу не улыбнуться волнению жены. Думаю, в свои двадцать три она очень походила на Эмерсин.

— Доброе утро. Ты завтракала? — спрашивает Сюзанна, как только я открываю Эмерсин дверь.

— Хм… — Эмерсин прищуривается, отчего ее глаза превращаются в крошечные голубые щелочки. — Вроде как. А что?

Она проходит внутрь и снимает сандалии, поджимая пальцы ног с отслаивающимся розовым лаком. Не колеблясь, она направляется прямо в туалет, чтобы тщательно вымыть руки, как делала весь последний месяц, оставляя за собой аромат, который я не могу различить. Амаретто и, может быть, вишни, похоже на пирожное.

— Зак готовит яйца Бенедикт. Хочешь? — Жена следует за Эмерсин в туалет.