До основанья, а затем
Шрифт:
— Не надо, я вам верю. — Воронова дрожащей рукой налила вина га треть кружки.
— Полную налейте и выпейте до дна, а теперь ложитесь и постарайтесь поспать. Вас здесь никто не побеспокоит. Когда все закончится, вас разбудят и доставят домой. — я забрал из рук женщины бутылку и опустевшую кружку, повернул выключатель, висящий на стене у двери, и вышел, плотно закрыв дверь.
— Командир! — ко мне бросился бородатый ефрейтор: — Там вас наши начальники на улицу кличут, пойдемте скорее, а то вас найти не могли.
— Что случилось? — спросил я выйдя из здания и подойдя к своим замам, хотя, не дожидаясь
Глава 15
Глава пятнадцатая.
16 марта 1917 года
«Настоящая свобода заключается в том, чтобы каждый сам устраивал свои дела, не предоставляя их на волю Провидения или выборного собрания».
Князь П. А. Кропоткин «Речи бунтовщика», 1885 г
— Пулеметный щит выводим на угол дома, пока не стрелять. Найдите мне портянку и палку какую-нибудь. Стоп.
Я повернулся к своим командирам.
— Во дворе дома пожарная лестница. Начинайте жильцов с третьего этаж через крышу эвакуировать. Только не дайте никому высунуться из боевиков и подстрелить мирных. Давайте, времени мало.
— Там же женщины и дети. Их как через крышу?
— Возьмите в извозной конторе вожжи, они там быть должны, всех обвязывайте и тащите наверх, не сорвутся. Там не так уж много людей должно быть. Я бы в этом вертепе точно бы жить не остался. Действуйте.
Я подхватил импровизированный белый флаг, дождался, когда наша «бронеточка» выползет на угол дома и неторопливо двинулся в сторону ощетинившейся винтовочными стволами шеренги людей в черном.
Судя по лозунгу, прибитому на растяжку над кабиной одного из грузовиков, к нам на ночное рандеву прибыли анархисты. Видно, какая-то из квартир второго этажа была телефонизирована.
Навстречу мне вышли два человека, обязательный во всех революционных шайках матрос, пока без пулеметных лент через широкую грудь, всего лишь со скромной кобурой от нагана на поясе. Второй был стопроцентный «шпак» в круглых очечках, как у Макаренко или Джона Леннона, с длинными сальными волосами, спадающими на плечи черного драпового пальто. Бойцы прибывшего отряда были вперемешку — моряки с самодельно расшитыми клешами и молодые рабочие или студенты, одетые, как на подбор, во все черное.
— Здорово, братишка! — кивнул я матросу.
— Я тебе не братишка…
— Совет хочу тебе дать — в этом сезоне среди братвы будет модно носить пулеметные ленты, обмотавшись ими через плечи, крест на крест. Рекомендую. И пулеметчику вашему меньше носить, и ты будешь брутально выглядеть…
— Ты что офицерская морда оскорбляешься, тебе что, давешнее время, нижнего чина обзывать по-всякому!
— Военмор, я тебе…
— Ты опять начинаешь!
— Браток, ты видно в вашем клубе анархистов совсем от жизни отстал. Я с тобой по-революционному разговариваю. Военмор — это военный моряк. Ведь ты моряк? А брутальный значит мужественный. Вон, волосатик не даст соврать…
— Это не волосатик, а товарищ Бодров, секретарь конференции анархистов-универсалистов.
—
Рад знакомству, но остается вопрос, товарищи революционеры — какого хрена вы здесь забыли?— Нам телефонировали наши товарищи и попросили помощи.
— Я не знаю о наличии каких-то товарищей. Я начальник народной милиции Адмиралтейской части Котов и сейчас мои бойцы добивают в этом доме остатки банды купца Носова Ильи Сергеевича.
— Мы не признаем вашу милицию…
— Друзья, от того, что вы меня не признаете я не исчезну.
— Гражданин офицер, мы требуем выдать наших товарищей. До остальных, как вы говорите бандитов, нам дела нет, но наших сторонников мы заберем, всех. — строго сказал мне волосатый Бодров.
— Ребята, мне все равно, анархист — максималист или центрист. Убивать людей нельзя. Там засели убийцы, и мы их всех отправим к генералу Духонину, если они не сдадутся.
— Ты не петушись тут, офицере. Там такая братва, что тебя…
— Морская душа, ты, судя по бескозырке с «Гангута»?
— И что?
— Что такое броня должен понимать?
— И что с того?
— Видишь у меня огневая точка к углу дома прижалась? Там броня такая, что только из пушки пробьешь, а вот «максим» вашу шантрапу перестреляет в один момент…
— Ах ты, сука! — моряк железной хваткой схватил меня за отвороты куртки и стал гнуть назад, так, что моя изломанная спина захрустела, и я взвыл от боли. Но морячок не успел обрадоваться своей победе, ствол моего браунинга ткнулся ему в скулу — то, что я ношу кобуру на заднице спасло мне жизнь.
— Замри!
По небритой щеке потекла струйка крови, но рычать и душить меня морячок перестал, тут же между нами вклинился узким телом товарищ Бодров:
— Афиноген, успокойся! Товарищ — это он уже ко мне: — Приношу прощение за несдержанность моего товарища — но вы должны понять, у товарища Афиногена последствия контузии…
— И что? У меня половина личного состава — кто без руки, кто без ноги, а контузий и просто дырок никто в них и не считал. И этих героев, жизнь положивших на алтарь Отечества…
— Они воевали за преступную власть, что являлась формой насилия гад народом….
— Тьфу на вас, придурки! Короче слушайте сюда, раз нормального языка не понимаете! — я махнул браунингом: — Эти, из вашей банды, как бы вы себя не называли, либо сейчас сдадутся, либо умрут. Вы если хоть шаг вперед сделаете, все здесь ляжете, у меня пулеметчик мастер, три года на фронте, в окопах воевал, а не в Гельсингфорсе отсиживался, он тебе любую букве из пулемета выведет, лучше и быстрее, чем пером. Поэтому либо валите отсюда, либо стойте и не рыпайтесь. Не хворайте.
Я пошел назад. В спину мне что-то истеричное орал псевдокунтуженный Афиноген, на котором повис «волосатик», а я шел и ждал выстрела в мою многострадальную спину.
— Что? — я не сразу понял, что мне крикнул товарищ Бодров.
— Мы требуем проведения открытого и честного революционного суда над нашими товарищами!
— Хорошо, будет им суд. Если живы останутся.
К моему приходу с третьего этажа эвакуировали двенадцать человек, в том числе шесть женщин и четырех детей возрастом от шести до четырнадцати лет. Сейчас эти люди сидели в одном из помещений первого этажа, среди разбитой посуды и пятен крови на полу и стенах и ждали своей дальнейшей судьбы.