До первого снега

Отвернулся к окну и стал глядеть в темноту, пытаясь определить, что за остановка.

Троллейбус резко тронулся с места и пошел дальше по ночному городу. Я прислонился виском к холодному пластику. Толчки отдавались в голове глухой болью.

— Пошли, видно, грибы-то? — спросил я у своих случайных попутчиц.

— Пошли мухоморы-то… Дома нас, поди, и не ждут. Думают, волки растащили…

Дома, едва стукнул, дверь отворила Ольга.

— Куда ты пропал? Что с тобой? Заболел?

— Здоров.

— А где был?

— В ресторане.

— Я серьезно спрашиваю.

— Квартальный план выполнял одним днем. И прихватил ночь.

— Выполнил?

— Спрашиваешь!

Она хмурилась, и мне казалось, что это я в зеркале вижу свои две стрелки над бровями.

— Уходи-ка ты со стройки… — сказала Ольга шепотом.

— Ни за что! — так же шепотом ответил я.

С упоением, соединенным со страхом, я думал об Ане. И странно, во всякую минуту воспоминание о ней с необъяснимой неизбежностью возвращало меня к мысли о Хонине.

Некоторые завидовали Хонину, что он так легко живет — не переработает, не возьмет на себя ничего лишнего.

Я чувствовал таившееся в нем куда более значительное зло, пока еще не вполне понятное для меня. А может, это потому, что он постоянно возле Ани? Неужто это обыкновенная ревность?

Я начал чувствовать, что Аню мне никто не может заменить: ни мама, ни Оля. Я мог без конца смотреть, как у ее губ вспыхивают легкие лучики.

Однажды мы с ней сидели у крана. Аня взглянула на часы:

— Опять не подвезли вовремя бетон. А привезут — начнется спешка. Сразу придет несколько машин, и Водяной начнет свое: «Давай скорее! Давай скорее!» Больше всего не люблю эту суету.

В спешке там допустишь ошибку, тут не доглядишь. А это кран… С такой-то махиной, — она хмуро взглянула на перечеркнувшую полнеба стрелу, — и до беды недолго…

Подвезли бетон. Аня встала, огляделась, кругом и улыбнулась:

— Курорт окончен!

И когда Аня поднималась к своей кабине, я случайно перехватил взгляд Хонина. В глазах его была злоба. Он пристально следил за каждым ее движением и не замечал, что я смотрю на него. На какой-то миг сердце кольнула необъяснимая тревога. Мне вроде бы следовало радоваться, что щелкнул Хонина по носу, а вместо этого я ощущал беспокойство оттого, что он неотступно был возле А ни.

11

Неприметно подступила осень. Нагнало туч, и потянулись дожди. Сначала редкие, едва прибивающие пыль. Потом зарядили грозовые ливни. Чем дальше, тем чаще сменялись они изморосью. Котлован буквально заливало. Со стен его отслаивалась и ползла вниз глина. Выбирать ее приходилось вручную.

— Ничего, закончим, будет легче, — подбадривал нас бригадир.

Каждый день к нам приходил прораб, смотрел работу, озабоченно советовался о чем-то с бригадиром, поглядывал на серое небо, повисшее над стройкой.

Я уже мог весь день, не чувствуя особой усталости, работать топором.

Однако Петров все поправлял и поправлял мою руку, показывал, как надо стоять, советовал не делать лишних усилий.

На котловане я работал наравне с другими плотниками, не отставая от них. Я придумал подвесить на консолях в котловане редукторную дисковую электропилу для обрезки концов досок. Это дало некоторый выигрыш и облегчило нашу работу.

«Прожектор» мы выпускали вместе с Толей. Писал он медленно, но четко и аккуратно. Частенько, правда, приходилось исправлять за ним орфографические ошибки, однако получалось у нас неплохо. Вот только рисунки… Рисовать никто из нас не умел.

Валя Синявский, глядя на эти рисунки, говорил:

— Сюрреализм… И все же это не самое главное. Главное — к новому году пустить первую очередь завода.

И мы нажимали вовсю. Вечером я засыпал, пожалуй, раньше, чем голова моя успевала коснуться подушки. Утром вскакивал под неистовый треск будильника и мчался под душ.

У Ани тоже прибавилось работы. Она теперь гоняла кран от главного корпуса завода к складу глины.

Склад глины — это только называется так. На деле же — огромный цех: в нем мог бы разместиться чуть не весь завод вместе с сорокаметровой вращающейся печью. Внутри склада глины про» ложен железнодорожный путь.

Аня подавала монтажникам фермы и плиты перекрытия. Работа на монтаже склада глины требовала предельной осторожности и от крановщицы, и от монтажников. Осторожности, согласованности и смелости. Монтаж шел на десятиметровой высоте. Ребята в бригаде Михеева как на подбор — все рослые, плечистые. Состав этой бригады не менялся: никто из нее не уходил, никто в нее не вливался. Так и держались михеевцы одной группой — семь человек, считая бригадира.

Во время работы монтажники весело переговаривались с Аней, приглашали ее кто в кино, кто в театр, кто на танцы.

А она сердито кричала им:

— Леша, пристегнись!.. Мальчики, будете лихачить, откажусь с вами работать. Понятно?

На глазах поднимались новые корпуса завода. Завершался монтаж сорокаметровой вращающейся печи обжига. Недалек уже был день, когда в ней вспыхнет мощное газовое пламя, в котором закружится нескончаемый вихрь гранул. А пока мы заливали в опалубку бетон, уплотняли его вибраторами.

В начале сентября мы вышли на нулевую отметку.

12

Это был разговор, к которому я возвращаюсь без конца.

Мы с Аней шли картофельным полем к электричке. Мы были вовсе не одни — и впереди и позади нас шли рабочие разных бригад, все после смены спешили на поезд.

На перроне собралось полно народу.

Когда донесся шум приближающегося поезда, Аня вдруг взяла меня за руку.

— Идем…

И мы пошл и с ней узкой тропинкой.

Вскоре нас догнал и пронесся мимо поезд. Мы оглянулись — перрон опустел, нигде ни души…

— Слушай, — сказала Аня, — как это мы до сих пор не додумались пройти эти шесть километров после работы пешком? Ты не знаешь?

— Нет.

— Слушай, — снова сказала она. — А может быть, мы и еще до чего-нибудь не додумались? — И, засмеявшись, зашагала впереди.

Мне нравилось в ней все: как она держала голову, ее подвижная легкая фигура, ее походка, ее всегдашние неожиданности: одна из них — эта наша прогулка пешком.

Осень, в общем-то сырая и дождливая, прояснилась, и ясность и тепло будто захватили в прощальные объятия: дымчатая глубина полей, лес, вдруг обагрившийся после долгого зеленого сна, кое-где лиловый, кое-где фиолетовый, бесчисленные гроздья рябин, запах приносимого ветром дыма, приглушенные звуки — все было трогательно, прощально, все могло вызвать счастливые слезы.