До первого снега

Когда не было работы, Аня спускалась вниз, и сразу же к ней спешил Хонин. Он и до этого умел быть опрятным, а сейчас в джинсах и короткой брезентовой куртке выглядел даже элегантно. Каску он надевал только во время работы. А едва выдавался перерыв, снимал ее и привычным движением поправлял волосы.

Стоя возле крана, они разговаривали друг с другом, и все, кто проходил мимо, внимательно поглядывали на них. Я же в своей мешковатой спецовке и каске, налезающей на глаза, выглядел, должно быть, смешно и держался в сторонке. Но тоже от Ани глаз не мог оторвать.

Как-то, решившись, я подошел к ним — не посторонний же, — но Хонин сразу:

— Валера, у нас свой разговор, понимаешь…

Однако Аня не приняла его тона:

— Никакой он не свой, Валерик, просто разговор, как все разговоры.

— Ему еще площадку надо расчистить, — заметил Хонин.

— Ну идите, расчищайте вместе. Почему же он один?

Хонина ничуть не смутило ее замечание.

— У нас разделение обязанностей. Он не может делать моей работы. Ну, стало быть, пусть свою делает… Пока что он не стропальщик.

— Да, он прав, — подтвердил я, — я уже знаю, что заполнение тары следует производить так, чтобы исключалась возможность выпадения груза из тары. Тару нельзя заполнять до краев, а лишь ниже на десять сантиметров…

Аня прыснула от смеха, а Хонин покраснел.

В эту ночь я не сомкнул глаз, размышляя о жизни. До сих пор все поступки Хонина как-то мало трогали меня. Ну, работа у него, действительно, не по его амбиции, ну, с буфетчицей у него что-то там… К девчонкам клеится… Ко всему этому я был безразличен. Отчего же меня прямо-таки в холодный пот бросило, когда он взял руку Ани в прорабской?

Я вертелся в постели, как на раскаленной сковородке. Что же это получается? Я, стало быть, должен рыться в грязи, расчищать площадку, а Хонин в это время — разговаривать с Аней? Это называется — «всякому свое»?

Вошла Ольга. За окном уже угасли все вечерние звуки. Комнату заливал тихий лунный свет.

— Почему не спишь?

— Бессонница.

— И у меня.

Мы долго молчали. За окном в лунном свете блестели тополя.

— Как тихо, — сказала Ольга. — Только листья суетятся. Ты знаешь, я читала где-то, что бывают звездные тени. Только увидеть их можно в тихую безлунную ночь на белом снегу. Говорят, они синеватые, едва различимые…

И мне показалось, я затерян в безмолвном заснеженном поле. На снегу рассеянные синеватые тени. Я ощутил их хрупкую сказочную красоту, необычность их.

— У нас новая крановщица, — сказал,я.

Сказал вроде совсем обычно и совсем спокойно, но Ольга поняла.

— Красивая?

Растерялся и помедлил с ответом.

— Ага.

Я почувствовал Ольгину улыбку.

— Понятно, тебе не дает спать красивая крановщица…

— Ладно тебе…

Ольга поворошила мне волосы.

— Спи и не думай о ней.

Она уже направлялась к двери, когда я спросил:

— Скажи, зачем живет человек?

Ольга остановилась. Глаз ее я не видел.

— Это смотря какой человек.

— Я не о том.

— Ах, ты о назначении человека… Ну, тут, по-моему, все ясно. Спи.

— Нет, постой. Для себя живет человек?

— Ну уж, для себя…

— А ведь всякое удовольствие он получает только для себя, правда?

— Как будто правда. — Ольга возвратилась, подошла ближе.

— Значит, все-таки для себя.

— Слушай, что это с тобой происходит? На такие вопросы каждый должен отвечать сам. Усек? Вот и спи…

Почему Ольга пришла ко мне? Будто услышала, как рассыпался мой сон. И никакой книги не взяла.

После разговора с Ольгой, хоть и был он мимолетен, я впервые совсем не так, как прежде, взглянул на самого себя. Я подумал о том, что отношения между людьми вовсе не так просты, как казалось мне, когда я со своими одноклассниками слонялся по подъездам и парку. Тогда все представлялось ясным и несложным. Главным было — найти какое-нибудь развлечение, избавиться от постоянной скуки. А на стройке я столкнулся с другим, сложным миром.

И я решил бороться за Аню. Вступить с Хониным в смертельную схватку. Я не видел иного выхода. Правда, все преимущества были на его стороне — возраст, опыт, броская внешность; о нем говорили, что он, когда приоденется, похож на артиста. Но и на моей стороне что-то было. Что именно, я пока не мог сказать, но чувствовал, что что-то есть. Все не так просто.

И с этой мыслью я уснул.

Наверно, в ту ночь меня уже нельзя было принять за девчонку.

Утром я поднялся к Ане на кран.

Хонин, правда, пытался меня остановить:

— Эй, килька, куда прешь?

Но я уже был высоко.

Аня ждала, пока внизу самосвал сбрасывал в бадью бетон. Меня встретила улыбкой:

— Зачем сюда забрался?

— Понимаешь, я что-то хотел тебе сказать…

— Ты от Олега Ивановича?

— Нет. Я сам по себе. Хочу учиться на крановщика, понимаешь?

— Вот в чем дело… Тогда тебе надо на курсы, а не сюда. На тот год будет новый набор. Осенью.

— Я у тебя хочу.

— У меня?.. Ну какой из меня учитель? Я и сама еще… Погоди-ка…

Звучно заработали контакты. Хонин внизу зацепил крючья за бадью с бетоном и поднял вверх руку в широкой брезентовой рукавице.

Аня забыла обо мне. Кран качнулся, мягко двинулся по рельсам, и потекли, блестя смазкой на солнце, тросы. Кран еще двигался по рельсам, а стрела уже пошла описывать огромную дугу, неся широкую бадью к работавшим внизу бетонщикам.

От страха у меня появилась непреодолимая тошнота. Чтобы не опозориться перед Аней, я быстро глотал слюну, вернее, не столько слюну, сколько воздух. И никак не мог избавиться от ощущения, что кран падает.

Под стрелой стремительно проносились стрижи. Над стрелой двигались напоенные утренним светом облака. Двигалась стрела, будто заваливалась на бок, двигалась где-то далеко в пустоте железная бадья с бетоном, вращались барабаны, наматывая тросы, глухо гудели моторы, и сам кран двигался по рельсам, словно заваливался назад. Я зажмурил на минуту глаза от этого обилия движения.

— Правда, хорошо тут?

Это же голос Ани.

Я перевел дух и, виновато рассмеявшись, кивнул:

— Хорошо.