До встречи в феврале

Меньше всего мне хотелось становиться участником интриг или встревать в отношения третьим колесом, поэтому я настойчиво взялся за дверную ручку и сказал:

– В общем, мисс Джеймс сейчас не в городе…

– У неё осталось кое-что моё. – Резко перебил меня парень из комода. – Я просто хотел забрать свои вещи.

– Мне мисс Джеймс ничего не говорила, поэтому лучше переговорите с ней…

– Она не берёт трубку. Это займёт всего минуту. – Настаивал незнакомец, делая шаг вперёд. Да он и впрямь вознамерился прорваться в квартиру, если не уговорами, то грубой силой.

– Простите, но я не могу вас пустить.

– Да бросьте. Я только возьму их и сразу уйду.

– Боюсь, я не могу этого позволить. Всего доброго.

Наглости некоторых людей нет предела! Обычно я более вежлив, но сейчас возгордился своей бестактностью, когда закрыл дверь прямо перед носом вторженца. Но не успел и подумать о пельменях, остывающих на столике, как дверь сама собой открылась.

– Послушай, парень! – Голос врезался мне в спину и заставил обернуться. Я так опешил от такой наглости, что с секунду просто стоял на месте. – Эти вещи принадлежат мне, так что я заберу их сейчас или приду с судебным приставом позже.

Наглец двинулся в сторону мансарды, но ни его самоуверенность, ни его угрозы законом на меня не подействовали.

– Какого чёрта, мужик? – Я врезался в него всем телом, отстаивая свою территорию. – Убирайся отсюда. Я тебя не приглашал!

– Ты что, не слышал, что я сказал?

– Прекрасно слышал, но мне плевать, притащи ты сюда хоть самого судью или Папу Римского! – Конечно, я слегка слукавил, потому что не хотел иметь никаких дел с полицией или судом. И тем более главой католической церкви – Ваши разборки – это ваши разборки, но сейчас здесь живу я, а мне не нравится, когда какие-то мудаки врываются ко мне без приглашения.

А есть ещё порох в пороховницах! Парень из комода решил не испытывать судьбу и не ломиться дальше прихожей. Его злостью можно было бы подпитать электроприборы всего здания, но он всё же повёл плечами и отступил.

– Я это так не оставлю. – Бросил он, прежде чем уйти. – Я получу то, что принадлежит мне по праву.

Он так хлопнул дверью, что затряслись картины на стенах. Привычка не запирать двери ещё аукнется мне в этом городе. В Берлингтоне я мог спокойно проспать всю ночь с дверью нараспашку и растяжкой «Добро пожаловать!». Я частенько не закрывал окна перед уходом и оставлял ключи в замке зажигания, но пора вспомнить, где я оказался. В городе, где уровень преступности зашкаливает. Вчера то, что я не запер дверь на замок, спасло мне жизнь – парамедики просто вошли в квартиру и тут же вкололи мне адреналин. Но рано или поздно я поплачусь за свою беспечность.

Заперев двери сразу на два засова, я тяжело вздохнул и потёр виски. Надеюсь, больше никакие гости ко мне не пожалуют. Я ведь собирался просто поужинать и вернуться к работе, а не закатывать вечеринку и искать себе проблем на пятую точку. А этот псих, я уверен, подкинет мне парочку таких.

С сожалением взглянув на заказ из «Мистера Ши», который даже не успел распаковать, я потянулся, но не за вожделенными пельменями, а за мобильником. Как бы мне не хотелось и дальше игнорировать мисс Джеймс, пришло время ей объясниться.

Вся эта ситуация походила на вчерашний приступ. Я весь зачесался от зуда, дыхание отяжелело, а во рту будто всё распухало. Только теперь аллергическую реакцию вызвал ни арахис, так мастерски запрятанный в пироге. А девушка, которая незаметно вторглась в мою жизнь и всё в ней портила. И чтобы не задохнуться от анафилактического шока, первым делом нужно убрать аллерген.

Эмма

Хьюго Уильям Максвелл оказался совсем не таким, каким я его рисовала в своих фантазиях.

Во-первых, через месяц ему только должно было исполнится всего тридцать четыре, и он не походил на дряхлого, осыпающегося старика с волосами в ушах и артритом. Он официально возглавил список самых красивых мужчин, которых я встречала за всю свою жизнь. Да, да, Гэбриэл, тебя отодвинули. Сместили с пьедестала.

Во-вторых, мистер Максвелл, вернее, Уилл, как он сам просил называть его раз десять кряду, полностью опровергал стереотип о том, что все богатые – самовлюблённые козлы с манией величия и раздутым чувством собственной важности. Уилл был так добр, внимателен и совсем не кичился своим состоянием. С приятелями Гэбриэла я постоянно чувствовала себя подделкой на витрине с бриллиантовыми колье. Мухой, упавшей в чан с жирными сливками. Но Уилл ни разу за нашу встречу не ткнул меня носом в моё неблагородное происхождение, нищее существование или нераскрытый талант. Незатейливый и привычный, как дырявый носок, который тебе дороже новенькой пары.

Ну, а в-третьих… В-третьих было стыдно признаваться даже самой себе, хотя я от себя ничего не скрываю. Хьюго Уильям Максвелл, как бы это выразиться попроще, был красив, как греческий бог, которого выкинули с Олимпа прямиком в Берлингтон. Другого объяснения такой неземной красоты я просто не находила, да искать не особенно хотелось. Всё, чего желала душа, – разглядывать безупречные черты Уилла, пока тот не видел. Стоило ему отвернуться, как я проходилась глазами по его профилю, мягкому вихру волос и крепкому сложению фигуры. С того момента, как он сбросил обличие водителя и обратился миллионером, ничего не изменилось. И в то же время изменилось всё.

Я провела в поместье Максвеллов полдня. Позавтракав лучшим кофе в своей жизни, который не шёл ни в какое сравнение с моими запасами в кухонном шкафчике, мы осмотрели остальную часть дома, разве что хозяйскую спальню обошли стороной. К счастью, иначе моё воображение разошлось бы не на шутку и слишком уж красочно расписало бы всё то, что можно проделать на кровати размера XXL с бархатным изголовьем. А мне определённо казалось, что оно должно быть бархатным или как минимум кожаным. И тогда я бы навсегда покраснела и больше никогда не вернула свой бледноватый цвет лица, который не подрумянило даже солнце Калифорнии.

Гилберт накормил нас обедом на крытом балкончике второго этажа. Когда дворецкий – подумать только, личный дворецкий! – пафосно открыл клош, откуда тотчас же ринулись полчища ароматов. Когда пар рассеялся, я смогла разглядеть сочные стейки с поджаристой корочкой и картофель под шубой из сыра и белого соуса. В такой обстановке самые простые блюда превращались в кулинарные изыски пятизвёздочных ресторанов Парижа, в которые Гэбриэл меня так и не отвёз.

Я не знала, куда смотреть. На горячее, мужчину напротив или вид из окна. На заднем дворике Гэбриэла, который тот напыщенно называл патио, волновался бассейн – корытце три на четыре с одиноким лежаком, заросшая вьюном ограда и нелицеприятная панорама на соседний дом. И если сам дом завораживал своей необычной треугольной формой, современной отделкой и кактусами в огромных кашпо, то вид из окна совсем не завораживал. Ведь чаще всего на балкончике или на газоне напротив в одних трусах загорал красный как рак и дряблый как индюшачий подбородок старик. Антонио Гаспаччо, бывший сценарист из Голливуда, который трижды проходил реабилитацию в наркотическом диспансере, четырежды разводился с жёнами на двадцать лет моложе и, по сути, уже давно пережил тот возраст, когда можно выставлять своё хозяйство напоказ. И я имею в виду не трёхэтажную виллу в Бель-Эйр.

Никакие виды на соседские коттеджи и уж тем более стариков в трусах в поместье Максвеллов не грозили. Хотя вряд ли бы даже мистер Гаспаччо соизволил раздеться в такой мороз.

Обширная территория поместья уходила сплошь до берега озера Шамплейн. Всё белоснежнее зефира «Дюрки Мауэр», что я ложкой поедала прямо из банки, пока бабуля Эльма не видела. Она всегда покупала с запасом, но разрешала мне довольствоваться кремовым лакомством лишь по ложечке. Но я не умела растягивать удовольствие так долго, как она – а бабуля могла отламывать дольки от шоколадки и рассасывать по нескольку недель! Так что к тому времени, как бабушка сама хотела побаловать своего внутреннего ребёнка нежным зефиром, из четырёх банок в кладовой оставалась лишь одна, и она бранила мою нетерпеливость и тягу к сладкому.