До захода солнца

— Хозяин, — благоговейно прошептал он, опустив глаза, как будто он был слишком скромным, чтобы смотреть на великолепие Люсьена, мой желудок тошнотворно скрутило.

— Брид, — пробормотал Люсьен, даже не взглянув в сторону мужчины, проводя меня мимо него в темный холл, который почти сразу же заканчивался лестницей, ведущей вниз.

Дверь за нами закрылась, и я едва сдержала желание подпрыгнуть или закричать. Мы начали спускаться по лестнице бок о бок, и Люсьен все еще не убирал свою руку с моего локтя.

— Как только мы окажемся на Пиру, зверушка, ты должна находиться от меня на расстоянии вытянутой руки, если я специально не позволю тебе отойти. Я понятно объяснил?

О боже мой.

Он привел меня на Пир. Я была совершенно уверена, что не готова к Пиру.

— Понятно, — пробормотала я, несмотря на свой новообретенный ужас, пытаясь придать своему тону почтительность, с которой к нему обращался Брид, думая, что это его сильно разозлит.

По-видимому, это сработало. Он резко повернул голову в мою сторону, его пальцы больно впились в плоть на локте.

Когда я подняла на него глаза, заставляя свое лицо выглядеть, как я очень надеялась, невинно, но с нетерпением (Уотс и Брид подали мне отличную идею), я увидела его прищуренные глаза и сжатые губы.

Он и я, соответственно хранили молчание, пока спускались по первой лестнице. И второй. И третьей.

В конце четвертой Люсьен ввел меня на мой первый Пир.

Я сразу поняла, почему Уотса и Брида здесь не было. Это место было переполнено красивыми людьми. Не худыми. Не изможденными. Не тучными. Не болезненными.

Идеальными.

Я не понимала, где заканчиваются вампиры и начинаются смертные.

Все были одеты безупречно. Мужчины в смокингах или хорошо сшитых костюмах, женщины в вечерних платьях. Здесь не было ни одного, кто выглядел бы, как на Отборе, полным надежд и отчаяния быть избранным. Здесь не было переизбытка драгоценностей и украшений. Здесь находились слишком крутые, слишком элегантные, слишком изысканные, чтобы выставлять себя напоказ и привлекать к себе внимание.

Люди были единственной элегантной вещью в этом месте.

Зал здесь выглядел так, как будто был сделан из цемента, весь, включая перекладину, которая проходила по всей длине с одной стороны. Однако полки в задней части были стеклянными, уставленные бутылками и бокалами разной формы, подсвеченные красными лампочками, как и все остальное помещение, все здесь освещалось очень тусклыми красными лампочками.

Музыка была громкой. Не рок-н-ролльной, а медленной, пульсирующей и соблазнительной.

Комната казалась скромной, но живой, когда гул разговоров увеличивался в перерывах между музыкой. Люди стояли и разговаривали или грациозно двигались между плотно упакованными телами.

Здесь даже было что-то вроде танцпола, но на нем не совсем танцевали пары. Я не могла отвести от них глаз, наблюдая, как двигаются тела, плотно прижавшись друг к другу, многозначительно покачиваясь, руки двигаются, тянутся, касаются. Лица, прижатые к шеям, губам, и даже с моего расстояния я увидела несколько блестящих языков, скользящих по подбородку, скулам, вискам, плечам, другим губам. Казалось, что двоих не было, а было что-то единое и целое, любой, кто присоединился бы к ним, был втянут в то, что составляло массовую прелюдию.

Неудивительно, что Эдвина, которая считала своих девочек хорошими девочками, не хотела, чтобы ее девочки приходили сюда.

Я не могла поверить, что Люсьен привел меня.

Не то чтобы у меня были какие-то проблемы с такого рода вещами, просто это была не моя сцена.

У меня на кончике языка вертелся вопрос, может это тоже часть моего наказания, но он отпустил мой локоть, схватил меня за руку и повел вперед, пробираясь сквозь тела.

Его хватка была уверенной и сильной, пока он тащил меня.

Я замечала, как люди поворачивались к нему, кивали в знак приветствия. Некоторые безмолвно приветствовали одними губами.

Я также заметила тех, кто изучающе рассматривал меня, бесстрастные лица, сканирующие глаза, слишком искушенные, чтобы быть откровенными, но все же выдающие свое любопытство.

Люсьен остановился у бара, потащил сквозь последнюю толпу. На крошечном пятачке свободного пространства он согнул руку, развернув меня так, чтобы моя спина прижалась к его груди, другой рукой крепко обнял меня за талию, все еще держа меня за руку, он не отпускал.

— Что ты будешь пить, зверушка? — спросил он, наклонившись к моему уху, это взбесило меня, его глубокий голос, звучащий на моей коже, заставил меня вздрогнуть.

Я повернула голову, он приподнял свою, чтобы дать мне возможность двигать головой.

Я встала на цыпочки, потянулась к его уху, ответила:

— Что ты хочешь, чтобы я выпила?

Рефлекторно его рука крепче сжала мою талию, он вскинул голову и его глаза осмотрели мое лицо в красном свете.

Затем он отвел взгляд, явно рассерженный, и дернул подбородком в сторону бармена.

Именно тогда я решила, возможно, я немного перегнула палку.

Он снова посмотрел на меня сверху вниз, приблизив свое лицо, его лоб коснулся моего, его рот был на расстоянии вдоха.

— Ты мне больше всего нравишься пьяной от водки, — заявил он. Его слова вызвали воспоминание, от которого у меня скрутило живот, не от тошноты, а потому что это было болезненным воспоминанием.

Я не знала, что нашло на меня прошлой ночью.

Это не совсем было правдой, то что я делала.

Я напилась, и мои границы исчезли.

Говорят же, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, это дало мне еще один повод провести день в беспокойстве и злясь на себя. И прошлой ночью, в первый раз, я наслаждалась своим временем с ним перед кормлением, не говоря уже о самом кормлении, которое было, этого отрицать невозможно, невероятным.

К тому времени, как выпила свой последний мартини, я внимательно слушала Эдвину и Стефани, которые рассказывали о Люсьене, какой он великий человек, какой щедрый со своими наложницами до и после соглашения. Понятно, что он не только заботился о них, а периодически виделся с большинством из них, даже с теми, кто сейчас был уже в возрасте, немощные. И в этот момент доказательства его колоссальной щедрости были разбросаны вокруг по гостиной — одежда, сам дом и даже экономка.