Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

— Вы видели его в течение целого часа в белом домике: его зовут герцог Альберт-Франсуа Левенбург из Саксонии, ответила Маргарита.

— Не тот ли это высокий всадник, помчавшийся вдогонку за капитаном Якобусом?

— Он самый.

Потом сделав над собой усилие, и покраснев под вуалью, она тихо проговорила:

— Он любил меня… Вы понимаете?

— Что ж! — сказал г-н де ла Герш. — Рассчитывайте на меня!

В этот момент его эскадрон пришел в движение. Маргарита указала ему на знамена, которые развивались на берегу. Он склонил свою шпагу перед ней и поскакал туда.

Вскоре раздался последний артиллерийский залп, известивший о том, что последний батальон только что покинул сушу. Ветер раздувал множество белых парусов, рассеянных по морю. Флот удалялся, выстроившись в порядок у горизонта.

Король, стоя на корме флагманского корабля, смотрел на уходящие вдаль берега Швеции. Его глаза пробежали по беспорядочной толпе. На отдаленном пригорке виднелась черная точка.

— Все говорят об этой женщине, молящейся там, на пригорке, — сказал король г-ну де ла Герш, которого он не отпускал от себя.

— Да, — ответил Арман-Луи взволнованным голосом.

— Несомненно, это мать, ну, а может, невеста? — проговорил король.

Он глядел все время на черную точку, и когда она скрылась за горизонтом, король глубоко вздохнул.

— Мое сердце осталось там! — произнес он печально, указав рукой в сторону берега. — Теперь я Густав-Адольф.

— Граф де Вазаборг умер! Да здравствует король! — ответил г-н де ла Герш.

Утром уже на рассвете показалось побережье Германии. Чувство невообразимого воодушевления овладело армией при виде земли, на которой ей предстояло защищать своего Бога и свою страну. С победными криками она высадилась на берег.

— С нами Бог! — с жаром повторяли тридцать тысяч голосов.

На берегу, где он надеялся выиграть ещё более блистательные битвы, чем в Польше, Густав-Адольф преклонил колено и поблагодарил Провидение, давшее ему возможность заставить врагов своей веры почувствовать силу и мощь Шведской армии. Его речь, произнесенная во славу войны, вызвала новый прилив энтузиазма и, передаваемая из уст в уста, воспламенила всякого, кто держал шпагу. Наконец армия разбила свой лагерь с уверенностью, что она — на пути к победе.

Рено был вне себя от радости.

— Порох, дым, огонь, — говорил он, — вот настоящая стихия, где вольно дышится солдату.

Каркефу далеко не разделял его мнения. С тех пор, как он побеседовал со старым солдатом Магнусом о его походах в Трансильванию, в Богемию, в Венгрию и к туркам, он понял и оценил, что маркиз де Шофонтен привез его не в самую скверную страну.

— К туркам! Надо же, он ходил к туркам! — повторял он без конца.

И присутствие человека, который видел турок и воевал против турок, наполняло его восхищением. Он вертелся вокруг Магнуса и разговаривал с ним, как с особой, заслуживающей всяческого уважения.

— Сеньор Магнус! — так обращался он к нему время от времени. — Если бы добрый Бог пожелал, чтобы я родился в вашей шкуре, я бы уже давно умер!

30. Граф Эберар

В то время, как король разослал своих эмиссаров, чтобы узнать о состоянии дорог и боеспособности гарнизонов, а также чтобы распространить повсюду прокламации, в которых он объявлял, что пришел воевать с императором, а не с Германией, — несколько лучших гвардейских корпусов решили, по предложению Рено, устроить праздник с пирушкой по случаю их благополучного прибытия в Померанию.

Рено придерживался правила, что надо держать сердце человека в радости, и когда он заговорил об этом, его мнение совпало с мнением Каркефу.

Старые командиры и мрачные кальвинисты, которые ходили в бой с пением псалмов, держались в стороне. За столом вместе с Арманом-Луи и Рено сидели только самые молодые и самые блестящие армейские офицеры. Их лошади ещё не проносились галопом по земле Германии.

Все обратили внимание на красивого офицера с бравой дворянской выправкой, у которого была черная шелковистая борода, короткие вьющиеся волосы, стройная фигура, непринужденные манеры, немного надменный и тонкогубый рот и взгляд хищной птицы. Все восхищались великолепием его гербов. Он говорил по-английски с англичанами, по-французски с французами, по-шведски со шведами.

Никто не знал, откуда он взялся, но каждый офицер считал, что он принадлежал одному из армейских корпусов. Его встречали повсюду то с одним, то с другим — казалось, он знал всех. Солдаты считали, что нет более блестящего офицера в армии, чем он. Его щедрая рука, похоже, черпала из бездонного сундука.

Драгуны утверждали, что это был кирасир из саксонского полка.

Кирасиры, в свою очередь, настаивали, что это был рейтар из шотландских отрядов.

Рейтары не сомневались в том, что то был рейтар из германских рот.

Что касается рекрутов, навербованных в Бельгии, Бранденбурге и Пфальце, они все полагали, что он был командиром шведских гвардейцев.

Его звали граф Эберар.

Впервые, когда г-н де ла Герш встретился с ним, граф Эберар и он смотрели друг на друга со странным чувством настороженности: у Армана-Луи преобладало любопытство, у графа Эберара — раздражение и тревога. Нечто заставило Армана-Луи думать, что он уже видел где-то это лицо, но где?

Рено, с которым г-н де ла Герш поделился своим недоумением, сказал ему, что испытывал то же чувство, когда он оказался лицом к лицу с этим человеком.

— Но это было так мимолетно, — задумчиво проговорил Рено.

Затем он сказал на философский манер:

— Я видел, как этот человек владеет шпагой и играет в карты — это вполне светский человек. Он даже задел мое самолюбие, выиграв у меня двадцать дукатов в первый день, зато на следующий день я спустил с него три шкуры, взяв с него сто пистолей.

Впервые услышав о намечаемой пирушке, граф Эберар заговорил о великолепном вине, бочонок которого он хотел послать своим братьям по оружию.

Бочонок прибыл, и все согласились, что в нем прекрасное испанское вино.

Вокруг стола собрались тридцать офицеров.

Ничто так не развязывает языки, как вино, молодость и война.

Говорили много, говорили без конца. Арман-Луи заметил, что граф Эберар слушал больше, чем говорил, и не жалел вина.

«Вот что странно!» — подумал г-н де ла Герш.

После двадцати пикантных любовных историй дошли до разговоров о шансах войны, в которую Швеция ввязалась.

Граф Эберар первым подвел их к разговору на эту тему, и его охотно поддержали. Щедрой рукой граф разливал всем испанское вино стакан за стаканом. Он хорошо пил, но слушал ещё лучше.