Добрая фея короля Карла

Эльза почувствовала, как ее вновь охватил благоговейный трепет перед этой женщиной, которой отныне она вручала свою душу, свою жизнь. Ей даже нравилось то, что ей предлагали, и что важно – она хотела этого! Ей вдруг стало казаться, что она и рождена для того, чтобы познать тайны природы, уметь общаться с ней, любить ее как родную мать, и другого пути в тяжелой, беспросветной жизни для нее нет, просто быть не может. То, что с ней случилось, предопределено свыше; такова, стало быть, воля небес.

Она крепко сжала старухе руку выше локтя:

– Учи меня своему искусству, святая женщина! Я буду делать все, как ты велишь, ибо, клянусь, нет науки умнее твоей! Может случиться, что я стану мстить своему недругу, но оружием против него я изберу не меч и не стрелу. Я всегда буду помнить о тебе и умру, благословляя твое имя.

И Эльза припала губами к руке будущей наставницы. Отшельница улыбнулась и погладила ее по голове.

– И все же есть некто, кого стоит бояться любому человеку. Он безжалостен и глух к стонам и мольбам, он неподкупен, против него бессильно все. Попав к нему в руки, уже не вырвешься.

– Кто же это? Король? Римский папа? Господь Бог?..

– Палач. Сильнее его нет, помни об этом всегда. Но и у палача есть сердце, которое умеет любить… А теперь слушай мою историю. Ты должна знать, с кем отныне будешь жить под одной крышей и кому закроешь глаза, когда отлетит с ее уст последний вздох. Потом, когда я закончу свою повесть, ты поведаешь, что происходит в королевстве. Несколько лет уже я не имею вестей, и ныне, как знать, не попросит ли нас с тобой Франция об услуге.

Передохнув и помолчав с минуту, собираясь с мыслями, Резаная Шея повела свой рассказ:

– Родилась я в тот год, когда сицилийцы устроили французам вечерню [3] . Отголоски этого события дошли до Франции довольно скоро, ведь Карл Анжуйский – король Сицилии – был братом Людовика Святого. Мой отец – граф де Донзи, родственник герцогов Бургундских, а мать из рода Рено де Вишье, магистра ордена тамплиеров. Она занималась колдовством: варила всевозможные зелья, лепила восковые фигурки. Вдвоем с неким магом из Фландрии они путем ворожбы напускали чары на тех, кого эти фигурки изображали; речь шла либо о смерти, либо о любви. Тогда это еще не преследовалось Церковью. В замке жила еще старая няня; она рассказывала мне занимательные истории из жизни королей и колдунов, а потом учила меня варить травы и собирать корешки, дабы лечить всякую болезнь. Как оказалось, она была дальней родственницей этого магистра. Похоже, все у них в роду занимались ведовством; да ведь и король, когда уничтожал орден, обвинил его членов, помимо других пунктов, в общении с нечистой силой.

3

Восстание в Палермо в 1282 г. против бесчинства французских солдат. Так называемая «Сицилийская вечерня».

В четырнадцать лет меня выдали замуж за сеньора де Шандель из соседнего графства. Однако недолго продолжалась наша семейная жизнь: его арестовали как злоумышленника и отдали под суд, а потом казнили. Против короля Филиппа Четвертого тогда нередко устраивали заговоры его же советники и вассалы, и он жестоко расправлялся с ними. Я вернулась в родной дом. А вскоре участь мужа разделил и мой отец. Потом мать снова нашла мне жениха; им оказался виконт де Бар, младший сын сеньора де Бара, вассала графа Шампанского. Но он погиб во Фландрии. Там в те годы шла война с фламандцами: король пожелал присоединить это графство к Франции. Мне было тогда примерно столько, сколько сейчас тебе.

В то время церковники вели уголовные дела против тех, кто так или иначе им не подчинялся, был неугоден. Король уже не один раз воевал с Римом по поводу духовенства, которое обязывал платить ему на нужды монархии. Папа Бонифаций, конечно, был против этого. Но Филипп Красивый гнул свою политику и заставлял папу подчиниться своим требованиям. Это был волевой, сильный человек, который всегда нуждался в деньгах. Папа отправил к нему легата, дабы тот уладил конфликт, но король арестовал его; мало того, потребовал от Рима отлучить легата от церкви, поскольку тот якобы стал плести против него козни и даже оскорблял его. Папа рвал и метал. Потом вызвал Филиппа к себе на суд. В ответ король созвал на съезд своих баронов и отправил Ногарэ (это его министр) в Рим, чтобы арестовать понтифика. Вообрази, каково! Слышал ли кто о таком? Ох и крутого же нрава был король Филипп.

– Что же Ногарэ? Поехал ли?

– Да еще как! И, представь, влепил Бонифацию пощечину. Верховный пастырь не вынес такого позора и вскоре умер. Утверждали, правда, что Филипп приказал его отравить. Избрали нового папу, уже француза, и он перенес свою резиденцию в Авиньон. Кто знает, почему он так поступил? Потому, наверное, что в жилах его текла франкская кровь. Но говорили еще, будто у Святого престола всегда много врагов в Риме – вот, дескать, причина. Так и вышло, что папа стал для Филиппа вроде как «своим»… Но что это я все не туда… тебе, должно быть, слушать об этом неинтересно.

– Нет, нет, говори, мать Урсула! Кто же расскажет о тех временах, кроме тебя? Думается мне, все это связано и с тобой тоже.

– Верно думаешь. А веду я к тамплиерам. Ведь королю проще простого было уговорить своего земляка устроить против них процесс.

– Зачем же он это сделал? Чем помешали ему рыцари-храмовники?

– Богатыми были, ссужали деньгами многих, и короля в том числе. Так вот, чтобы долг не отдавать, а заодно и присвоить огромные богатства, Филипп Красивый и уничтожил этот орден, с согласия папы, разумеется. Громкое было дело. Чего только ни ставили в вину рыцарям Храма: язычество, содомию, заговоры… Рассказывать долго, как-нибудь потом. Важно то, что под пытками они признались во всем, в чем их обвиняли, называли даже замки, где насылали порчу на короля. Назвали и наш замок… Это правда, храмовники заезжали к нам не раз. Но чтобы заговоры!.. Я бы знала, няня или мать посвятили бы меня в это. И случилось несчастье: слуги короля нагрянули к нам в дом. Я возвращалась с прогулки, и меня предупредили селяне; мне осталось только бежать. Позже я узнала, что мать и няню связали и увезли в Париж на допрос, – дескать, вместе с тамплиерами напускали порчу на короля, изготовляли фигурки, а потом протыкали им сердце иглой. В замке остались королевские слуги, а затем король забрал его себе. Прошел слух, что искали и меня. Я села на лошадь и поскакала в Шампань, там поселилась у своей родни в городке Бар. Дабы остаться неузнанной, – ведь меня могли опознать: мне не раз приходилось бывать на балах в королевском дворце в дни празднеств, – так вот, я остригла волосы и поменяла имя. Меня стали звать Урсулой, и получилось так, что я стала обыкновенной приживалкой. Некоторое время спустя я узнала, что няню повесили, а мать скончалась во время пыток.

Видишь, девочка, история моя схожа с твоей, а потому мы с тобой, можно сказать, родственные души… обе сироты. Только ты из зажиточных горожан, а я – Бернарда де Донзи, баронесса де Шандель, мадам де Бар.

Эльза обняла ее, прильнув к плечу. Помолчав немного с грустной улыбкой, Урсула продолжала:

– Но вот у нового короля Людовика родился ребенок. Мадам сказала, что приглашена на крестины. И тут, веришь ли, нахлынули воспоминания: подумала я, кем была раньше, и захотелось мне вновь побывать среди придворных кавалеров и дам, увидеть молодого короля, его жену. Словом, упросила я хозяйку, чтобы взяла меня с собой.

И вот глубокой осенью стоим мы у крестильной купели, что в часовне в Венсене. Король к тому времени умер – по слухам, болел. Вместо него – его братья, Филипп и Карл. С ними графиня Маго, пэр Франции, троюродная сестра покойного короля Филиппа Красивого. А королева Клеменция была тогда очень больна.

Тем временем младенца распеленали и окунули в купель, потом еще раз и еще. А он как закричит! Слышала бы ты, как он кричал! Поглядеть на него – хилый, прямо крошка, личико желтое, безжизненное, а тут такая ванна! Да он, мне казалось – дунь на него, и помрет сей миг. Помню, я спросила тогда у хозяйки, не холодная ли вода. Та поинтересовалась у аббата. Он ответил: вода только что взята из источника, освящена архиепископом. И тут я не выдержала и закричала на всю часовню:

«Да ведь она холодная! Дитя может умереть!»

Все с удивлением воззрились на меня. Филипп и Карл, гляжу, тоже смотрят. И вдруг я подумала, что им обоим только на руку, если с младенцем случится беда, ведь принц Филипп – следующий после Людовика, и ему быть королем. А за ним – Карл. Они поглядели на епископа. Тот замахал руками, двинулся на меня:

«Это богохульство! Святотатство! Сам Иисус, Господь наш, крестился в водах Иордана».

Я ему в пику:

«Но не в родниковой воде! К тому же он был уже взрослый; отчего не искупаться в жару?»