Добро пожаловать в обезьянник (сборник)

— Не хочу казаться отвратительной, — сказала Эм, — но иногда такие вещи нужно обсуждать, чтобы избавиться от мыслей о них.

— Конечно. Ну и как, тебе полегчало?

— Да — и я не собираюсь больше выходить из себя. А с ним буду ласкова просто не знаю как.

— Вот она какая, моя Эм.

Они расправили плечи, храбро надели на лица улыбки и вернулись в квартиру.

Старик Шварц по прозвищу Жом, опустив подбородок на руки, покоящиеся на набалдашнике трости, не сводил раздраженного взгляда с экрана пятифутового телевизора, занимавшего большую часть комнаты. На экране комментатор новостей подводил итоги дня. С периодичностью примерно в тридцать секунд Жом ударял тростью в пол и кричал:

— Черт побери, да мы поступали так сто лет назад!

Вернувшимся с балкона Эмеральд и Лу пришлось довольствоваться местами в заднем ряду позади родителей Лу, его брата и свояченицы, сына с невесткой, внука с женой, правнучатой племянницы с мужем, правнучатого племянника с женой и, само собой, позади Жома, который занимал лучшее место впереди. Все, кроме Жома, который выглядел согбенным и дряхлым, на вид казались примерно одного возраста — лет тридцати.

— Тем временем, — продолжал комментатор, — в Каунсил-Блаффс, штат Айова, разыгрывается страшная трагедия. Однако две сотни спасателей отказались сдаться и продолжают отчаянно копать в надежде спасти Элберта Хаггедорна, ста восьмидесяти трех лет, который уже двое суток зажат в…

— Мог бы рассказать что-нибудь и повеселее, — шепнула Эмеральд.

— Тихо! — рявкнул Жом. — Следующий, кто раскроет пасть, когда работает телевизор, живо останется без гроша… — И сладким голосом продолжил: — когда взмахнет клетчатый флаг, Индианаполисские гонки закончатся и старина Жом приготовится к Большому Путешествию за Грань. — Он грустно вздохнул, в то время как его наследники отчаянно старались не проронить ни звука. Впрочем, для них острота напоминания о Большом Путешествии несколько притупилась, поскольку Жом напоминал о нем по крайней мере раз в день на протяжении последних пятидесяти лет.

— Доктор Брейнард Кайз Буллард, — продолжал комментатор, — президент Виандот-колледжа, в своем вчерашнем выступлении отметил, что «…большинство заболеваний в мире происходят из того факта, что знания человека о себе отстают от его знаний об окружающем мире».

— Черт побери! — заорал Жом. — Да мы толковали об этом сто лет назад!

— Сегодня в Чикаго, — сообщил комментатор, — особый праздник. Проходит он в Чикагском родильном доме. Виновника торжества зовут Лоуэлл У. Хитц, нулевого возраста. Хитц, появившийся на свет сегодня утром, стал двадцатипятимиллионным младенцем, рожденным в этом роддоме.

Изображение комментатора померкло, и его место заняла картинка с разрывающимся от крика юным Хитцем.

— Черт возьми, — прошептал Лу жене. — Мы сто лет назад занимались этим.

— Я все слышал! — завопил Жом. Он выключил телевизор, но окаменевшие от ужаса наследники продолжали таращиться в пустой экран. — Так-так, парень…

— Я ничего такого не имел в виду, — пробормотал Лу.

— Принеси-ка мне мое завещание. Ты знаешь, где оно. Все знают. Поторопись, парень!

Лу тупо кивнул и, спотыкаясь о многочисленные лежанки, словно автомат отправился по коридору к комнате Жома, единственной личной комнате в квартире Шварцев. Из других комнат в квартире были ванная, гостиная и большой холл без окон, который использовался еще и как столовая, поскольку в одном конце там мостилось что-то вроде кухоньки. В холле и гостиной было разбросано шесть матрасов и четыре спальных мешка, не считая дивана в гостиной, на котором спала одиннадцатая пара — калифы на час.

На Жомовом бюро лежало завещание — заляпанное, с растрепанными уголками, рваное, испещренное сотнями дополнений, вычеркиваний, обвинений, условий, предостережений, советов и прочей доморощенной философией. Документ сей, вдруг подумал Лу, был пятидесятилетним дневником, ужатым в две страницы, — мятой неразборчивой летописью ежедневного раздора. Сегодня Лу будет лишен наследства уже в одиннадцатый раз, и ему потребуется не менее полугода безупречного поведения, чтобы заработать шанс получить свою долю.

— Парень! — позвал Жом.

— Иду, сэр. — Лу поспешил в гостиную и протянул Жому завещание.

— Ручку! — велел Жом.

Ему мгновенно протянули одиннадцать ручек — по одной от каждой пары.

— Только не эту — она течет. — Жом отодвинул ручку Лу в сторону. — А вот эта годится. Хороший ты парень, Вилли. — Он взял у Вилли ручку.

Этого намека все и ждали — теперь Вилли, отец Лу, будет новым любимчиком Жома.

Вилли, который на вид был вовсе не старше Лу, хотя ему уже и стукнуло сто сорок два, с трудом сдерживал радость. Он искоса бросил взгляд на диван, который теперь переходил в его пользование, поскольку Лу и Эмеральд предстояло вернуться в холл, на худшее место у двери в ванную.

Жом не упустил ни мгновения в придуманном им спектакле и постарался получить от своей привычной роли максимум удовольствия. Нахмурившись, он какое-то время водил пальцем по строчкам, будто впервые держал завещание в руках, затем провозгласил глубоким монотонным голосом, словно басовый тон в церковном органе:

— Я, Гарольд Д. Шварц, проживающий в строении 257 в Олден-Виллидж, Нью-Йорк, настоящим публично объявляю мою последнюю волю и завещание, сим отменяя все и всяческие завещания и дополнительные распоряжения, ранее сделанные мною… — Он со значением высморкался и продолжил, не упуская ни слова и повторяя особенно важные места: —…такие как тщательнейшим образом разработанные распоряжения по поводу похорон.

К концу чтения Жома так переполняли эмоции, что Лу даже понадеялся, что тот забудет, зачем, собственно, затребовал завещание. Однако Жом героическим усилием взял эмоции под контроль, и после того как вычеркивал что-то не меньше минуты, начал писать и одновременно зачитывать написанное. Лу мог бы не глядя воспроизвести эти строчки — он слышал их слишком часто.

— Я видел немало несчастий в этой юдоли скорби, из коей ухожу в лучший мир, — провозгласил Жом, — но самый тяжкий удар был нанесен мне… — Он осмотрел собравшихся, пытаясь вспомнить, кто же этот злодей.

Все с надеждой смотрели на Лу, который обреченно поднял руку.

Жом кивнул, вспоминая, и завершил тираду:

— …моим праправнуком, Луисом Д. Шварцем.

— Правнуком, сэр, — поправил Лу.

— Не изворачивайся! Ты и без того натворил достаточно, юноша, — произнес Жом, однако поправил в тексте. А затем без пауз перешел к причинам лишения наследства, которые обозначил как неуважение и изворотливость.

В следующем параграфе, который в разные моменты касался каждого в этой комнате, он вычеркнул Лу из списка наследников квартиры, а самое главное, двуспальной кровати в личной спальне.

— Да будет так! — сияя, провозгласил Жом. Он стер дату внизу завещания и поставил новую, не забыв упомянуть время дня. — Что ж, пришло время смотреть «Семейство Макгарви». — Этот сериал Жом смотрел с тех пор, как ему стукнуло шестьдесят, то есть ровно сто двенадцать лет. — Не терпится узнать, что там будет дальше.

Лу покинул остальных и прилег на свое ложе печали у двери в ванную. Он хотел бы, чтобы к нему присоединилась Эм, и гадал, где же она. На какое-то время он задремал и проснулся, когда кто-то перешагнул через него, чтобы попасть в ванную. Еще через несколько мгновений Лу услышал тихое бульканье, словно что-то сливали в раковину. Вдруг ему представилось, что это Эм окончательно утратила самообладание и хочет сотворить что-то ужасное с Жомом.