Добровольная жертва
Шрифт:
Гомо Магикус эт Бибикус Кирон обомлел:
– Детская … считалка?!
Он затрясся мелко-мелко, и я снова испугалась, что слабенький Кирон свалится в обморок, но дядюшка опять самозабвенно хихикал:
– Эта древняя формула, сокровенный Путь Тора – детская считалка пифии?! И ты знаешь ее … до конца?
Я помотала головой:
– Нет, на вопросе о том, что по ту сторону мысли, все мысли заканчивались. Абсолютное ничто.
Он улыбнулся и вдруг спохватился, что слишком засиделся, и вскочил. Я заметила, что он снова как бы померк и истончился за время разговора. Он торопливо глотнул из чашечки на посошок, вытащил из клочка сена заново расцветший колокольчик и, нюхнув цветочек на закуску, вразумил:
– Только не
– А как это у тебя получается обратить время вспять? – обличающе показала я на ожившее сено.
– Что? – эльф-сапожник изумленно выпучил оленьи глазищи на цветочек, словно только что увидел, и, совсем как Пелли цыпленка, попытался спрятать улику за спину. Наверное, это у проявленных фамильное. – Ах, это? Нет, время вспять – это не наша специальность, мы же не пифии. Это все водичка, по странинным рецептам приготовленная.
Дядюшка горделиво продемонстрировал бутыль, глянул на просвет, опечалился:
– Эх, быстро иссякают родники живительные от серьезных разговоров!
Но я не отвлеклась, как ни старался хитрый эльф.
– А Пелли цыплят тоже водичкой святой воскрешает?
– Ах, негодник! – Кирон аж покраснел от негодования. – А я-то понять никак не мог, что за вор повадился пробы снимать с родников неприкосновенных? Ну, попадись мне этот шельмец!
Он порхнул к двери, как разгневанный ангел – даже его тень едва успела уцепиться и суматошно затрепыхалась полупрозрачными крылышками, догоняя хозяина. А я удовлетворенно хмыкнула: обещание не говорить Альергу я его не нарушила, зато у нас наконец-то появится свежерожденная, а не усохшая от тысячекратного воскрешения птица. Кстати, о крылатых. И почему люди не летают как мухи? Полетела бы сейчас в трапезную! А то можно и ноги протянуть, дожидаясь, когда о тебе вспомнят… Да я уже их протянула!
В дверь поскреблись. Ужин! Я нетерпеливо прокричала разрешение войти.
Просунулась и плотоядно осклабилась жуткая морда чудовища в подтеках желтовато-белесой слизи. Ниг! Не дамся!
Хищная пасть поймала огромными зубами кинутую жертвенным жестом подушку, плюнула ею же в меня, свалив наповал, насмешливо заржала и ретировалась, не забыв напоследок вытянуться желтогривой змеей и прихватить с пола клочок сена, уже похорошевшего ожившими колокольчиками. Наглый конек, под стать хозяину. С каких пор лошадям позволено бродить по человеческим лежбищам, игнорируя лошадиные стойла? Куда смотрит мастер?
В дверь что-то бухнуло. Ну, теперь точно ужин! Если там опять этот желтогривый оборотень, я сама его съем! Я охрипло простонала разрешение войти. Но никто не вошел. Я вознегодовала. Такой зверский голод давно меня не терзал. Последний раз эти адские муки я испытывала … да, перед обедом.
– Пелли! Входи! Или ты опять перемигиваешься с прохожими девушками, пока я тут худею?! Вот предскажу тебе невесту, тощую как…
Я осеклась. Дверь заскрипела и впустила … Дункана. С подносом. Пронзительно-синий взгляд был еще более надменным, на корню подрезающим всякие хихиканья.
– Ставьте сюда, – величественно показала я на скамью рядом с ложем.
Дункан водрузил на сиденье самого себя вместе с подносом, взял ложку, зачерпнул жидкую кашицу и поднес к моим губам.
– Что вы себе позволяете?!
– Кормлю заболевшую по моей вине.
– Оставьте это. Я сама. Рук вы мне, к счастью, не успели сломать. А куда вы дели Пелли? Может, тут сверху плавает жир ехидного мальчика, снятый с живого экземпляра?
Продолжая держать ложку у кончика моего носа, новоявленный кормилец терпеливо объяснил, что мальчик испугался услышать пророчество пусть даже не настоящей уже пифии и перепоручил торжественное внесение подноса ему, Дункану, который
случайно оказался рядом. А почему случился случай? Да потому, что мастер Альерг просил его, Дункана, никого не пускать к пострадавшей. Не имел ли в виду мастер в первую очередь не пускать самого магистра? О, разумеется, была такая договоренность, но безукоснительное ее соблюдение означало бы мучительную голодную смерть благородной девы, так как бесстрашный Пелли решительно и поспешно удалился, и ему, Дункану, пришлось ввиду обстоятельств брать на себя ответственность за сие незначительное нарушение слова, ибо он отступил от буквы, но не духа договора …– Вы способны говорить правду, магистр? Что вам от меня угодно? Вас не смущает, что Альерг сейчас вспомнит о договоре?
– Мастер, конечно, вспомнит, но не сейчас. Он … м-м-м … неожиданно оказался очень-очень занят.
– Выгоняет из девичьих спален нескромного Лэппа?
– Не только. Но и это тоже. Значит, Лэпп опередил меня с визитом?
– Он приходил поужинать, – напомнила я, скосив глаз на манящие ароматами блюда.
– О, да, – спохватился кормилец, – Ешьте. Приятного аппетита.
Медлить долее было выше моих сил: кроме невзрачной кашицы, на подносе дымилось румяное ребрышко упитанного барашка, обрамленное печеными яблоками. Повар отвалил мне также огромную порцию взбитых сливок и кисть винограда. Забрав поднос у нахального благодетеля, я о последнем попросту забыла. Дункан деликатно погрузился в чтение «Свода аномалий».
– Нашли что-нибудь интересное? Как обезвредить пифию, например? – полюбопытствовала я, когда поднос первозданно опустел, а мне изрядно полегчало и приятно потяжелело одновременно. Виноградную кисть из-за малой вместимости девичьего желудка пришлось оставить на закуску к будущему чтению.
– Да, – сказал Дункан, поднимаясь. Он смотрел на меня почти сурово.
– Вернемся к другому вопросу, – миролюбиво предложила я, слегка оробев под его пристальным волчьим взглядом. Мелькнула мысль, что откормленная жертва, наверное, волкам предпочтительней. – Что вам от меня нужно? Надеюсь, не пророчество?
– У вас находится моя вещь. Верните мне ее.
– У меня?! Это вы о чем?
– О книге, которую вам передал мастер Альерг.
– Но это не ваша вещь! Вы ее украли из кабинета …
– Могу доказать мои права. Еще ранее она была унесена из библиотеки нашего магистрата. Возможно, случайно. Дайте мне ее.
– Только в присутствии мастера!
Удивительно, откуда у меня столько решимости, когда и пошевелиться невозможно от боли? Он же раздавит букашку одним пальцем!
– Я возьму сам.
– Попробуйте!
– Радона, я не хочу, чтобы вы пострадали! Не препятствуйте мне! Я должен!
Он в очередной раз совершенно преобразился и был страшен. Нос хищно заострился, глаза опустели, зрачки почти исчезли, превратившись в невидимые точки, радужка поблекла и заледенела, замерцав стеклянным блеском. И в этих стеклах плясал белесый туман, прорываемый иссиня-черными сполохами. Меня затрясло. Но не от страха перед нападением. Не от дыхания смерти, ожегшего лицо. Я предчувствовала ужас надвигающегося видения и не хотела его, не хотела входить в белесую скользкую жуть, куда меня затягивало, засасывало как в трясину. Я не хотела ему подчиниться. Не могла. Не должна была.
И я нашла исчезающую, поглощенную туманом игольчатую точку зрачка и отчаянно скользнула туда, в единородную для всех глубь. В свое я. И отразилась. И, скользнув сквозь, разбила отражение, поскольку это была не я. И следующее, и следущее, и еще, и еще, мощь несущего меня потока нарастала, пока не взорвалась солнечным шаром…
…и я нашла себя, оказалась собой под деревом на каменистой площадке, сидящей с ободранными коленками и грубыми мальчишескими руками, торопливо стирающими только что пролитые на новенький книжный переплет чернила.