Добровольно проданная

— Сядь, — он толкает меня к кровати, вынуждая сесть, потом хватает за подбородок и заставляя смотреть на него. Наводит камеру, смотрит на меня уже через объектив и сильнее вдавливает пальцы в скулы. Щелчок, еще один, поворачивает голову влево и делает еще несколько кадров. Потом отпускает меня, отходит на несколько шагов, долго осматривает, словно профессиональный фотограф, изучая.

Константин вешает фотоаппарат на шею и вновь подходит ко мне, такой сосредоточенный, изучает меня, словно пытается подобрать удачный кадр. Я не понимаю, что со мной происходит, но мне нравится смотреть на него, на то, как сосредоточен только на мне и на моем теле. Его глаза загораются, усталость стирается, на дне его глаз опять грозовое небо. Я хотела бы нарисовать его такого. Очень фактурный, как говорила моя преподавательница искусств.

— Зачем тебе эти фотографии? — спрашиваю, когда он шире распахивает мой халат и обводит грудь.

— Не переживай, они только для меня, — всё-таки не сдерживаюсь и всхлипываю, когда его пальцы обводят соски, а потом немного сжимают их, покручивая, намерено оттягивая, делая их острыми.

— В коллекцию? — не знаю, откуда в моем голосе появляется язвительность. Но я не хочу, чтобы мои фото складывали в альбом с фотографиями других девушек, которых он имел. Мне неприятна эта мысль, она меня выводит из себя.

— Ммм, посмотри на меня, — ухмыляется Константин и фотографирует, когда я резко поднимаю на него глаза. — Что за эмоция? Что тебе не нравится? О чем ты думаешь? — еще несколько щелчков, пока я хмурюсь.

— Я не хочу в коллекцию твоих женщин! — вдруг выдаю ему, повышая голос, а потом осекаюсь, закусывая губы, а он опять меня фотографирует, улыбаясь.

— Нет, никакой коллекции, зайка. Я давно не фотографировал людей, в основном закаты и рассветы, которые встречаю в этой комнате или на берегу озера. Но мне понравилась твоя эмоция. Ревность тебе к лицу. — Он издевается надо мной? Нет никакой ревности! — Ты у нас девочка с характером? — усмехается, кажется, его забавляет моя реакция. Вообще впервые вижу Адамади в таком хорошем настроении. — Закрой лицо волосами, — сам собирает мои волосы, прикрывая ими пол-лица, так что кончики локонов касаются набухших сосков. — Откинься немного назад, прогнись сексуально, — дает указания, и я выполняю, чувствуя, как по телу начинает разливаться нечто теплое. Константин вновь отходит и щелкает камерой, вспышка слепит глаза, и я прикрываю их, начиная дышать тяжелее. — Хорошо, но мне нужно больше, — произносит он. — Снимай халатик, трусики и на кресло! — командует, указывая на необычный предмет мебели.

— Зачем?

— Без вопросов, София! — командует с нотками злости, и я спешу к креслу. Скидываю халат, краем глаза замечая, что Адамади уходит в ванную. Цепляю резинку трусиков, снимаю их, складывая вещи на кровать, и ложусь в это чертово кресло. Бедра тонут в углубление волны, ноги немного выше тела, а спину поддерживает плавная спинка. Здесь очень удобно, наверное, такое положение расслабляет. Только сейчас я напряженная, как никогда. Мне не холодно, но по телу разбегаются мурашки. Закрываю глаза, пытаясь расслабиться, и прислушиваюсь к себе. Вроде температуры нет, но немного жарко, и дыхание спирает от волнения.

Слышу, как мужчина возвращается, но глаза не открываю. Он останавливается где-то рядом, горький запах усиливается, я слышу его тяжелое дыхание и чувствую тяжёлый, давящий взгляд, будто он уже надругался надо мной. Так откровенно, пошло, но…

Вздрагиваю и распахиваю глаза, привставая, когда чувствую, как на мою грудь, живот и лобок льется что-то холодное и пахнущее корицей.

— Тихо, — он нажимает мне на плечи, вынуждая лечь назад. — Это просто масло. — Закрой глаза! — отдает очередной приказ, и я захлопываю веки. Ощущаю, как наклоняется ко мне, поправляет волосы и проводит по ним носом, как всегда, глубоко вдыхая. — Давай, малышка, поласкай себя. — Свожу брови, не понимая, что он от меня хочет. — Не надо притворяться, что ты никогда этого не делала. Давай, отпусти себя, распредели масло по телу, — словно искуситель, шепчет мне на ухо. — Только медленно.

А я не могу это сделать, руки не слушаются, и дыхание сбивается.

— София! — уже с нажимом, требует он и отходит от меня.

Глубоко вдыхаю, как перед прыжком, и пытаюсь себя отпустить. Опускаю руки на живот, накрывая струйки масла, и медленно растираю его по животу, водя руками вверх к груди, славно я одна, и на меня никто не смотрит.

— Да, вот так, девочка, — хрипло произносит. — Можешь не открывать глаза, просто почувствуй себя.

Слышу щелчки камеры, мелькание вспышки, и каждый щелчок заводит меня. Тело становится чувствительнее, мне нравится, как мои руки скользят по коже, это приятно.

— Грудь, София, поласкай ее! — требует он, и я, словно его марионетка, делаю все, чего он хочет. Растираю масло по груди, задевая соски, и сама вздрагиваю от собственных касаний. — Сожми грудь! — почти рычит он, так агрессивно, как зверь, но мне уже не страшно. Я сжимаю грудь и больно закусываю губы от вспышки удовольствия. — Вот так, замри! — Застываю, хотя хочется продолжать изучать свое тело. Запах его горького парфюма и корицы смешиваются, дурманя голову, словно я опять пьяная. — Продолжай! Сожми соски, потяни их, поиграй с ними! — Ия сжимаю, поражаясь реакции тела, меня неконтролируемо выгибает, и я замираю, пугаясь собственной реакции. — Да, зайка, это очень горячо. Чувствуешь?

Я чувствую! Очень остро чувствую. Продолжаю играть сосками, потирая их, лаская кончиками пальцев и ощущая, как весь жар концентрируется между ног. Щеки вспыхивают, когда я чувствую прилив влаги и сильно сжимаю ноги. И снова щелчки камеры, от которых пробирает дрожь. Уже не могу себя контролировать, как тогда, в туалете, но в тот вечер я была пьяна, а сейчас… Даже не хочу анализировать, что происходит. Это сильнее меня.

— Раздвинь ножки и веди вниз! — Дышу глубоко, четко понимая, что он от меня хочет. — Давай, малышка, прикоснись там, где очень хочется! — его голос невыносимо хриплый, срывается. Он прав, очень хочется. Между ног невыносимо ноет и пульсирует. Касаюсь складочек, и возбуждение накрывает лавиной. Несмотря на то, что щеки горят от стыда, пальцы послушно раскрывают складочки и ласкают клитор.

Ахаю в голос, сама не ожидая вспышки удовольствия, и останавливаюсь, пытаясь глотнуть воздуха.

— Продолжай! Массируй клитор, но медленно. Оче-е-е-нь мед-ле-но, — тянет он.

И я уже не я, а кто-то другой. Меня кидает в жар, на теле выступают капельки пота, скатываясь по маслу. Ласкаю себя, уже сама шире разводя ноги. Это бесстыдно, но мне в данный момент все равно. Я собираю собственную влагу, распределяя ее, то нажимаю на клитор и кусаю губы, пытаясь сдержать стон, то растираю его. И с каждым движением, хочется делать это быстрее и грубее, чтобы, наконец, отпустило, чтобы тело так не пульсировало. Бесстыдно желаю кончить у него на глазах. Боюсь себе признаться, но еще больше хочется почувствовать его пальцы. Такие шершавые и грубые. Я хочу, чтобы это сделал он! Сейчас! Немедленно!

Уже не слышу ни щелчков камеры, ни его дыхания, я сама себя не слышу, я где-то далеко, и мне дико хорошо. Выгибаюсь, растирая себя между ног, второй рукой накрываю грудь и намеренно больно щипаю себя за сосок, потому что хочется именно так. Разочарованно хнычу, когда Константин грубо откидывает мою руку, прекращая развратные действия.

Не успеваю среагировать, как он подхватывает меня под бедра и грубо стягивает вниз, изгибая меня, подстраивая под себя, так что бедра оказываются высоко, а голова запрокинута вниз.

Вскрикиваю и распахиваю глаза, оттого что он входит в меня одним грубым толчком. Это снова больно… Но мне все равно, я хочу, чтобы он продолжал, несмотря на дискомфорт и невероятную растянутость. Константин закидывает мои ноги себе на плечи, проходится губами по моей щиколотке, ловит мой взгляд и погружает меня в свое грозовое небо. Разум сносит этой мощной стихией. Кажется, он очень зол: челюсть стиснута, тело наряжено, дыхание тяжёлое, рваное, ладони стискивают мои дрожащие ноги, но я ошибаюсь, теперь понимаю, что так выглядит его возбуждение, такое же дикое, звериное, как и он сам.